Второе правило волшебника, или Камень Слёз

Чандален бросил настороженный взгляд в боковую улочку, где была ювелирная лавка, но ничего подозрительного не увидел.

— Я бы скорее умер, чем сидеть под замком в каменном доме.

— Если вор украл слишком много и ему не повезло, именно это с ним и происходит.

Чандален недоверчиво хмыкнул. Похоже, такой уклад жизни представлялся ему неэффективным.

— Наш способ лучше. Каждый делает то, что ему нужно, и не надо никаких ремесел. Мы вымениваем только очень немногие вещи.

— На самом деле вы делаете то же самое, что и эти люди, Чандален, хотя и не сознаете этого.

— Нет. У нас каждый умеет делать много вещей. И своих детей мы учим тому же.

— У тебя тоже есть ремесло, Чандален, — возразила Кэлен. — Ты охотник, вернее, ты защищаешь племя. — Она вновь показала на мертвых солдат. — Эти люди — солдаты. Их ремесло такое же, как твое: защищать свой народ. Ты сильный, умелый воин, хорошо владеющий копьем и луком, умеющий раскрывать и предупреждать замыслы врага. Ты посвятил этому жизнь. Ты такой же солдат, как они.

Чандален задумался.

— Но это же только я. — Он остановился, чтобы стряхнуть со снегоступа налипший снег. — Потому что я сильный и мудрый. У других моих соплеменников ремесла нет.

— Ремесло есть у всех, Чандален. Ниссел — целительница, и ее ремесло помогать раненым и больным. Они занимается только этим. Есть ли у нее время добывать себе пищу?

— Те, кого она лечит, дают ей все, что нужно, и даже когда все здоровы, люди приносят ей пищу, чтобы она в любое время была готова помочь кому-нибудь.

— Вот видишь? Те, кого она лечит, платят ей лепешками и овощами, но это то же самое, как если бы ей платили деньгами. Она служит всему племени, поэтому каждый жертвует небольшой частью, чтобы она могла без помех заниматься своим ремеслом. В городах это называется налогом. Каждый отдает в общую казну некоторую часть денег, чтобы те, кто трудится на благо всех горожан, могли спокойно жить и работать.

— И за твою работу люди кормят тебя так же, как мы, когда ты приходишь со всякими неприятностями в наше племя?

— Да, — кивнула Кэлен, радуясь, что в его голосе не прозвучало привычной враждебности.

Дома становились все больше, и Чандален внимательно вглядывался в разбитые окна верхних этажей. Вокруг по-прежнему не было ни малейшего признака жизни. Они миновали распахнутые двойные двери гостиницы «Алая роза». У входа валялись припорошенные снегом столы и кресла, белье и посуда — на каждом предмете красовалось изображение розы. Сквозь двери Кэлен увидела тело мальчика — судя по одежде, он, видимо, работал на кухне. Лицо его было обращено к потолку, в глазах застыл предсмертный ужас. Мальчику было не больше двенадцати.

— Но это же только охотники и Ниссел, — после недолгого размышления сказал Чандален. — А у других все равно нет ремесел.

— Есть, только в разной степени. Женщины пекут хлеб, мужчины делают луки... То же самое и в природе. Одни растения любят влажность, другие наоборот. Одни животные едят траву, другие — листья, третьи — насекомых, а некоторые — других животных. У каждого своя роль. Женщины рожают детей, а мужчины... — Она остановилась, глядя на трупы людей. Кулаки ее сжались. — А мужчины, похоже, умеют лишь убивать. Видишь, Чандален? Женское ремесло дарить жизнь, а мужское — ту же самую жизнь отнимать.

Кэлен прижала сжатые кулаки к груди. Она была в опасной близости к тому, чтобы утратить контроль над собой. Ноги подкашивались, голова кружилась.

Чандален искоса посмотрел на нее.

— Птичий Человек говорил, что нельзя судить всех за поступки немногих. Кроме того, женщины дарят жизнь не в одиночку. Мужчина тоже участвует в этом.

Кэлен глубоко вдохнула морозный воздух и ускорила шаг. Они свернули на улицу, вдоль которой тянулись витрины дорогих магазинов. Словно желая сменить тему. Чандален показал луком на одну из них:

— Зачем нужен деревянный человек?

Из разбитой витрины торчал безголовый манекен, облаченный в синее платье, расшитое бисером. Радуясь возможности отвлечься от мучительных мыслей, Кэлен подошла поближе.

— Это лавка портного, — объяснила она. — Его ремесло — шить одежду, а этот деревянный человек служит просто для того, чтобы показывать всем, какие прекрасные платья может сшить владелец этого дома.

Она остановилась перед высокой витриной. С узорчатых рам свисали желтые лоскуты — остатки роскошной портьеры. Платье на манекене напомнило Кэлен ее собственный свадебный наряд. В горле у нее запершило. Рядом, настороженно озираясь, остановился Чандален. Кэлен протянула руку и потрогала затвердевшую на морозе лазурную ткань.

За манекеном маячили в полумраке припорошенный снегом пол и узкая стойка.

Кэлен вздрогнула: невысокий лысый человечек был пришпилен к стене копьем, торчащим у него из груди. А на стойке лицом вниз лежала женщина. Юбка у нее была задрана, в спине торчали большие портняжные ножницы. Кэлен отвела взгляд и увидела в глубине еще один манекен. Мужское пальто, надетое на него, было все в дырах. Очевидно, дожидаясь своей очереди, солдаты развлекались тем, что метали в манекен ножи. А закончив насиловать портниху, они зарезали ее ее же ножницами.

Кэлен отвернулась от витрины и едва не столкнулась с Чандаленом. Его лицо побагровело. В глазах полыхала ненависть.

— Не все мужчины такие! Я перерезал бы глотку любому из своих воинов, если бы он позволил себе такое!

Кэлен ничего не ответила. У нее внезапно пропало всякое желание говорить.

Распахнув накидку, она быстро пошла прочь. Сейчас ей нужно было глотнуть холодного воздуха.

В молчании, нарушаемом только звуком шагов и завыванием ветра, они миновали конюшни, где валялись конские туши с перерезанным горлом, прошли мимо гостиниц и старых домов с высокими окнами. Широкие карнизы смыкались над головами, погружая улицу в полумрак. Деревянные резные пилястры у двери одного из домов были изрублены ударами меча безо всякой причины просто потому, что были слишком красивы.

Здесь, в тени крыш, было еще холоднее, но Кэлен не замечала холода. Они переступали через трупы, огибали опрокинутые кареты и подводы. Повсюду царило безумие смерти и разрушения.

Глядя себе под ноги, Кэлен упрямо брела по глубокому снегу. Порыв ледяного ветра обжег кожу, и она снова завязала воротник накидки: холод отнимал не только тепло, но и силы. С угрюмой решительностью она шла к своей цели, надеясь в глубине души, что никогда не достигнет ее.

Окруженная со всех сторон застывшей смертью, подавленная одиночеством, она шла и беззвучно молилась: