Второй фронт

Варвара Семеновна поспешила в переднюю, впустила коменданта и с ним еще троих.

— Это комиссия с завода, — сказал комендант, поздоровавшись, — учитываем жильцов и площадь. Скоро должны приехать эвакуированные из Северограда.

— Чего у нас-то учитывать? — сказала Варвара Семеновна. — Чай, сами знаете — десять ртов.

— Четыре комнаты занимаете? — спросил пожилой, в чесучовом пиджаке.

— В одной мы с мужем, в другой сын с женой и двумя малышами, в третьей дочь-солдатка и сынишка, а в проходной старики.

— Знаем, запишите! — сказал угрюмый, в очках, с красной папкой. — Придется вас, гражданка Клейменова, потеснить.

— Об этом вы с Гаврилой Никоновичем толкуйте. Я тут маленький человек.

— И с ним поговорим. Записали?.. Ну, будьте здоровы! — сказал тот, что был с папкой. — Пошли, товарищи…

Когда стукнула дверь, Ефимовна вдруг бойко поднялась, забыв про свой радикулит, и подхватила кошелку с веником.

— Слышала, дела-то какие, Семеновна? Вакуированные едут. И нас, должно, потеснят. А у меня дома один старик хворый. Старшой-то ишо на работе. Уж ты извини, голубушка, разве до чаю теперь? Война-то, видать, никого не милует…

4

После того, как они расписались, Татьяна целую неделю ждала Егора, боясь отлучиться от дома, чтоб с ним не разминуться. Многократно звонила по оставленному телефону, но на звонки никто не отвечал. Наконец, потеряв надежду на его приезд, она сама поехала в Североград, хотя электрички были забиты, ходили «как придется». На завод ее не пустили, а по телефону сказали, что Клейменов отправлен на фронт.

Татьяна вернулась в Малино. Домой шла, не видя дороги — слезы застилали глаза. У калитки остановилась, чтоб достать из ящика газеты, и тут из газеты выпало письмо. Подняла и по твердому мужскому почерку догадалась — весточка от Егора. Тут же распечатала и прочла. Это было беглое письмо, в котором Егор сообщал, что едет на фронт временно, с ремонтным отрядом. В этом письме Егор снова настаивал, чтобы она вместе с Вадиком и матерью ехала на Урал, что он предупредил стариков и их примут, как родных.

Известие, что Егор уехал на фронт временно, несколько успокоило Татьяну, и она поспешила поделиться радостью с матерью.

Усадив Полину Андреевну в старинное дедовское кресло, Татьяна вслух перечитала письмо.

— Ну, что ты скажешь, мамочка? Ведь Егор временно поехал. Он должен вернуться.

— Дай бог! Дай бог! — утирая уголком косынки вдруг выступившие слезы, сказала мать, все еще не веря, что Егор — их надежда и опора — отыскался.

— А что ты скажешь о его настоятельной просьбе — ехать на Урал?

— Право, не знаю, милая. Ехать страшно, а оставаться еще страшнее. Сосед говорил, что немцы продвинулись далеко. До нас осталось каких-нибудь километров сто… Что будет, если их не остановят? А эти налеты каждую ночь? А надвигающийся голод?..

— Вот я об этом и говорю, мама. Ведь у нас же Вадик… Детей давно вывозят, а мы сидим и сидим.

— Может, с заводом поедем? Все-таки будут знакомые. Не так страшно…

— На заводе только сейчас, после большой бомбежки, заговорили об эвакуации. А успеют ли — не знаю…

— Так что же делать, милая?

— Я вчера видела доцента Черского, у которого училась в Технологическом. Он теперь директор Малинского филиала. Сказал, что завтра эвакуируются в Зеленогорск. Очень звал ехать с ними. Обещал взять в свой вагон.

— Неужели? Что же ты? Ведь другого случая не будет…

— Сказала, что подумаю.

— Когда же раздумывать, Танюшка, если завтра отправка? Беги к нему. Прямо сейчас же беги. Проси, умоляй, чтобы он не передумал.

— И ты согласна бросить все?

— Боже мой! Да как ты можешь спрашивать? Ведь все погибнем… Беги, сейчас же беги, Танюша, родная.

— Хорошо, иду. А вы с Вадиком начинайте укладываться. Берите только самое необходимое…

Утром Татьяна взяла справку на заводе, что она с семьей эвакуируется в Зеленогорск. Отпустили без разговоров и даже обещали прислать машину, чтоб перевезти вещи на станцию.

Ровно в двадцать один час, как и было условлено, ее встретил у запасного пути Сергей Сергеевич Черский — еще не старый человек в пенсне.

— Вот наконец и вы, Татьяна Михайловна. Здравствуйте! Очень рад. Еще есть время. Пойдемте, я вас познакомлю с женой, с дочками, с нашими сослуживцами.

Татьяна поднялась по лесенке в товарный вагон, где на нарах сидели сотрудники института. Представив им Татьяну, Черский подвел ее к жене — худощавой женщине со злыми глазами, и дочкам.

— Это мои домочадцы, Татьяна Михайловна.

— Очень рада познакомиться.

— И я тоже! — сказала Черская, но руки не подала. Черский поспешил отвести Татьяну в другую сторону. Указал место на нарах, справа от двери.

Шофер перетаскал и рассовал под нары вещи. Помог взобраться матери и Вадику. Татьяна спустилась, чтоб попрощаться с друзьями, пришедшими ее проводить. Ей передали цветы и корзинку с ягодами. Кто-то сунул пакет с пирожками.

— По ваго-нам! — раздалась команда.

Татьяна поднялась в вагон. Залязгали, застучали буфера, и паровоз потащил пять вагонов института прицеплять к проходящему составу.

С запада надвигалась огромная свинцово-бурая туча. Быстро темнело. Только поезд тронулся — пошел дождь. Пришлось прикрыть дверь. Сразу стало и темно и тоскливо. Разговоры начали стихать — люди укладывались спать.

Татьяна еще засветло, расстелив волосяной наматрасник и ватное одеяло, уложила мать и Вадика, прилегла сама.

Поезд, набрав скорость, стучал колесами на стыках рельс, громыхал и лязгал буферами. Старые деревянные вагоны скрипели, и слышно было, как по их крышам барабанил дождь. Сон не шел. Его отгоняли тяжелые раздумья о будущем и настоящем. Все рисовалось смутно, словно в густом дыму…

Прошло часа четыре, а может, и больше. Дождь кончился. В приоткрытую дверь пробивался чуть брезживший, розовый свет. Мелькнули синие огоньки приближавшейся станции. Поезд замедлил ход. И вдруг отчетливо, все нарастая, послышался тяжелый гул самолетов, свист бомб и оглушающие взрывы. Вагон рвануло, и он запрыгал по шпалам. Кто-то отчаянно закричал. Татьяна увидела в правой стене вагона зияющий пролом и, оглушенная грохотом, стонами, криками, бросилась к Вадику, прижала его к груди. Поезд остановился. Кто-то соскочил с верхних нар, распахнул двери. У вагона собирались какие-то люди.

— Раненые, убитые есть? — крикнули снизу и, не дожидаясь ответа, четверо с красными крестами на рукавах влезли в вагон, втащили двое носилок.

Татьяна, оцепенев от страха, прижимала к груди сонного Вадика и, ощупывая его, спрашивала:

— Вадик, Вадюша, ты жив?

— Да, да, мама. Как страшно…

— Мама, а ты, мама?

— Жива, Танюша, жива, слава богу, — шептала мать, тоже ощупывая Вадика…

Четверых убитых и несколько человек раненых вынесли из вагона, положили на траву. Раненым стали делать перевязки. Подошел дежурный в красной фуражке.