Второй медовый месяц

— Как приятно видеть, что хоть кто-то способен действовать правильно, — заявила лучшая подруга ее матери. — Не то что эти бездушные карьеристки, которые рожают первенцев, когда впору обзаводиться внуками.

Если и дальше так пойдет, думала Кейт, слабо постанывая на кафельном полу, бабушкой она никогда не станет, потому что даже до материнства не доживет. Тошнота была такой ужасной, такой изматывающей, такой бесконечной, не оставляющей никакой надежды на скорое избавление. Ребенок где-то в дебрях судорожно сжавшегося живота воспринимался как враг, злобный гоблин размером с грецкий орех, безжалостный эгоист, развивающийся так, как ему вздумается. Снимок с первого УЗИ Барни хранил в бумажнике, а Кейт даже смотреть на него не хотела, не желала представлять себе крошечное существо, способное пробудить к себе такую яростную и стойкую неприязнь. Вроде бы совсем недавно они с Барни проводили медовый месяц в Малайзии и планировали новую и увлекательную семейную жизнь по возвращении в Лондон, и вот бледная, покрытая липким потом Кейт уже лежала на полу ванной, скулила, всхлипывала, и некому было даже подать ей носовой платок.

Зазвонил телефон.

— Заткнись! — крикнула Кейт.

Телефон прозвенел четыре раза и умолк. Помолчал и снова подал голос. Это наверняка Роза. Они с Кейт договорились подавать сигнал четырьмя звонками, еще когда учились в университете: сначала отделывались таким способом от нудных или настырных ухажеров, затем — просто чтобы проявить заботу друг о друге. Постанывая, Кейт заставила себя подняться, дотащилась до двери ванной, а затем до спальни, где трезвонил телефон, зарывшись в складки покрывала.

— Сдохнуть хочется, — сказала Кейт в трубку.

— До сих пор? Бедненькая.

— Уже четыре недели, даже почти пять. Ненавижу этого младенца.

— Попробуй лучше возненавидеть свои гормоны.

— Их сначала надо себе вообразить. Я не умею ненавидеть то, чего никогда не видела.

— Я подскажу тебе, кого надо воображать, — пообещала Роза, — можешь ненавидеть его сколько влезет. Билла Мортона.

Кейт переползла по кровати ближе к изголовью и упала в подушки.

— А что он натворил?

— Выгнал меня, — ответила Роза.

Кейт застонала.

— Роза…

— Знаю.

— Что ты такого натворила?

— Ничего.

— Просто так никого не выгоняют…

— Еще как выгоняют — в мире Билла Мортона, где каждый дрожит за свою шкуру. Уволить Хайди он не может: он трахнул ее и теперь боится, как бы она не подняла визг. А дела идут скверно, на зарплату всем нам денег не хватает.

Кейт перекатилась на бок и подмяла подушку под живот.

— Роза, эта работа была нужна тебе позарез.

— Да.

— Сколько, ты говорила, у тебя долгов по кредиткам — пять тысяч?

— Почти шесть.

— Лучше переселяйся к нам, поживи пока здесь…

— Нет.

— Барни не станет возражать.

— Станет. Как и ты. И я. И все-таки спасибо тебе, Кейт. Спасибо.

— Когда уходишь оттуда? — спросила Кейт.

— Уже ушла. Разобрала стол, свалила почти все в мерный мешок и бросила его в мусорку возле офиса.

— Значит, рекомендаций тебе не видать…

— Мне не нужны рекомендации.

Кейт тяжело вздохнула:

— Ох, Роза…

— Я что-нибудь придумаю.

— Например?

— Может, устроюсь в службу продаж по телефону…

— Я так жутко себя чувствую, что даже подбодрить тебя не могу, — призналась Кейт.

— А я до сих пор бешусь. Пока я в ярости, со мной все в порядке.

— И не переживаешь?

Последовала длинная пауза. Кейт сползла с подушки.

— Роза!

— Конечно, переживаю, — сказала Роза. — Не припомню, чтобы я когда-нибудь не переживала. Из-за денег.

— Но все эти… расходы…

— Да, — прервала Роза. — Меня они тоже пугают, но остановиться я не могу. Пока я была с Джошем… — Она осеклась.

— Да?..

— Ну, в то время хоть были причины — ужины, поездки в отпуск…

— Он тебя использовал.

— Ты всегда это твердила.

— И как видишь, я была права.

— Хм-м.

— Что же ты будешь делать?

Роза ответила с расстановкой, делая длинные паузы между словами:

— Не знаю. Не думала. Пока что.

— Вот если бы я могла…

— От тебя ничего не требуется. Я просто поделилась с тобой, но не для того, чтобы ты чувствовала себя обязанной хоть что-нибудь предпринять.

— Когда мне немного полегчает, чтобы не хотелось умереть каждую минуту, от меня будет больше толку.

— Тебе радоваться надо…

— Потому, что у меня есть все? — жестко, напрямик уточнила Кейт.

— Я не это хотела сказать…

— Но подумала.

— Конечно, подумала, — раздраженным тоном созналась Роза. — А ты чего ждала?

Кейт закрыла глаза.

— Иди.

— Уже иду. Просить милостыню у банкоматов.

— Я серьезно. Насчет твоего переезда к нам.

— Знаю. Спасибо.

Желудок Кейт налился тяжестью. Бросив телефон в продавленную среди подушек вмятину, она поспешно соскочила с постели, крикнула «пока!» и метнулась в ванную.

В сандвич-баре Роза купила мексиканскую лепешку с завернутым в нее салатом из фасоли и унесла ее на скамейку на Сохо-сквер. На противоположном конце скамейки сутулилась девушка в длинном сером плаще и темных очках, приглушенно и монотонно втолковывающая что-то по мобильнику. Она говорила не по-английски, в ее внешности было что-то неопределенное, неуловимое, но не английское. «Вероятно, латышка, или румынка, или даже чеченка, — подумала Роза. — Или эмигрантка, или в бегах; может, раньше она была секс-рабыней, сидела в комнате без окон с пятью другими девушками и обслуживала по двадцать мужчин за ночь». А может, продолжала размышлять Роза, разглядывая свою лепешку и жалея, что не выбрала другую начинку — неудачный какой-то цвет, — этой девушке жилось так тяжко, что по сравнению с ней нынешнее положение Розы — не более чем крошечное и ничем не примечательное пятнышко на сплошном фоне сибаритства и относительного процветания. Может, ее, Розина, беда — не обстоятельства, а извечные ожидания, ее убежденность в том, что стоит только постараться, захотеть, сосредоточиться, и желанный результат будет гарантирован, ведь существует же он где-то как награда для отважных.

Она отогнула прозрачную пленку от края лепешки и неловко надкусила ее. Три красные фасолины в соусе тут же шмякнулись на колено, на джинсы только что из чистки, а с колена на землю, где образовали яркий, экзотический и смутно-зловещий рисунок. Разглядывая его, Роза думала: как странно, что в жизни мало кто уделяет внимание мелочам — или по крайней мере придает им значение, — до тех пор, пока в состоянии обостренного восприятия, вызванном радостью, горем, разочарованием или страхом, не обнаружит, что все его существование, от значительных событий до последнего штриха, подчинено сюжету исполненной смысла драмы. Три красные фасолины на земле и девушка в сером плаще, тихо разговаривающая по мобильнику на незнакомом языке, вдруг стали символами, обрели значение. И вместе с тем оба оставались не более чем никак не связанными подробностями, сопровождающими миг, без которого Роза отчаянно и страстно мечтала обойтись.