Второй пол

Только в любви женщина может привести в гармонию эротику и самовлюбленность. Как мы уже видели, эти две системы противостоят друг другу, и из–за этого женщине очень трудно приспособиться к сексуальной жизни. Она должна превратиться в предмет из плоти, стать добычей, но это противоречит тому поклонению, с которым она к себе относится. Ей кажется, что ласки портят и пачкают ее тело или унижают ее душу. Поэтому некоторые женщины предпочитают фригидность, полагая, что таким образом они сохранят в целостности свое «я». Другие разделяют животные страсти и возвышенные чувства. В этом смысле случай г–жи Д. С,, описанный Штекелем и уже приводившийся в связи с проблемой брака, является весьма типичным; ¹«Моя жизнь».

В отношениях с мужем, которого она уважала, она была фригидна. После его смерти она встретилась с молодым человеком, также из артистической среды, он был крупный музыкант. Она стала его любовницей. Ее любовь была, да и сейчас еще остается столь глубокой, что она чувствует себя счастливой, лишь находясь рядом с ним. Вся ее жизнь заполнена Лотаром. Но, несмотря на пылкую любовь, она оставалась фригидной в отношениях с ним. Затем ей встретился еще один мужчина. Это был крепкий и грубоватый лесник, который, оставшись однажды с ней наедине, просто–напросто без лишних слов овладел ею. Она была так подавлена, что даже не сопротивлялась. И с ним она испытала самый острый оргазм в своей жизни. «В его объятиях, — говорит она, — я восстанавливаю силы на многие месяцы. Меня охватывает какое–то дикое опьянение, за которым наступает неописуемое отвращение при мысли о Лотаре. Я ненавижу Поля и люблю Лотара. Но Поль меня удовлетворяет. В Лотаре меня привлекает все. Но, наверное, для того, чтобы испытать наслаждение, мне необходимо превратиться в шлюху. Ведь пока я остаюсь светской женщиной, наслаждение мне недоступно». Она не хочет выходить замуж за Поля, но продолжает спать с ним. В моменты наслаждения она превращается в другого человека, и с ее губ срываются непристойные выражения, которые она никогда бы не осмелилась произнести при других обстоятельствах.

Штекель замечает также, что «многие женщины испытывают оргазм, лишь впав в животное состояние». В физической любви они видят унижение, которое невозможно примирить с такими чувствами, как уважение и привязанность. Однако есть и другие женщины, у которых чувство унижения проходит, если мужчины относятся к ним с уважением, нежностью и восхищением. Эти женщины отдаются только тому мужчине, который, по их мнению, глубоко любит их. Только очень циничная, равнодушная и гордая женщина может рассматривать физические отношения как взаимное удовольствие, в котором каждый из партнеров получает свою долю. Мужчина, так же как женщина, а иногда и сильнее, протестует, если его хотят использовать как орудие наслаждения ¹. Но именно у женщины обычно возникает впечатление, что ее партнер пользуется ею как вещью. Только восторженное восхищение может помочь ей преодолеть унижение, в которое повергает ее любовный акт, представляющийся ей поражением. Как мы уже видели, любовный акт требует от женщины глубокого отчуждения; ее охватывает пассивное томление, с закрытыми глазами, безликая, потерянная, она чувствует, как ее уносят волны, как ее затягивает буря, как она проваливается во тьму. Это тьма плоти, чрева, могилы; она растворяется, соединяется с Целым, ее «я» исчезает. Но вот мужчина отстраняется — она сброшена на землю, она лежит в постели, в комнате горит свет; она вновь обретает имя, лицо, но она повержена, превращена в добычу, в объект.

¹См., в частности, роман «Любовник леди Чаттерлей». Устами Меллорса Лоуренс выражает ужас перед женщинами, которые хотят превратить его в орудие наслаждения.

Именно в этот момент ей требуется проявление любви. Так же как ребенку, отнятому от груди, необходимо видеть связь с родителями в их ободряющих взглядах, в устремленных на нее глазах любовника женщина должна видеть связь с Целым, от которого с такой болью была оторвана ее плоть. Редко случается, чтобы она чувствовала себя вполне удовлетворенной. Даже если она испытала успокаивающее удовольствие, она не может окончательно освободиться от колдовской власти плоти. Ее смятение продолжает жить в чувствах. Вызывая в женщине сладострастие, мужчина привязывает ее к себе, а не освобождает. Но он–то больше не желает ее, и она может ему простить это минутное равнодушие, только если он питает к ней вечные непреходящие чувства. В этом случае имманентность момента преодолевается, обжигающие воспоминания из сожаления превращаются в сокровище, угасающая страсть становится надеждой и обещанием. Наслаждение оправданно, и женщина может гордиться своей сексуальностью, потому что она ее возвышает. Смятение, удовольствие и желание из состояний превращаются в дар, ее тело больше не объект, это песнопение, это пламя. Теперь она может со всей страстью отдаться эротической магии, тьма сменяется светом, влюбленная женщина может открыть глаза, смотреть на любящего ее мужчину, взгляд которого в свою очередь прославляет ее. Благодаря ему «ничто» превращается в полноту бытия, а бытие — в ценность. Она не тонет больше в море мрака; как на крыльях, она взмывает к небесам. Утрата себя становится священным экстазом. Когда женщина отдается любимому мужчине, на нее нисходит благодать, как на верующего при причастии, как на Деву Марию, когда в нее вселился Святой Дух. Именно этим объясняется тот факт, что божественные песнопения и фривольные песенки отличаются одинаковой чувственностью. Дело здесь не в том, что мистическая любовь всегда имеет сексуальный характер, а в том, что сексуальность влюбленной приобретает мистическую окраску. «Мой бог, мой возлюбленный, мой господин…» — вот слова, которые срываются с уст и коленопреклоненной святой, и лежащей в постели влюбленной женщины. Первая подставляет свою плоть под разящие стрелы Христа, жаждет стигматов, призывает обжигающую божественную Любовь. Вторая тоже полна ожидания и желания принести себя в дар, но для нее стрелы, дротики и копья воплощаются в мужском половом члене, И в той и в другой живет одно и то же детское, мистическое представление о любви: раствориться в другом для того, чтобы обрести независимое существование.

Иногда утверждают, что стремление раствориться в другом ведет к мазохизму ¹. Но, как я уже упоминала, говоря об эротике, ¹Такие мысли, в частности, высказываются в диссертации Х. Дейч «Психология женщин».

о мазохизме можно говорить лишь в случае, когда женщина «сама завораживает себя той личностью, которую видят в ней другие»*, то есть когда сознание субъекта сосредоточивается на собственном эго для того, чтобы закрепить ситуацию унижения. Но влюбленная женщина — это не то же самое, что самовлюбленная женщина, погруженная в свое «я», она испытывает страстное желание преодолеть границы своей личности и превратиться в бесконечность при посредстве другого, который приобщен к бесконечной действительности. Сначала она теряет себя в любви для того, чтобы себя же и спасти. Но парадокс любви, доходящей до обожания, заключается в том, что, стремясь к самоспасению, женщина в конце концов приходит к самоотречению. Ее чувства приобретают мистический оттенок, она больше не требует от своего бога одобрения и обожания, она хочет раствориться в нем, забыться в его объятиях. «Я хотела бы быть святой в любви, — пишет г–жа д'Агу, — В моменты экзальтации и аскетического неистовства я стремилась к мученичеству», В этих словах ярко проявляется желание полного саморазрушения, которое смело бы границы, отделяющие ее от возлюбленного. Но это отнюдь не мазохизм, а мечта о самозабвенном слиянии с любовником. Той же мечтой была охвачена Жоржетта Леблан, когда сказала: «Если бы в то время меня спросили, чего я желаю больше всего на свете, я без колебания ответила бы: быть пищей и пламенем для его ума».

Для того чтобы осуществить такой союз, женщина хочет прежде всего служить своему возлюбленному. Она будет чувствовать себя необходимой, только выполняя его требования. Она станет частью его существования, приобщится к его ценностям и обретет смысл жизни. По словам Ангелиуса Силезиуса, даже глубоко религиозным людям нравится думать, что Бог нуждается в человеке. В противном случае они совершенно напрасно приносили бы себя ему в дар. Чем большего мужчина требует от женщины, тем она счастливее. Хотя Жюльетте Друэ нелегко было переносить уединение, в котором она жила по требованию Гюго, чувствуется, что она подчиняется ему с радостью: сидя в уголке у камина, она хоть что–то делает для счастья своего повелителя. Она страстно стремится приносить ему реальную пользу: готовит ему изысканные блюда, обставляет для него квартиру, которую мило называет «наше маленькое гнездышко», следит за его одеждой.

Мне хочется, чтобы ты как можно чаще пачкал и рвал свою одежду и чтобы мне одной, и больше никому, приходилось чинить ее, — пишет она ему.

Для него она читает газеты, делает вырезки, разбирает письма и записи, переписывает рукописи. Она приходит в отчаяние, когда поэт поручает часть этой работы своей дочери Леопольдине. Подобное поведение характерно для любой влюбленной женщины. Иногда доходит до того, что во имя любовника она тиранит себя. Ему должно быть посвящено все ее существо, все, чем она располагает, каждое мгновение ее жизни. Только в этом она видит смысл своего бытия. Все, чем она обладает, заключено в нем. Если он от нее ничего не требует, она чувствует себя настолько несчастной, что деликатные любовники иногда даже придумывают какие–нибудь требования. Сначала она ищет в любви подтверждения собственной личности, своего прошлого, затем любовь овладевает и ее будущим: чтобы обрести его смысл, она предназначает его тому, в ком сосредоточены все ценности. Именно так происходит ее отречение от собственной трансцендентности; она подчиняет ее трансцендентности другого, «свободного», а сама становится его крепостной, его рабыней. Сначала она хотела затеряться в нем для того, чтобы обрести и спасти себя, но в действительности мало–помалу теряет себя, вся реальность сосредоточивается в другом. Любовь, которая вначале представляется самовлюбленной женщине как апофеоз, осуществляется в горьких радостях самоотречения, приводящих порой к самоуничтожению. Женщина, испытывающая глубокую страсть, поначалу хорошеет, становится более элегантной. «Когда Адель причесывает меня, я любуюсь своим лицом, потому что вы любите его», — пишет г–жа д'Агу, Все обретает смысл: ее лицо, тело, ее комната, ее «я»; она лелеет все это при посредстве любящего и любимого мужчины. Но со временем она отказывается от какого бы то ни было кокетства. Если любовник хочет этого, она изменяет свою внешность, которая когда–то была ей дороже самой любви, иногда даже перестает ею интересоваться. Все свое существо, все, что она имеет, она отдает во владение своему суверену, отвергает все, что ему не нравится. Ей хотелось бы посвятить ему каждое биение своего сердца, отдать ему по капле всю свою кровь, весь свой костный мозг. Именно это желание выражается в мечте о мученичестве. Даря себя, она хочет дойти до пытки, до смерти, стать землей, прахом, превратиться в ничто, способное лишь откликаться на его призыв. Она яростно уничтожает в себе все то, что не приносит пользы любимому. Если мужчина полностью принимает подобный дар женщины, мазохизм ей не угрожает. Так, у Жюльетты Друэ мы не находим его следов. В порыве обожания она иногда становилась на колени перед портретом поэта и просила у него прощения за проступки, которые она могла бы совершить, но в ней не вспыхивал гнев на самое себя. Однако бескорыстный восторг легко может превратиться в мазохистскую ярость. В любовнице, положение которой по отношению к любовнику аналогично положению ребенка по отношению к родителям, возрождается чувство вины, которое она когда–то испытывала перед этими последними. До тех пор пока она любит мужчину, она восстает не против него, а против себя самой. Если он любит ее меньше, чем ей бы этого хотелось, если ей не удалось полностью завладеть им, осчастливить его, быть ему достаточной, вся ее самовлюбленность превращается в отвращение, унижение и ненависть к самой себе, которая приводит ее к желанию покарать себя. В течение более или менее длительного кризиса, а иногда и в течение всей жизни она сознательно обрекает себя на положение жертвы, ожесточенно вредит собственному «я», поскольку она не сумела одарить счастьем любовника. Это случай абсолютно мазохистского поведения.

Однако не следует путать те случаи, когда влюбленная женщина стремится к страданию для того, чтобы отомстить себе самой, с теми случаями, когда она хочет убедиться в свободе и силе любимого мужчины. Стало общим местом — и, по–видимому, это действительно так — утверждать, что проститутки гордятся побоями своих любовников. Однако в восторг их приводит не тот факт, что их бьют и порабощают, а сила, власть и независимость мужчин, от которых они зависят. Им также нравится видеть, как их любовники издеваются над другими мужчинами, они нередко подстрекают их к небезопасным схваткам; им хочется, чтобы их повелители обладали достоинствами, которые ценятся в их среде. Женщину, с удовольствием принимающую мужские капризы, в его тирании восхищает прежде всего яркое проявление его свободы и независимости. Но нельзя забывать о том, что побои и требования станут для нее отвратительными, если по какой–либо причине любовник утратит свой авторитет. Они ценны для нее до тех пор, пока в них проявляется божественность возлюбленного. В этом случае, чувствуя себя добычей другого, свободного человека, она испытывает пьянящую радость. Изменяться в зависимости от прихотливой и непреклонной воли другого человека — это одно из самых удивительных переживаний, даруемых человеческому существу. Утомительно постоянно жить в одном и том же обличье. Лишь слепое повиновение позволяет человеку познать ряд глубоких превращений. И вот, повинуясь мимолетным мечтам и властным приказам любовника, женщина становится поочередно рабыней, цветком, трепетной ланью, изящной статуэткой, подстилкой, служанкой, куртизанкой, музой, подругой, матерью, сестрой, ребенком. Женщина с удовольствием идет на все эти метаморфозы до тех пор, пока не догадывается, что все наслаждения имеют один и тот же вкус — вкус покорности. В любви, как и в эротике, мазохизм, по нашему мнению, — это путь, на который вступают неудовлетворенные женщины, разочарованные в любовниках и в самих себе. Женщины, которых самоотречение наполняет счастьем, не склонны вступать на него. Мазохизм ставит на первый план ущемленное, униженное «я»; любовь же ведет к забвению себя ради высшего субъекта.

Главная цель как людской, так и религиозной любви — это отождествление себя с любимым. Мера ценностей и истинность мира отражаются в его сознании, и поэтому лишь служить ему недостаточно. Женщина стремится глядеть на жизнь его глазами.

Она читает те же книги, что и он, любит те же картины и музыкальные произведения, ее интересуют лишь те пейзажи, которыми она любуется вместе с ним, лишь те мысли, которые исходя от него. Его друзья и враги становятся ее друзьями и врагами; задавая себе вопрос, она старается отгадать, как бы ответил на него он, она хочет дышать тем воздухом, который он выдыхает. Фрукты и цветы, полученные не из его рук, не имеют для нее ни вкуса, ни аромата. Само ее жизненное пространство нарушено: центром вселенной является не то место, где находится она сама, то, где находится он, все дороги начинаются у его дома и веду к нему. Она повторяет его слова, воспроизводит его жесты, при обретает его привычки и причуды. «Я и есть Хитклиф», — говорит Кэтрин в романе «Грозовой перевал», и так восклицает любовь; влюбленная женщина. Она — другое воплощение возлюбленного, его отражение, двойник любимого: она — это он. Что касается ее собственного духовного мира, она бросает его на произвол, она живет для него и в его мире.

Высшее счастье для влюбленной женщины заключается в том, чтобы возлюбленный признал ее частью себя самого. Когда он говорит «мы», она чувствует себя единой с ним, тождественной ему, она разделяет его авторитет, вместе с ним царствует над всем остальным миром. Она беспрестанно, иногда даже назойливо повторяет это сладостное «мы». Чувствуя себя необходимой существу, которое является абсолютной необходимостью, выстраивая свои отношения с миром на основе необходимых ей целей и представляя мир как нечто необходимое, влюбленная женщина в своем самоотречении познает чудо обладании абсолютом. Именно уверенность в этом дает ей столь высокое счастье. Ей кажется, что она сидит по правую руку от Бога, и ей неважно, что она занимает лишь второе место, если она знает, что это место в столь превосходно устроенном мире останется за ней навсегда, До тех пор пока она любит, любима и, следовательно, необходима возлюбленному, она чувствует свою жизнь наполненной смыслом, наслаждается покоем и счастьем. Такова, по–видимому, была судьба мадемуазель Аиссы рядом с рыцарем д'Айди до тех пор, пока религиозные сомнения не смутили ее душу; такова была судьба Жюльетты Друэ, жившей в тени Гюго.

Но это сверкающее счастье редко бывает прочным. Мужчина не может быть Богом, Отношения верующей с невидимым божеством зависят только от ее религиозного пыла, но обожествленный мужчина — не Бог, он здесь, он — настоящий. И именно в этом источник страданий влюбленной. Ее заурядная участь заключена в знаменитой фразе Жюли де Лепинас; «Всю свою жизнь, друг мой, я люблю вас, страдаю и жду». Конечно, и мужчины тоже страдают от любви, но их страдания недолговечны, не всепоглощающи. Бенжамен Констан хотел умереть, потеряв Жюльетту Рекамье, но через год излечился, Стендаль в течение долгих лет тосковал по Матильде, но эта тоска скорее украшала его жизнь, чем разрушала ее. Женщина, осознающая себя второстепенным и полностью зависимым существом, переживает адские муки, Любая влюбленная узнает себя в маленькой русалочке Андерсена, сумевшей ради любви сменить свой рыбий хвост на женские ножки, хотя ходила при этом словно по иголкам и ножам.