Второй шанс.

– Ты не обязана.

– Я знаю, но мне бы хотелось. На самом деле это даже мелочь. По сравнению со всем тем, что делаете вы.

– Ну если тебя не затруднит, то… – однажды через это мы уже проходили, через чистосердечный и искренний жест доброй воли, проявление которого я на корню загубил, но ни сейчас, ни впредь это больше не повторится. Я был бы страшным глупцом, если бы не извлёк уроков и ничего не осознал, но нужно быть умнее, великодушнее и добрее. Становиться всё лучше и лучше с каждым днём. Лучше себя прежнего. Лучше своей вчерашней версии.

– Нисколько. Только отнесу Эйдена.

– В этом нет необходимости. В том смысле, что я возьму его. Если ты, конечно, не против.

– Совсем нет, – в этот раз Кензи передаёт мне ребёнка без всякого колебания, простоя и нервного состояния, и, принимая его также без единого признака стресса, я сажусь за стол. Она подаёт мне столовые приборы с банкой клубничного джема и ставит передо мной чашку ароматного и ещё горячего кофе, один лишь запах которого уже порядочно пробуждает меня. Пусть обычно я и пью исключительно чай, на самом деле ударная доза кофеина это как раз то, что мне сейчас необходимо, чтобы окончательно начать функционировать, обрести концентрацию и суметь сосредоточиться на различного рода вещах, в том числе и на том, что у меня спрашивают, и о чём со мной говорят. Да взять хотя бы Эйдена. После первого же глотка он кажется мне ещё чудеснее и теплее, чем был до того, и даже его несколько напуганное вздрагивание в ответ на внезапно возникший звук шипения масла при соприкосновении теста и разогретой поверхности сковороды выглядит в моих глазах не иначе, как милым. – И ещё не могли бы вы сказать мне, где тут поблизости магазин?

– Тебе что-то нужно?

– У нас закончились яблоки, – говорит Кензи, и я наблюдаю за перемещениями девушки по кухне, вижу соответствующие движения и замечаю их последовательность, но думаю лишь о прозвучавших словах. У нас закончились яблоки. Друг другу мы скорее никто, ну, максимум хорошие знакомые, чем друзья, но фрукты, и правда, отсутствуют у нас обоих. Не только у меня ввиду того, что это мой дом, но и у неё, потому что совместный быт есть совместный быт. Я разделяю его с ней. Всё моё вроде и её?

– Я схожу за ними сам. Необходимо что-нибудь ещё?

– Мне составить список?

– Было бы неплохо. Я съезжу в продуктовый в течение дня.

– Тогда я подумаю и всё запишу.

– Отлично. Ручки и блокнот можешь найти в верхнем шкафчике около телефона, – говорю я, указывая на стену рядом с дверью на задний двор, где и висит упомянутый аппарат, на что Кензи отвечает кивком головы, и мне становится ясно, что я могу и привыкнуть к этому.

К тому, что кто-то готовит мне завтраки и ужины, вроде как проявляет заботу так, как только может, и как позволяют существующие обстоятельства, скрашивает, по сути, одиночество и просто находится рядом. Но мне во что бы то ни стало нужно сохранять голову максимально холодной, а рассудок чистым, потому что это не навсегда, и во избежание неприятных эмоциональных последствий вроде банальной грусти просто от того, что что-то закончилось, я не должен забывать об этом.

******

У неё красивый почерк. Не слишком крупный, но и не слишком мелкий. Аккуратный и изящный. Без единой орфографической ошибки. Я бы сказал, что почти каллиграфический, как будто она ходила на специальные курсы и была прилежной и усердной ученицей. Идеальный для того, чтобы, хоть я и вижу его впервые, без всяких затруднений прочесть составленный и пронумерованный Кензи перечень, каждые пункты которого начинаются со следующей клеточки. Я прохожусь по нему, мысленно отмечая уже взятые продукты, и выявляю, что мне осталось найти лишь вафли и печенье, которые вообще-то ем лишь я, но отсутствие которых она, должно быть, заметила. Тут же из соседнего ряда до меня доносятся голоса. Знакомые мне, они принадлежат двум пожилым женщинам, которые, так уж сложилось, обе являются моими соседками соответственно справа и слева и в отличие от меня живут в высоких двухэтажных домах. У одной из них есть муж, и, как мне представляется, этот факт не должен оставлять сильно много времени на то, чтобы быть чрезмерно любопытной и следить за теми, кто живёт в непосредственной близости от тебя, проявляя маниакальную и никому не нужную в данной ситуации бдительность. Но вопреки тому, что я думаю, эта дама, судя по всему, является самой наибольшей сплетницей в нашем районе, ведь именно за её слова изначально и цепляется мой разум, пока речь идёт явно обо мне:

– А ты видела новых людей? У нашего с тобой соседа? Молодую девушку с ребёнком? На вид такая юная, что я даже не уверена, что ей уже есть восемнадцать. Никуда не выходит, кроме как на задний двор, так я как-то заглянула через забор, а она даже не поздоровалась, хотя, точно тебе говорю, определённо меня заметила.

– А мне он казался таким порядочным и ведь в полиции работает, но, вероятно, заделал девочке ребёнка, а женится не хочет. Вот она и приехала к нему. А что толку? Он и дома-то почти не бывает. Да и вообще насильно мил не будешь, – ответные фразы я также отлично различаю, и первое, о чём я задумываюсь сразу же после, это то, как меня вообще угораздило выбраться за покупками именно сейчас.

Ни часом раньше, ни часом позже, а лишь в нынешний отрезок времени, когда в дополнение ко всему прочему эти две дамы ещё и находятся в том самом кондитерском отделе, в который нужно завернуть и мне. Всё как будто назло, но, в конце концов, разве это я должен стыдиться и оправдываться? Это не моя вина, и это не у меня проблемы с воспитанием, раз кто-то посторонний не только лезет туда, куда его не просят и не звали, но и делает собственные в корне неверные выводы. В своих же глазах я абсолютно чист и совершаю исключительно благой поступок, и это им, а никак не мне надлежит испытывать угрызения совести. Хотя бы из-за этого, что они переходят всякие этические, нравственные и моральные границы. А что дальше?

Дружно станем перелазить через чужие ограждения, а не просто подставлять стремянки, лестницы или табуретки, чтобы выяснить, что происходит по другую их сторону? И не гнушаться этого даже с учётом собственного почти преклонного возраста, некоего кодекса чести, который уже должен бы был сто раз сложиться, и того, что у вас в соседях числится вовсе не проходимец с улицы? Просто браво. Но молчать не в моих правилах, и сознательно громко я появляюсь в нужном мне проходе, но в остальном не подаю и вида, что слышал что-то совершенно неуместное и неподобающее.

– Здравствуйте. Можно я вас немного потесню?

– Здравствуйте, Николас.

– Да, конечно, – в некотором ошеломлении, словно почти потеряв дар речи, мои, оказывается, не такие уж и милые и учтивые соседки просто чуть отступают в сторону. Беспрепятственно взяв по упаковке вафель и печенья и добавив их к остальному содержимому тележки, я уже начинаю движение к кассам, когда внезапно передумываю и поворачиваю назад, всё-таки не справившись с желанием, чтобы кое-кто почувствовал себя неловко и испытал все несуществующие прелести этого неуютного ощущения.

– Знаете, не то чтобы это ваше дело, но против моей воли ко мне никто не приезжал и своего присутствия не навязывал. А когда в следующий раз будете думать о том, как мало времени провожу я дома, то вспомните о том, что это не моя прихоть, хотя зачем, вы же и так не забыли, что я полицейский. Ну тогда я напомню или доведу до вашего сведения, если вдруг вы не знаете, что проникновение на частную территорию без ордера незаконно. Это так, на всякий случай, если в следующий раз вы слишком сильно перегнётесь через забор и окажетесь на чужом участке. И ещё. Прежде чем сокрушаться по поводу чьей-либо невежливости, сначала посмотрите на себя и задайтесь вопросом, насколько допустимо то, что делаете вы, нарушая личное пространство того или иного человека и не давая ему даже дома чувствовать себя свободным в совершении тех или иных действий. Вряд ли вам было бы приятно, если бы ваш двор и вас самих изучили бы вдоль и поперёк даже без пересечения границы ваших владений. А теперь разрешите идти. Меня ждут жена и ребёнок, – я и сам не знаю, зачем лгу, под конец говоря то, что не является правдой, но выражение лиц этих сплетниц определённо стоит того. Они это заслужили, тот выговор, что получили, и теперь мне кажется, что после сегодняшней нашей встречи, которая оставила их несколько задетыми и униженными и наверняка основательно задержится в их памяти, никому из них даже в голову больше не придёт возвышаться над заборами и уж тем более осуществлять переход от всего лишь мыслей к реальным действиям.

Даже если несоответствующая действительности информация пойдёт дальше и затронет и другие многочисленные уши, мне фактически плевать. Да, благодаря ей я вылечу из реестра безответственных гуляк так же быстро, как и незаслуженно в него попал, и с точки зрения имиджа в глазах окружающих и общественного мнения это хорошо и полезно. Но я не мировая знаменитость, являющаяся примером для поклонников, и не видный политический деятельность, занимающий высокий пост, которым никак нельзя разочаровывать простых людей, если только они не хотят лишиться всего, что имеют. Мне не всё равно, что обо мне думают и говорят, но это работает только в отношении тех, чьё мнение мне истинно важно. Я прислушиваюсь к друзьям и родителям, хотя и не подчиняюсь им и не всегда в точности претворяю их советы в жизнь, но всё остальное и вовсе посторонний шум. Я и так проявил сдержанность, а ведь далеко не каждый на моём месте смог бы похвастаться терпимым и толерантным подходом и продемонстрировать свои наилучшие качества, когда в его адрес наговорили предостаточно нелицеприятных и порочащих честь и достоинство вещей. Для многих людей это даже стало бы поводом обратиться с иском в суд и требовать возмещения морального вреда за распространение унизительной и лживой клеветы, и никто не смог бы им отказать, а вот ответчику пришлось бы очень и очень несладко.