Второй шанс

Ссоры обычно начинались во время ужина: один из родителей делал ехидное замечание, а второй — становился в обиженную позу. Обмен «любезностями» сначала сопровождался грохотом кастрюль, а потом сходил на нет… по крайней мере, до десяти-одиннадцати часов вечера, когда перебранка разгоралась с новой силой. Видимо, родители надеялись, что я уже сплю и не слышу криков. Как только мне стала понятна причина отсрочек скандалов, я решила ночами не спать, оставляла открытой дверь спальни, подолгу не выключала свет, то и дело громко топала в ванную комнату и нарочито шумно возилась в воде. Вначале мой план по устранению семейных конфликтов работал отлично, но потом перестал, и скандалы вновь вошли в наш дом. А поскольку к тому времени организм привык к долгим бессонным ночам, я слышала каждый упрек, каждое резкое слово, брошенное родителями во время перепалки.

Многие мои знакомые пережили развод родителей, и каждый реагировал на него по-своему: у одних он вызывал полное удивление или безмерное разочарование, а некоторые испытывали неподдельное облегчение. Одним словом, эмоции были самыми разными, и порой появлялась необходимость в консультации у психотерапевта, со всей бывшей семьей или ее членами по отдельности. Наша семья и тут стала исключением. Нет, мне не удалось избежать банального момента «присядь-дорогая-мы-сообщим-важную-новость», но остальное разительно отличалось от сцен в других семьях.

Речь держала мама, с невозмутимым лицом восседая за обеденным столом. Папа устало прислонился к кухонной стойке, не зная, куда деть руки.

— Мы с папой разводимся, — объявила мама ровным менторским тоном, которым обычно критиковала работы студентов. — Согласись, это самый лучший выход для всех нас из сложившейся ситуации.

Услышав роковые слова, я сразу и не разобралась толком, что пережила в ту минуту. Нет, не облегчение, не разочарование и даже не удивление. Меня поразило, какой маленькой и беззащитной я вдруг почувствовала себя, сидя с родителями на кухне. Странно, но я казалась себе несмышленым ребенком. Словно сама судьба, насмехаясь надо мной, ждала именно этого злосчастного момента, чтобы утопить в море детских горестей.

Не спорю, на тот момент я была ребенком. Но только внешне. Не то что мой старший брат Холлис.

Это Холлис в младенчестве страдал самыми острыми приступами колик и доводил родителей до изнеможения своей непомерной гиперактивностью (читайте: невыносимыми выходками). Он до сих пор утомляет их, даже находясь на другом континенте. Сейчас Холлис путешествует по Европе в поисках смысла жизни и изредка присылает письма по электронной почте с очередными откровениями о том, чему он собирается посвятить все дни без остатка. Послания обычно заканчиваются просьбой выслать немного денег на достижение очередной «грандиозной цели». С другой стороны, пребывание Холлиса в дальних странах накладывает оттенок богемного очарования на его скитальческую жизнь. Да и родители иной раз бахвалятся перед друзьями, мол, Холлис бродит по Парижу и курит сигары на Эйфелевой башне. Согласитесь, впечатляет гораздо больше, чем: «Наш сын анализирует биржевые котировки»!

И если Холлис в нашей семье прочно занимает место большого ребенка, мне с рождения досталась роль маленького взрослого. В три года я подолгу могла, не проронив ни звука, сидеть за столом и раскрашивать картинки в альбомах во время взрослых дебатов о литературе. С младенческих лет я научилась находить увлекательные занятия, а с детсадовского возраста зациклилась на школе и получении образования, потому что именно научная деятельность занимает умы родителей и только успехи в учебе привлекают их внимание.

— Ах, не волнуйтесь, — успокаивала мама гостя, ненароком чертыхнувшегося или упомянувшего слишком уж взрослые темы в моем присутствии. — Оден очень умна для своих лет.

Про меня так говорили в два года, четыре, говорят и сейчас — в семнадцать.

Если Холлис требовал полного внимания и постоянного контроля, я не создавала родителям проблем. Наверное, поэтому они повсюду таскали меня с собой: на симфонические концерты, в художественные галереи, на научные конференции и собрания кафедры в университете. И везде я вела себя согласно поговорке: тише воды, ниже травы! Что ж, не всегда удавалось поиграть и повозиться с игрушками, зато никогда не наблюдалось недостатка в книгах — они постоянно были под рукой.

Из-за всего перечисленного выше я тяжело сходилась с другими детьми. После посещения научных диспутов тяжело понять сумасбродные всплески энергии ровесников, дикие подушечные бои, бесконечную болтовню о пустяках и бездумное катание по кругу на велосипеде. Со стороны, может, и выглядит забавно, но в то же время разительно отличается от того, к чему я привыкла. Не знаю, приняла бы я участие в этих сомнительных увеселениях, выдайся такой шанс. Впрочем, шанс так и не выпал, поскольку подушечные вояки и шальные велосипедисты обычно не посещают частные школы для одаренных детей, к которым питают слабость мои родители.

За последние четыре года я сменила три школы. В «Джексон-Хай» я не пробыла и пары недель, как мама обнаружила орфографические и грамматические ошибки в школьной программе по английскому языку. Она тут же перевела меня в местную частную школу «Перкинс-Дэй», которая, несмотря на малые размеры и высокий уровень преподавания, по качеству образования все же уступает привилегированной школе «Киффни-Браун», куда я перешла год назад по настоянию родителей.

Элитное учебное заведение «Киффни-Браун», основанное группой бывших профессоров из местного университета, насчитывает в своих стенах не более ста учащихся, поэтому классы в нем малочисленны. К тому же школа имеет прочные связи с университетом и предоставляет возможность посещать лекции с семинарами в зачет первого курса.

Я пыталась завести близких друзей в «Киффни-Браун», но нацеленная на индивидуальное обучение программа создает атмосферу жестокого соперничества, что всячески усложняет дружеские отношения с одноклассниками. Не скажу, что меня это сильно расстроило. Школа стала моим спасением, а занятия — возможностью сбежать из реального мира и прожить тысячи чужих жизней. Чем сильнее родители переживали из-за отсутствия способностей у Холлиса, тем больше рвения в учебе проявляла я. С другой стороны, несмотря на то, что папа с мамой гордились моими достижениями, желаемой цели я так и не добилась. Ведь не дурочка, и давно следовало догадаться, что внимание родителей можно легко привлечь плохими отметками или скверным поведением. К тому времени, когда меня осенила эта простая мысль, учеба на «отлично» стала закоренелой привычкой.

Итак, когда я перешла в выпускной класс, папа перебрался в меблированную квартиру в общежитии, популярном среди студентов, неподалеку от университета. Предполагалось, что я буду проводить с ним каждые выходные. Однако он так горевал из-за второй книги и сложностей с ее публикацией, в то время как мамины работы пользовались громким успехом и получали всеобщее признание, что визиты превратились в нелегкое испытание для нервов. С другой стороны, оставаться в доме с матерью тоже становилось невыносимым: она упивалась вновь обретенной свободой и с головой окунулась в профессорскую деятельность, где ей неизменно сопутствовал успех, а наш дом превратился в постоялый двор для ее коллег и студентов. Они приходили и уходили, сменяя друг друга, как в калейдоскопе, а в выходные дни вновь появлялись на официальных вечеринках.

И не было мне покоя, пока я не открыла для себя ресторанчик «У Рэя»! А ведь проезжала мимо миллион раз, не имея ни малейшего желания остановиться и заглянуть хоть на минуточку, пока однажды не поддалась необъяснимому порыву и не свернула к закусочной по дороге домой в два часа ночи. Скажете, поздно? Так я же все равно не сплю! Кстати, ни один из родителей не догадывается о ночных бдениях дочери. Мои вылазки никто не контролирует, как, впрочем, и отсутствие дома в течение дня. Наверное, из-за школьного расписания — оно у нас особое: есть вечернее занятие, гибкий график семинаров в течение дня плюс несколько часов, отведенных на индивидуальное обучение. Я прихожу-ухожу, когда мне вздумается, без лишних расспросов и нареканий.