Второй вариант

И "язык", целый, невредимый, прошествовал мимо.

При допросе перебежчика выяснилось, что он раньше служил на аэродроме под Харьковом и там был ранен. После госпиталя получил отпуск и ездил домой. Его город разбомбили американцы, три брата погибли на Восточном фронте, и мать очень просила его не воевать больше, а при первой возможности сдаться в плен, что он и сделал.

Жил перебежчик в землянке за быками, утром покинул ее, перешел Волхов, поднялся на вал и еще долго плутал по нему, прежде чем увидел солдата, который привел его на КП роты. Все это- немец поведал спокойно, лишь изредка умолкая, чтобы подобрать нужное слово. О своем необычном костюме рассказал:

– Первой авиаполевой дивизии видаль зимняя форма. Ошень, ошень удобна. Куртка теплая и с капюшон. Обратно вывернешь - белая. Шапка тоже карош. Уши! Уши!
– Шапка была типа финской, с козырьком и опускающимся на уши и затылок задником.

Утреннее происшествие взбудоражило всех, о нем то и дело заходил разговор и в землянке разведчиков: добровольно немцы переходили на нашу сторону крайне редко.

– Не тот стал фриц!
– подвел итог случившемуся Шибаев.

– Почему не тот?
– не понял Карянов.

Шибаев ответил не сразу. Подбросил в печку дров, прикурил от добытого из нее уголька, затянулся два раза крепко-накрепко.

– А потому что без веры уже воюет. Из-под палки, можно сказать. В сорок первом, во время контратаки, я в воронку заскочил, а там немец. Я в полном здравии, у него вся грудь в крови и пулемет рядом разбитый. Теперь бы такое случилось - он бы руки вверх поднял, "Гитлер капут!" залопотал, а тогда приказывает на чисто русском, будто в Подмосковье родился: "Иди сюда - помоги перевязаться!" Сам перевяжешься, говорю, я тебя к нам не звал. Зубами заскрипел, глазищами сверкает, здоровой рукой шарит, чем бы в меня запустить, шипит: "Наши придут, я из тебя ремней нарежу!" Вот какие они были в сорок первом.

– Дал ему девять граммов?
– поинтересовался Карянов.

– Чесались руки, но сдержался. Раз русскому выучился, пусть поговорит хорошие "языки" и тогда нужны были.

– Не нравится мне эта история,- как всегда тихо и внушительно продолжил разговор рассудительный Вашлаев, поглаживая небритый подбородок.

– Какая? Что не шлепнул?

– Сегодняшняя. Фриц через Волхов перешел, на минном поле не подорвался, в наши окопы залез, и никто этого не заметил. А если бы десяток разведчиков вместо него пожаловали? Что бы они натворили! У меня предложение есть.

– Выкладывай,- не сдержал улыбки Шарапов. Вашлаев начал неторопливо обосновывать свое предложение:

– Пока мы на КП полка жили, там и без нас сторожей хватало. Здесь, поскольку хозяева ненадежные, надо одного в траншею на вал определять, а второго у землянок. Вот так я думаю, а то спим, храпим и в ус не дуем.

Стоять на постах разведчики не любили, но на этот раз Вашлаеву возражать не стали.

– Все, командир?
– спросил Бахтин.- Тогда, кто хочет побороться на сон грядущий под охраной двух надежных часовых, за мной.

– Кто желает поползать, на выход,- поднялся Шиканов.

– У кого есть силенки меня из траншеи на божий свет вытащить, прошу до меня,- пробасил Бербиц и, не увидев желающих, пожаловался:- Командир, они боятся.

– А ты не очень свою силу показывай,- посоветовал Шарапов.- Идем, охотники найдутся.

Бербиц хорошо прижился во взводе. С ним стало даже веселее. Повесят носы ребята, Миша им парочку анекдотов подкинет, и смех в землянке. Нравилось и то, что он умел подтрунить над собой. Первыми начинали смеяться глаза, посматривая на собеседников хитровато и с обещанием - а я вас сейчас ошарашу!

– потом начинал подрагивать горбатый нос и слышалось хорошо знакомое: "Гы-ы".

Один недостаток был замечен за Бербицем - он боялся снарядов. "Если погибну, то от артиллерии",- говаривал Миша. У всех в памяти был недавний случай на занятиях. Немцы повели обстрел, но снаряды ложились так далеко, что никто и бровью не повел. Бербиц же сразу прыгнул в окоп и залег там намертво. Потом разрывы приблизились, и все - чем черт не шутит - тоже укрылись в окопе. Один Бахтин остался наверху, стоял на бруствере, покусывал соломинку и пытался "завязать" разговор с Бербицем: "Миша! Мишенька, вылезай ко мне, маленький. Я тебе бумажку дам, ты закуришь моего табачку, у меня даже спички есть". Ребята хохотали, а Бербиц даже не огрызнулся. И раньше, стоило на немецкой стороне раздаться орудийному выстрелу, Миша начинал искать для себя спасительную ямку. Можно было просто крикнуть: "Летит!" - и он бросался на землю. От таких шуток отвадил Вашлаев:

– Чего ржете? Он большой, а в большую мишень и попаданий больше,- сказал шутливо, а когда стали возражать, спрашивать, почему Бербиц пулеметов не боится, разъяснил серьезно:- Он вам говорил - пуля его не возьмет. Это проверено - с простреленной грудью сам до своих дополз и в госпитале два месяца всего пролежал. А на снаряды у него предчувствие. Будто у вас его не бывает.

Разведчики в предчувствия верили и перестали подсмеиваться над Бербицем: пусть чудит, кому от этого плохо?

Лобатов вернулся из полка озабоченным:

– Ермишев далеко, но нас не забывает,- сказал Полуэкту.- Приказал еще одни "занятия" провести: сходить на тот берег Ильменя.

– Все?

– По пути проверить состояние льда на озере. И доложить.

На это задание Шарапов взял с собой новеньких и Бахтина с Каряновым. К вечеру, перед выходом, занялся легкий ветерок, пошел снег. Без происшествий сходить можно, не таясь, но Лобатов такой погоде не обрадовался:

– Будь моя власть, отменил бы вашу "прогулочку", да наверху опять что-то приспичило,- сказал хмуро.

– Почему отменили бы?
– не понял Шарапов.

– Да потому, что буран будет.

– Пойду спрошу у Тинибаева. Он у нас мастер по погоде.

– Ты мне эти шуточки брось, - рассердился ПНШ-2.- У Тинибаева он спросит! Наша разведка уже блуждала. На Северо-Западном, под Старой Руссой вышла. Свои едва ее не побили. Так что глаз с компаса не спускай и предупреди, чтобы тебя контролировали.

Ширина Ильменя в месте перехода около трех километров. На случай, если кто провалится, прихватили веревку. Взяться за нее пришлось на своем берегу: погода резко испортилась, все смешалось в непроглядной мгле и злой круговерти.

На озере и совсем почувствовали себя беспомощными. Ветер - хоть руками раздвигай, тело ощущает каждый шов на одежде. Провалишься, так никто не увидит и не услышит, разве что веревка спасет. А толку от этого. На таком ветродуе все равно загнешься. Осторожно шли, ощупью. Лед походил под ногами и окреп, но при подходе к западному берегу снова стал истончаться. "На глазах", если было бы что видно. Сказывается течение Волхова, догадался Полуэкт. Пришлось растянуться, чтобы н.е угодить двоим, а то и троим, в одну полынью, и ползти.