Вторжение с Альдебарана (сборник)

— Помню. Ну и что?

— Между тем некоторые учёные утверждают, будто радиоактивность не опасна и незначительна, что можно так продолжать и вообще всё идёт как по маслу.

— Ну?

— Это как раз их люди. Они искренне верят в то, что говорят. Так им устроили мозги — там, на их планете. Дорогой мой, ты думаешь нельзя договориться насчёт бомб? Если знаешь: договоришься — значит, будешь жить, а не договоришься — сгниёшь в земле, ну так как — договоришься ты или нет?

— Я бы договорился.

— Вот видишь. Каждый человек думает так — кому охота стать покойником? Даже ребёнку ясно, что если так дальше пойдёт, война неизбежна, а нашим генералам не ясно?. Одни они не знают? Уверяю тебя, это не нормальные люди.

— Допустим… Но что мы можем сделать?

— Если б я стал распространяться на эту тему, меня бы упекли в сумасшедший дом. Знаешь, Мат, я об этом рассказал тебе первому.

— Ладно, Том. Но нельзя же не говорить никому ни слова и ничего не предпринимать… В конце концов, не всё ли равно, что ты об этом думаешь: полетят ли атомные бомбы просто так или с помощью тарелок, йети или прочего?

— Мне всё равно, Мат, и знаешь почему?

— Потому что именно тебе это пришло в голову.

— Вовсе нет. Только зная это, я могу быть спокоен и смотреть на людей как на людей, а не как на взбесившихся животных. Теперь ты понимаешь?

Некоторое время оба молчали. Первым поднялся мат. Выпрямился. Вынул из кармана крохотный осколок камня, несколько раз подбросил его на ладони, снова спрятал и сказал:

— Видишь эти тучи? Идём. Будет гроза.

Действительно — вдали, за горизонтом, гремело.

Александр Казанцев От планеты смерти до облака мечты

«Свыше девяти лет назад двести двадцать семь человек, в числе которых был и я, покинули Землю, держа курс за пределы солнечной системы. Мы достигли намеченной цели и теперь отправляемся в обратный путь.

…В этом путешествии мы видели нечто более трудное и прекрасное, чем научные открытия и проникновение в тайны материи. То, что нам пришлось испытать, не в состоянии охватить никакие теории, не сможет зафиксировать ни один самый совершенный автомат».

Так начинает свое повествование человек из далекого по времени и в то же время столь близкого нам по чаяниям коммунистического общества. Полет к звездам потребовал подвига людей коммунизма, всех их физических, умственных и духовных сил, поразительного прогресса общества, его науки и техники, усилий всего объединенного человечества. Об этом написал роман «Магелланово облако» польский писатель Станислав Лем.

Его первый научно-фантастический роман (1950 г.) «Планета смерти» (в русском переводе «Астронавты») переведен на несколько языков. В нем ощущаются противоречивые влияния западной и советской научной фантастики, начиная с тунгусской катастрофы (с ссылкой на советскую гипотезу) и кончая гибелью цивилизации разумных, но агрессивных существ на Венере, оставивших после атомной войны лишь две тени на стене…

Станислава Лема интересует все: и сногсшибательные американские псевдонаучные сюжеты, и современные границы знаний в области физики, химии, кибернетики, астронавтики, астрономии, его захватывают грядущие социальные изменения на земном шаре. Лем хорошо знает: американская научная фантастика жадно ловит каждое новое слово науки и техники не для того, чтобы отчетливее увидеть радостное будущее. Нет! Тупик сегодняшнего дня капитализма непроизвольно сказывается и на этой ветви литературы: машина перерастает человека, перестает повиноваться ему, железные роботы готовы стереть с лица Земли жалких и слабых людей с их несовершенными чувствами, «бессмысленными» эмоциями и смешными представлениями о гуманности и благородстве. Впереди — все тот же мир современной Америки со всеми ее уродствами несоответствия, но только расширенный, углубленный, еще более уродливый, или… мир новых питекантропов, сутулых, косматых, суеверно обходящих смертоносные руины, в которых прежде жили «боги», волшебно всесильные, но погибшие.

У нас принято со скучной однообразностью сравнивать любое явление современной фантастики непременно с Уэллсом или Жюлем Верном. О Леме вернее будет говорить не как о наследнике Жюля Верна или Уэллса, а как о художнике, оказавшемся между ярко оснащенным пессимизмом современной западной фантастики и светлым стремлением советской научно-фантастической литературы.

Творчество Лема — это впитывание тем, приемов и стиля американской научной фантастики, преодоление ее влияния и потом воинствующая борьба с нею за победу в литературе о будущем великой социальной Мечты.

Вот рассказ Лема «Темнота и плесень». Это ужа не космос, это Земля, почти наше время. Герой — маленький, слабый и жалкий человечек, которого автор сталкивает с последствиями преступных исканий новых средств уничтожения в военных лабораториях. Эти новые средства, с виду невинные шарики, зарождаются всюду, где темнота, грязь, плесень. Темнота и плесень вырастают в рассказе в символ. И сквозь пессимизм рассказа звучит протест писателя против новых преступлений, грозящих человечеству.

В рассказе «Вторжение» Лем поразительно сочетает необыкновенное с физически ощущаемой обыденностью. Неожиданностью и необъяснимостью событий он ставит и героев и читателей в тупик. На Землю в разных местах упали странные тела, объемно воспроизводящие внутри себя обстановку вокруг во время падения. Что это означает? Зачем? Почему? Неисчислимы вопросы, тревога, опасение… И нет разгадки. Оказывается, в ее отсутствии — мысль автора, с которой можно спорить, которую советскому читателю трудно понять: мысль о непостижимости путей и целей высших галактических культур, которые могут так или иначе вторгнуться в наш мир. Лем не показал это вторжение агрессивным, он не пошел на поводу у американской фантастики, но он и не отошел в этом рассказе от нее.

В рассказе «Испытание» — типичная для американской фантастики ситуация: будни космоса, маленький эпизод, учебный полет начинающего космического пилота. С огромной наблюдательностью «незримого и несуществующего» показывает Лем обстановку полета, ничтожную муху, которая, попав на контакты, замыкает своим обуглившимся телом сеть. Реалистичны переживания и действия космического ученика-пилота Пиркса. Пот выступает на лбу не только у героя, но и у читателя… Наконец, в миг, когда, казалось, можно вздохнуть свободно, оказывается, что все это лишь обман, мистификация, высоко организованная имитация космического полета. Ракета не двигалась с места, пилот и читатель переживали все напрасно. Однако испытание пилот все-таки выдержал.

А в рассказе «Альбатрос» читатель встречается с тем же пилотом, уже закаленным в космических путешествиях. Но сейчас он путешествует пассажиром на великолепном космическом лайнере, предоставляющем в пути необыкновенный комфорт. Все дышит благоустроенным капитализмом на этом космическом гиганте. Капитализм уцелел, очевидно в эпоху освоенного космоса, и совсем так, как в рядовом произведении американской фантастики. Но сытому благополучию состоятельных путешественников (билет на лайнере стоит чуть ли не целое состояние!) противостоит трагедия гибели космических кораблей, свидетелем которой невольно оказывается тот же пилот Пирке. Жестокая неумолимость космоса, опасность полетов в нем, героичность экипажей оттеняются беспечностью избранных, которые заботятся лишь о том, когда же можно возобновить танцы? Так показывает Лем разыгравшуюся в космосе трагедию…

Рядом стоят два рассказа «Друг» и «Молот» об искусственно созданных мыслящих системах. С одной из них герои сталкиваются на Земле, с другой — в космическом полете.

В рассказе «Друг» мыслящая машина начинает уже не только мыслить, но и желать, к чему-то стремиться, создавать свои собственные, далеко идущие планы. И для этой цели машина, лишенная исполнительных органов, рук и зрения, подчиняет себе маленького, слабого человека, заставляет его быть своим исполнителем, совершенствуя конструкцию, чтобы слить электронный мозг с человеческим. Кто знает, к чему привела бы безумная агрессия машины, стремящейся к переустройству мира, если бы ее план удался. Лишь пожар здания и гибель чудовищного электронного мозга спасли людей от последствий его деятельности. В рассказе гипертрофируются, преувеличиваются до пугающих размеров достижения науки, машина выходит из-под власти человека, живет самостоятельной жизнью.