Вторжение

Одновременно рванули снаряды, заложенные саперами десантников, которых выделил Президент для окончательного срыва операции «Вторжение».

Товарищ Сталин просил роту-другую, ему хотелось избежать утечки информации, обеспечить ограждение, предотвратить гибель случайных людей, оказавшихся в зоне боевых действий.

— Не мелочитесь, товарищ Сталин, — поморщился глава государства. — Я выделяю вам десантный полк. Действуйте по всей гамме!

Но когда главное здание института вдруг вздыбилось, словно чудовищный великан подбросил его рукою, затем раскололось и принялось разваливаться, дробясь под ударами ракет, утопая в клубах пламени и дыма, вместо чувства утоленного торжества, позабыв о возмездии, Станислав Гагарин испытал сожаление.

— Готовы простить? — насмешливо спросил Иосиф Виссарионович. — Странные вы, понимаешь, люди — русские… Никогда не мог постичь вас до конца, хотя целую жизнь пытался думать по-вашему и жить… Вас, письменник, ломехузы бы не пожалели.

— Не сомневаюсь, — спокойно отозвался писатель. — Сегодня вы могли наблюдать меня в деле. Разве я пощадил кого-либо?

— Не заметил, — просто сказал вождь.

— Но это в бою, в нем иное упоенье, другая ипостась, святая ярость, жажда мести. А сейчас… Мне начинает казаться, что мы совершили некую ошибку. Только вот не ухвачу пока — в чем заключается она.

Тем временем, к многогектарной площадке, приютившей пока еще не разрушенные строения исследовательского института, подходили новые эскадрильи вертолетов.

Удар наносился сокрушающий и хирургически точный.

Станислав Гагарин доподлинно знал, что десантный полк оцепил опасную зону диаметром в десять верст, и отсюда вывезены жители с их скарбом, коровами, овцами, кошками и дворовыми псами. Про упрямых хулиганистых коз тоже не забыли, равно как и про гусей-уток.

Операция была мгновенной и по возможности чистой. Ломехузы не успели сообразить что к чему, как штурмовой отряд с четырех сторон ворвался в институт и, не встречая особого сопротивления, добрался до Метафора, до тех машин, в которых, агенты Конструкторов Зла замещали личности соотечественников, изготавливали нейтринных монстров, копировавших землян.

Тех из них, которых десантники повстречали во время штурма, а было их десятка полтора — в охране и среди сотрудников — уничтожил товарищ Сталин.

С иными, в белковом обличье, но с замещенными личностями, схватившимися за оружие, пришлось поступить по законам военного времени как со смертельными врагами Отечества.

Со стороны десантников не было потерь, не считая раненного в плечо прапорщика, сломавшего руку сержанта да полдюжины боевых царапин, нанесенных бравым ратникам боевого генерала Грачева осколками разного свойства и пулями на излете.

Вооруженных ломехузов десантники в плен не брали.

На этот раз Станислав Гагарин решил не привлекать к стрельбе сотрудников «Отечества». У него и сейчас нашлись бы крепкие парни, особенно в киностудии и коммерческом отделе. Да и без каких-либо колебаний и сомнений не преминули бы они повоевать за Отечество, иного решения председатель от соратников не ждал. [2]

Но тогда бы пришлось написать обо всех в романе как о преданных ему и общему делу людях, они так и вошли бы в историю литературы и его собственной жизни.

2

Но как я жестоко ошибся, уже через полгода став жертвой безответственного путча, спланированного дьявольским сосудом Зла И. В. Федотовой и ее коммерсантами.

Но где гарантия от того, что тот или иной соотечественник через месяц-другой, через полгода иль год не будет зачислен в изменнический разряд?! [3]

Год назад вождь привлек к операции Юсова и Лысенкова, именно они вырвали шефа из Метафора. А где сейчас Юсов и Лысенков? То-то и оно…

Товарищ Сталин одобрил решение Станислава.

— Вы правы, — сказал он перед боем. — Хватит с нас десантников, обойдемся без сотрудников РТО. А вы, значит, перестали кому бы то ни было, понимаешь, верить. Н-да.

3

Смотри предыдущее примечание.

— Это хорошо или плохо? — осведомился писатель.

— Как посмотреть. Хорошо — потому как реже станете попадать впросак. Плохо — если на душе у вас этический дискомфорт. Не тяготит глобальное, понимаешь, недоверие ко всем?

— Раньше тяготило. Когда узнавал об очередном проколе, когда выяснял: и этот — Брут. Разочарование приходило с болью. Теперь привык. Вношу данную личность в графу «Предатель», вычеркиваю из обращения и живу дальше, работаю, двигаясь вперед, оставив на обочине подлеца.

— Надеюсь, в остальных землянах разуверенье не пришло? — спросил, хитро сощурившись, Иосиф Виссарионович.

— Остался прежним человеколюбцем, — искренне признался Станислав Гагарин.

— Тогда вы превзошли меня, — грустно заметил вождь. — Окруженный, понимаешь, предателями, товарищ Сталин не сумел сохранить доверие к человечеству вообще. Подозревал, понимаешь, потенциально. Видел спасение в том, чтобы ни в одном из тех, кто меня окружил, не определять честного человека.

Взять, к примеру, Вячеслава. Я долго его ждал, когда он придет в Тот Мир. Все хотел спросить: о чем думал Молотов, когда в начале войны пришел с членами Политбюро ко мне на Дальнюю дачу. Под конец земной жизни совсем ему, понимаешь, перестал доверять. И напрасно! Вячеслав оказался честным человеком, высокой пробы соратником, верным, понимаешь, другом.

— Со временем я буду как вы, товарищ Сталин, — шутливо произнес писатель. — Никому не стану верить глобально!

— Лучше не надо, — серьезно сказал вождь.

Председатель вспомнил новую сотрудницу, она пришла к нему помогать в приемной двадцать шестого марта, в тот день, когда в клинике Федорова ему встраивали в правый глаз микрорентгеновский аппарат и подаренный вождем лазер.

До Ирины Савельевой, так звали молодую женщину, мать двоих детей и жену русского офицера с Власихи, сменилось у него немало помощниц, но все они были из разряда холодных сапожников, забытое ныне выражение для тех, кто исполняет долг спустя рукава, без души и живинки в деле.

Эта, седьмая, кажется, была другой. Быстро обучилась, ловко соображала, у председателя отсутствовала теперь нужда говорить ей о чем-либо более одного раза.

«А как вновь ошибаюсь? — помыслил с суеверным страхом Станислав Гагарин. — Пошлет ли мне Бог настоящего человека на помощь… Глядишь, именно Ирина — подарок судьбы. Поживем — увидим. На всякий случай упомяну о ней в романе. Изменит нашему делу — себе же сделает хуже. Ты слышишь меня, Ирина?»

Потом он спросит помощницу, что мерещилось ей в страшную ночь беспощадного штурма, и молодая женщина расскажет о том, как летала она в сновиденье. [4]

4

Ее предательство в октябре 1991 года было самым худшим и более всего задело душу сочинителя.