Вторжение
Шрифт:
Надо сказать, что ель была действительно высокой. Наблюдатель находился метрах в пятнадцати над коньком крыши двухэтажного дома, что стоял неподалеку.
— То, что нужно. Берем. — Зюмченко показал жестами, чтобы обошли духовский дозор слева — там, где в сплошь увитом плющом заборе было несколько прорех.
Разведчики тихонечко переползли чуть вперед, нырнули в одну из прорех и разросшимися кустами вышли в тыл тройке духов. В авангарде группы пошли два бойца с "Винторезами", а за ними капитан, доставший из кобуры пистолет с глушителем. Живым им был нужен только старший. А старший в это время, громко лопоча и размахивая руками, отправил второго, что был внизу в сторону перелеска, что располагается сразу за частным сектором. Гонец сразу же напоролся на пулю одного из разведчиков. Мешком, ломая ветки, свалился
Пулемёт бил из слухового окна на чердаке одного из домов. Лежавший рядом с капитаном боец шустро изготовил к стрельбе гранатомет. Ещё пара секунд, и из места, с которого лупил РПК, вылетел сноп искр вперемешку с чёрным дымом. Старшего духа не мешкая 'упаковали' и пинками погнали обратно в пролом в заборе.
'Языка' потащили дальше через кладбище к своим, а Зюмченко и еще трое остались прикрывать.
В воцарившейся тишине хорошо был слышен топот ног и горячее дыхание преследователей. Разведчики свернули с тропы, когда-то бывшей центральной аллеей кладбища, и укрылись за могильными плитами, откуда дали залп из трех гранатометов. После трех хлопков, из зарослей раздался душераздирающий вопль, а за ним нечленораздельное бормотание.
Все. "Мухи" кончились.
Слева ударили из автоматов. Разведчики швырнули на звук по гранате. Затем еще по одной. Стрельба стала реже. Стало больше воинственных криков, но сунуться на кладбище никто больше не решился.
Зюмченко с бойцами, пригибаясь, отошли к южному крылу кладбища и, перескочив ограду, присоединились к своим. При этом с той стороны, откуда они только что пришли, продолжали изредка садить из автоматов куда Бог пошлет, и шальные пули время от времени, крошили гранит заброшенных стелл, надгробий и памятников.
Пленный дух, тем временем, уже раскололся и пел свою песню. Это в стаде, да с автоматами против безоружных они смелые, а сейчас он соловьем заливался, стараясь как можно подробнее рассказать о своих.
По его словам, в перелеске духи оставили лишь небольшой заслон: два дозора и охрану своего лагеря. Те, кто преследовал разведчиков — видимо и были из этих охранников, которым надоело торчать на месте, и они решили пройтись по оставленным жителями частным домам с целью поправить свое благосостояние.
Получается, одного дозора уже нет, ряды охраны несколько поредели, а значит, задача упрощается донельзя.
Было решено обойти кладбище на броне с западной стороны по дну широкого оврага. Не доезжая метров ста пятидесяти до перелеска, все та же группа разведчиков под командованием Зюмченко спешивается и занимает позиции напротив стоянки духов, докладывает обстановку и поддерживает огне атаку бронетехники.
Так и сделали, но…
В овраге наткнулись на ополченцев, попавших в засаду. Они зашли сюда с другой стороны и схлестнулись с духами и наемниками еще до появления на кладбище разведчиков.
На самой стоянке нет ничего, кроме разбросанных тел боевиков и перевернутой полевой кухни, утащенной духами из какой-то воинской части.
Все. Осталось только закрепиться на опушке, да зачистить кладбище, чем и занялись казаки с десантниками.
Зюмченко нагнулся к трупу в зеленой бандане, вытащил у него из разгрузки пачку американских сигарет, закурил и шагнул к самодельной лавочке из поваленной сосны.
Расслабился.
"Лягушку" капитан заметил только тогда, когда она прыгнула из-под его ног. Плечо обдало горячим, и уже второй раз за несколько последних дней Зюмченко потерял сознание.
— А что нам так и сидеть дальше, слушая, как по телевизору одни учат нас жить по ихнему, ссать в уши о правах человека и прочей хуйне, а другие, не заморачиваясь, просто оскорбляют нас по-всякому? — ополченец зажал коробок спичек в перевязанной руке и чиркнул по нему спичкой. На первый взгляд ему было едва за полтинник, но война и горе старят людей. Разговор, начавшийся о погоде, природе, родных и близких,
как-то сам собой пошел собственно о самих ополченцах. О том, как и почему эти в основном и не служившие никогда люди взялись за оружие. Зюмченко было интересно наблюдать, как разрушается миф о том, что никто у нас и никогда не будет сопротивляться оккупантам. Мол, радостно примут любую власть, давшую чистую воду в трубы, свет в лампочку и кусок колбасы в холодильник. Конечно, таких хватает, но есть и такие, как этот мужик, у которого под натовскими бомбежками сгорела жена и годовалый внук, и пропала без вести дочка. Он не стал толкаться в очередях за гуманитаркой и слушать рассказы о том, как на дачных участках кавказцы из вновь сформированных полицейских частей избивают и убивают наших стариков, насилуют женщин и детей. Он не захотел каждый день простаивать у ворот трудовых лагерей в надежде хоть на какую-нибудь работу и жить под страхом за родных, перед угрозой пьяных озверелых толп религиозных фанатиков или просто мародеров. Он просто взял бесхозный автобус, вывез в Киров выжившую родню и соседей, а потом вернулся в Котельнич. Ему есть что защищать и за что мстить.— Нет, мы хотим жить свободно! Мы на своей земле и уже знаем разницу между тем, что было и тем, что может быть. Мы готовы сдохнуть за эту свободу. Эта жертва не должна быть пустой. Это наша жизнь, наше будущее, а за него нужно уметь драться. И мы будем это делать, а не ныкаться по фильтрационным лагерям.
Пусть это звучит как-то пафосно, но видно, что мужик настрадался и действительно готов на все. И таких полно.
Зюмченко тоже закурил. От тряски и слабости кружилась голова, но вообще-то он везучий. Выжил и рана не опасная, но в Киров все-таки отправили. Теперь можно. Вон буквально до горизонта по дороге вытянулась колонна техники с красным звездами на бортах. Часть их уже наскоро замалевали по трафарету российскими триколорами. На некоторых танках продолжают это делать прямо во время остановок.
Небо черно от висящих в нем вертолетов прикрытия, на обочинах полно зенитных комплексов. Вся техника одновременно похожа и не похожа на российскую. Повсюду слышна китайская речь.
Добровольцы.
Конечно, неизвестно, действительно так уж добровольно здесь эти китайские парни, но называют их именно так.
Зюмченко вспомнил байку, рассказанную его дедом, воевавшим на корейском полуострове о корейском летчике по фамилии Ли Си Цин. Кстати, китайцы там тоже были.
Значит, это и есть обещанная помощь. Она поражает. Но еще больше поразил Зюмченко Киров, когда грузовик с ранеными пробирался по его улицам к больнице. Везде горят фонари, спокойно гуляют семейные пары с детишками и без, в центре и на набережной тусуется молодежь, влюблённые с букетами обнимаются на лавочках, звучит музык, работают кафе, красиво и спокойно, и не укладывается в голове, что такое может быть, когда в нескольких десятках километров отсюда уже вторые сутки продолжаются бои, гибнут люди, гремят взрывы… Кровь, грязь, разорванные тела, и… Стайка рэперов, выделывающихся на асфальте возле входа в кинотеатр. Ополченцы в окровавленных бинтах, сидящие на дне оврага и дама, выгуливающая на газоне маленькую собачку…
Такие дела.
Михаил Гришин
Хорошо, что хлеб этот выпекали в какой-нибудь местной маленькой пекарне, и мука была нормальная. Иначе держал бы я сейчас в руках не кирпич, который невозможно разгрызть, а склизкую зеленую массу. Любой кусок хлеба в Москве уже на третий день покрывался вонючей плесенью. А тут три месяца прошло.
Кирпич кирпичом, а если размочить его слегка кипяточком, очень вкусно. Особенно, если не ел перед этим больше двух суток.
Я виноват, не утерпел и не стал дожидаться своего нового знакомого, хотя по-человечески надо бы подождать. Он-то не схомячил найденный им пакет с баранками, пока я безрезультатно рыскал по оставленным домам в соседней деревне.
Не благодарное это дело — мародерить. Оно вроде бы и ничье, но бывает, в самый неподходящий момент объявляется владелец. Один раз меня дед из какой-то древней берданки чуть не подстрелил. Причем я даже залезть никуда не успел. Только к загородке подошел. Ну что же, имеет право, поскольку с мародерами разговор во все времена короткий.