Вторжение

— Нет, нет! — надрывался я.

Внезапно я осознал, что не только не вижу его, но и не слышу — то есть слышу, но не ушами. Снова и снова выкликая его имя, я выбрался из березовой чащи на тропу и припустил бегом.

Наконец в мозгу опять прозвучал голос Дона: Тут Сесилъ, и Джо, и Жерар. Я-то тебя вижу, а они?..

За рыданиями я перестал его слышать. Спустились сумерки — entre chien et loup note 13 , как мы говаривали дома. Я сотрясался в истерике и бежал наугад, не разбирая дороги.

Note13

Букв.: меж волком и собакой (франц.).

— Arrкte! note 14 — раздался вдруг отчетливый приказ.

Кто-то схватил меня сзади за помочи и приподнял над землей. Я хрипло закричал, замахал руками и глянул через плечо, ожидая увидеть темную шкуру и клыки.

За моей спиной никого не было.

Какое-то мгновение я болтался в воздухе и от страха не мог издать ни одного звука. Потом плавно опустился на землю и услышал взрослый голос:

— Bon courage ti-frere. Maintenant c'est tr'bien note 15 .

Note14

Стой! (франц.)

Note15

Не бойся, братец. Теперь все хорошо (франц.).

О Боже, только невидимых утешителей мне не хватало! Я вновь расплакался и обмочил штаны.

Однако в знакомом канадском выговоре слышалось ободрение, он даже немного был похож на голос дяди Алена. Невидимая рука пригладила мои черные всклокоченные вихры. Я зажмурился. Призрак!.. Господи, не иначе, призрак! Ну все, теперь он скормит меня медведю!

— Нет-нет! — разуверил он. — Я не сделаю тебе худого, малыш. Наоборот, хочу помочь. Взгляни, вот здесь крутой обрыв. Не останови я тебя, ты бы упал и расшибся. Чего доброго, убиться мог. Однако ты цел и невредим… Значит, я тебя спас. Ainsi le dйbut du paradoxe! note 16

Note16

Вот ведь в чем парадокс! (франц.)

— Призрак! — захныкал я. — Ты призрак!

Как сейчас помню его смех и голос, звучащий не столько в ушах, сколько в мозгу:

Exactement! Mais un fantфme familier… note 17

Так я встретил невидимку, который будет мне помогать, давать советы в критических ситуациях и одновременно станет моим проклятием, моей карой. Фамильный Призрак сжал мне руку и потянул за собой по извилистой тропке, так быстро, что я запыхался и даже плакать позабыл. На прощание он мне строго-настрого наказал никому не говорить о нашей встрече. Все равно не поверят, хуже того — поднимут на смех. Лучше уж поведать своим, как я встретил медведя и ничуть не испугался.

Note17

Точно! Но я фамильный призрак… (франц)

На небе уже мерцали первые звезды, когда я вышел из леса к пруду, где стоял наш пикап. Меня встретили радостными криками. Я в красках рассказал о встрече с медведем: будто бы швырнул ему в морду банку с ягодами и, пока он опомнился, меня и след простыл. В темноте никто не заметил моих мокрых штанов. Только Дон как-то странно поглядел на меня, вроде хотел о чем-то спросить, да передумал.

За ужином тетя положила мне на малину двойную порцию взбитых сливок.

О Фамильном Призраке я ни словом не обмолвился.

Чтобы понять традиции нашей семьи, необходимо обратиться к истории.

Ремиларды принадлежат к небольшой этнической группе из Новой Англии, именуемой франко-канадцами, канадо-американцами или канюками. Недалекие янки упростили произношение весьма распространенной французской фамилии Ремийяр и обозвали нас Ремилардами. Насколько я сумел проследить, больше ни одна ветвь семейного клана на такой ранней стадии не выявила сверхъестественных генов для развития метафункций и способности к самоомоложению. («Бестелесного» мутанта породила несчастная Тереза. Но об этом позже.)

Наши предки поселились в Квебеке в середине семнадцатого столетия. Как все французские крестьяне, они обрабатывали землю по старинке и с недоверием воспринимали всякие новшества вроде севооборота и удобрения почв. С другой стороны, эти ревностные католики почитали своим священным долгом иметь большую семью. Добавьте сюда суровый климат в долине реки Св. Лаврентия, и вы получите естественный результат — страшную нищету. К середине девятнадцатого века истерзанная, поделенная на клочки земля уже не давала урожаев даже для мало-мальски сносного пропитания, как бы ни гнули на ней спину фермеры. К тому же французских канадцев притесняло англоязычное правительство страны. Восстание 1837 года было жестоко подавлено канадской армией.

Но упрямый, неуживчивый народ не сломился, не отчаялся. Au contraire note 18 ! Канюки упорно продолжали плодить детей и слушаться только приходского священника. Их преданность семье и вере была не просто глубокой, а какой-то яростной, что привело в конце концов к той неколебимой стойкости (прообразу метафункции принуждения), которую антропологи Содружества именуют этнической подвижностью. Обитатели Квебека не только выстояли перед лицом политических преследований и тяжелых природных условий, но и умудрились преумножить свою численность.

Note18

Наоборот! (франц.)

Тем временем в Штатах началась промышленная революция. Реки Новой Англии были взнузданы, чтобы давать энергию выросшим как грибы текстильным фабрикам. Понадобилась огромная дешевая рабочая сила; ее вербовали из числа ирландских иммигрантов, бежавших от политического угнетения и нищеты (еще один подвижный этнос). Откликнулись на призыв и французские канадцы, десятками тысяч двинувшиеся на юг в поисках счастья. Их миграция не прекратилась и в двадцатом веке.

Так в Массачусетсе, Нью-Гемпшире, Вермонте, Мэне, Род-Айленде появились миниатюрные Канады.

Пришельцы цеплялись за французский язык и культурные традиции, а главным образом за католическую веру. Свое многочисленное потомство они воспитывали в духе бережливости, трудолюбия и, приняв американское гражданство, становились не только чернорабочими, но и плотниками, лесорубами, механиками, мелкими лавочниками. Давать детям образование было не принято: его получали лишь те, кто шел по духовной стезе. Мало-помалу канюки, подобно другим меньшинствам, вливались в американское русло. Быть может, процесс ассимиляции проходил бы намного легче и быстрее — когда б не ирландцы.

О, как мы ненавидели ирландцев! (Граждане Содружества, читающие эти строки и знающие об основных линиях человеческого родства, по которым распространялась метапсихическая активность, наверняка оценят иронию.) Ирландское и французское меньшинства в Новой Англии были оба кельтского происхождения и обладали страстным и воинственным темпераментом. В конце девятнадцатого — начале двадцатого века они ожесточенно соперничали из-за малоквалифицированной работы. И те и другие благодаря своей католической вере подвергались дискриминации как на родине, так и в Америке. Но ирландцы намного превосходили французов числом и имели колоссальное преимущество в виде английского языка — весьма, правда, своеобразного! Кроме того, ирландцы проявили незаурядные политические способности, что позволило им добиться главенствующего положения в церковных и административных кругах. Мы же были от природы замкнуты, совсем не подкованы политически и понятия не имели о том, что янки называют «духом коллективизма», ибо для нас на первом месте всегда стояла семья. Наши обычаи, наш французский язык стали для наших собратьев по вере буквально костью в горле. И под эгидой царившего в те времена антикатолицизма хитрозадые ирландские епископы стремились столкнуть упрямых канюков в общий национальный котел. Они каленым железом истребляли церковно-приходские школы, где преподавание велось на французском языке, утверждая, что мы обязаны воспитываться наравне со всеми американцами, как это делают другие этнические группы.