Вурдалак

Переулок, темный и пустынный, находился в промзоне, неподалеку от порта. Ночь была ясная, высоко в небе стояла луна. Вдруг набежавшее облако скрыло ее от глаз. По переулку гулял хлесткий ветер; он свистел в проводах и развевал полы длинного плаща вокруг ног человека в двубортном костюме. Придерживая одной рукой шляпу, «гангстер» плотно запахнул на груди лацканы.

— Че это за гадюшник? — спросил Ирокез.

— Недавнее приобретение, братан, — объяснил Сид Джинкс [25] — Ветер сегодня лютый. Пошли внутрь.

25

jinx (англ.) — проклятие, сглаз, злые чары, человек или вещь, приносящие несчастье.

Джинкс взял с заднего сиденья две пластиковые литровые бутылки светлого пива «Уитни пэйл» и дипломат и пошел отпирать черную дверь. Внимательно оглядев тихий переулок — никого, лишь серый кот бесшумно крадется куда-то, — он сказал:

— Давай, братан. Пока будем дожидаться Хенглера, хлопнем пивка.

Ирокез понятия не имел, на кой ему этот недоделок. Во-первых, он с трудом понимал его: Джинкс говорил как натуральнейший британец, Ирокез же вырос на восточной окраине Ванкувера, где китаезы и арабы попадались на каждом шагу, а англичашки — редко. Смысл жизни Ирокеза составляли три вещи: чтоб хорошо стояло, тусоваться в клубе и гонять на «Харлее». И вдруг нате, ему на голову сваливается чудак, которого он знать не знает и знать не желает, и давай трындить без остановки, а о чем — хрен разберешь. Не мешало бы вшивым англикам выучиться говорить по-английски как все нормальные люди говорят…

Засирать мозги мужик взялся еще в клубе. Он схватил Ирокеза за руку, когда тот проталкивался через толпу к Хенглеру, и уволок от сцены раньше, чем парень разобрался в происходящем. «Не сюда, братан», — были первые слова этой харкоты. — «Ты нам хвост привел, п-падла. Надо ж хоть немного шевелить мозгами!»

Интересно, все англичашки тявкают как бобики? «П-падла»! Нормальные люди первые полслова так не выплевывают.

Потом чертов Джинкс загнал его в какой-то люк на сцене.

— Подожди в подвале, в уголке. Хенглер сейчас спустится.

Он сорок минут околачивался в этом занюханном подвале, гадая, хули они себе воображают… за дурака держат? С чего они взяли, будто он не просек, что его пасут? Не хрен человека с полпинка записывать в дебилы! А этот вшивый адвокатишка заявил: ты, мол, парень, не психуй, перестанет вонять жареным — тебя сразу позовут.

Да загребись они все! Он сам слинял от легавых. Они думают, он полез бы к Хенглеру, если б у него кто-нибудь висел на хвосте? Да пошли они к…

А когда перед самым представлением подъемник спустил ихнюю сраную платформу обратно в подвал, угадайте, кто на ней приехал? Хенглер? Хрен-то. Сраный Сид Джинкс.

У Ирокеза уже не раз мелькало подозрение, что Джинкс — голубой.

— Хенглер велел передать, братан, что ты отбываешь на Барбадос. А через пару недель — в Монтану, там у него мясоразделка. Вернешься под другим именем, с новой ксивой, и накроется ихний суд медным тазом. Кстати, вытащить тебя из кутузки было непросто. Дорогое оказалось удовольствие. В общем, Хенглеру, чтоб все утрясти, понадобится время. Ты улетаешь сегодня первым рейсом. Но здесь он с тобой базарить не будет. Слышь, давай тяпнем, пока нас не взяли за жопу.

Чертов Сид Джинкс в полосатом гангстерском прикиде разливался соловьем о «козырных ребятах» и «урках», выбившихся в «авторитеты», вякал что-то о «щипачах» и «кид-няках» и вовсю корчил из себя блатного — «Калуки в шалмане хавал толстый бутерброд».

На кой ляд Хенглеру сдался этот козел? Думает, этот придурок ему новых людей наберет? Слышал бы он, как этот ган-дон по дороге в соседний с клубом подвал распинался про каких-то Крэев — «Ронни, п-падла», то, да «Регги, п-падла», се, — а кто, блин, ваше такие эти сраные Крэи? «Охотники» Джин-кса и слушать бы не стали, враз бы опустили придурка.

Всю дорогу — сперва в «мазде», потом в гараже, где они по-быстрому пересели в «корвет», потом в «корвете», потом в «мустанге», который ждал их у моста, — английский недоделок пел только об одном: как эти Крэи проводят в жизнь правило «не стучи на своих». «Не стучи», блин, подумал Ирокез. Второе любимое словечко Джинкса после «п-падлы».

Ирокез устал повторять, что избавился от хвоста, но Джинкс не унимался и талдычил, что Крэи-де «мужики башковитые, осторожные, оттуда и весь их фарт». Вот потому-то — Ирокез за баранкой, чертов Джинкс с картой на коленях — они битый час колесили по городу, чтоб наверняка отвязаться от легавых. То, что Ирокез знал городишко как собственный хер, не играло никакой роли — Джинкс в пижонской черной рубашечке и белом галстучке-хреналстучке восседал рядом с ним и командовал: «поворачиваем, братан» и «сейчас будет Кэмби-стрит».

И наконец, слава яйцам, они приехали.

На самом деле (и Ирокез это прекрасно понимал) он завелся оттого, что в клубе, по дороге к люку на сцене, Джинкс его обшмонал. Искал «жучка», трепач вшивый, будто Ирокез под одежкой весь обмотан проводами. Вот мразь. Суслик жирный.

Коридор за дверью черного хода оказался темным и узким, как штрек в забое. Впереди, в главном цехе, одиноко горела матовая стоваттная лампочка.

Сид Джинкс, шагая за Ирокезом, вдруг сказал:

— Понимаешь, Крэи своего держались железно, вот в чем штука. Потому-то Ронни и Регги в Лондоне ходили не просто в авторитетах — в королях. Ронни вообще лютый, п-падла, полный отморозок. Зато уж если берется за дело, концов не найдешь. Мне рассказывали, там один мужик скурвился, настучал на братву. Новичок в кодле, ну и оказался перевертыш. А у Ронни с дятлами просто: исповедь третьей степени с причинением острых моральных и физических страданий.

Джинкс хихикнул, радуясь найденному иносказанию.

— Разделал мужика под орех. Не любит, когда братаны ему шарики крутят. Перебил руки, ноги, потом раздробил лопатки и взялся за ряшку: челюсть, зубы, зенки. А потом всего порезал… фу-у-у. Ей-богу, всего расписал. Ронни и меня обучил, чего делать с дятлами. Будь Ронни сейчас на воле, он бы всем нынешним стукачам показал, где раки зимуют. Но Ронни, браток, парится в Бродмуре, выходит ненадолго, стало быть, не скребет.

«Стукачам, е-мое, — снова подумал байкер. — По жопе себе настучи, пидор бри…».

Пуля вошла Ирокезу в затылок и разнесла лицо. «Охотника» швырнуло на пол, и он ничком проехался по коридору, оставляя кровавый след. «Хорошая штукенция», — подумал Джинкс, взвешивая пистолет на руке.

В «Иде», пока Ирокез ждал в подвале, Джинкс попросил у Хенглера чистую пушку и получил «Ингрем М-10» сорок пятого калибра с двенадцатидюймовым глушителем. Тяжелые пули-сорокапятки поражают цель, полностью сохраняя свою энергию, однако, поскольку их начальная скорость меньше скорости звука, выстрел практически не слышен. На глушитель (насадку диаметром 2.25 дюйма в четырех и 1.75 дюйма — в восьми дюймах от дульной части ствола) был надет полотняный изолирующий чехол. В итоге выстрел, который разнес Ирокезу голову, прозвучал не громче шороха ветра в траве.

«Так-то, братан», — подумал Сид Джинкс.

С минуту Джинкс стоял неподвижно, смакуя радость удачного выстрела, затем переступил через труп Ирокеза и пошел в глубь коридора, к цеху.

Там он разделся. Двубортный костюм, белый галстук и черная рубашка отправились на вешалку, и Джинкс облачился в длинный фартук из толстой резины. Завязав, тесемки, он открыл принесенный с собой дипломат и достал оттуда резиновые сапоги и пару резиновых перчаток. После этого он огляделся.

Разделочный цех занимал помещение площадью двести на двести футов. Джинкс вобрал взглядом страшные крюки, к которым подвешивали туши, тяжелые деревянные двери в большую кладовую-холодильник, сверкающие нержавеющей сталью гигантские машины для переработки сырого мяса и разбросанные по цеху разделочные столы и колоды, у которых днем трудились мясники. Запах смерти ласкал ноздри.