Вурди

«Я дома», — подумал было с облегчением Гвирнус.

Потом над ним склонилось не лицо — какое-то темное пятно, заслонившее небо. Чья-то рука поправила сбившуюся набок шапку.

— Что ж ты, — сказал обладатель этой руки, — вишь, голова-то в снегу.

— Я поправлял, — ответил голос Лая.

— Эй! — Склонившийся над нелюдимом человек явно обращался к нему. Человек?

Гвирнус удивленно моргнул.

Разумеется, человек.

Тогда почему ж, как давеча, с Лаем, мерещится ему…

Вот. Опять.

Смотревшие на него глаза казались неживыми. Они странно поблескивали. Круглые, чуть раскосые, немигающие… Уф! Да что там глаза! Кожа на лице и не кожа вовсе. Волос в бороде жесткий, серо-коричневый, да и борода-то какая-то странная, вроде как и не было ни у кого в Поселке такой бороды… Но все это ничто по сравнению с носом — странно вытянутым, черным, волчьим… Ну да, волчьим — Гвирнус рванулся изо всех сил, вспомнив, как еще недавно в лесу вспарывал поджарые звериные животы…

— Р-р-р! — сказало «лицо», не разжимая рта, и глухо рассмеялось: — Страшно?

Глаза наконец привыкли к свету, но легче от этого не стало — над охотником по-прежнему нависала клыкастая волчья морда…

— Узнаешь? — Голос говорившего показался нелюдиму знакомым.

— Сними.

Обладатель маски хрюкнул:

— Хороша?

— Эх…

Маска и впрямь была хороша. Нелюдим мотнул головой, чувствуя прихлынувшую к вискам кровь. Голова. Волчья. Пасть раскрыта. На клыках вроде красное что-то. Не иначе кровь. В старом Поселке что делали: выпотрошат как следует. Высушат. Промажут какой-нибудь гадостью, чтоб не воняло. Клыки вот так же подкрасят. Наденет этакую маску какой-нибудь дурак — и на улицу. Девок пугать. Только охотник — не девка. А за такие шутки и накостылять можно, тьфу!

Почему это в старом?

И в новом.

«Нынче ж праздник, — вспомнил нелюдим, — солнцеворот».

Маска тем временем исчезла.

Но голос остался:

— Да, здорово ему досталось. Вишь как заморгал…

— Тебя бы так, — проворчал Лай.

— Как? — задиристо отвечал все тот же голос.

«Молодой, — внезапно подумал охотник, — уж не Тисс ли?»

— Так, — ворчливо отбрехивался голос постарше. Лай.

— Р-р-р, — будто дразня всех вокруг, заливался гортанным звуком Тисс.

«Дурак», — беззлобно подумал охотник. И уснул.

4

— Открывай, соседка! Вот! Принес!

Ай-я вздрогнула, торопливо поставила склянку с мазью на полку. Погладила стоявшего рядом Райнуса по вихрастой голове:

— Поди открой.

— Эй! Уснули там? Ай-я!

— Да открыто! — услышала она донесшийся уже из сеней голос сына.

— А чего ж не отзывался никто, — ворчливо сказал вошедший, — сапоги отряхни. Видишь, не с руки мне. Заняты они у меня.

— Папка?

Возглас Райнуса заставил Ай-ю вздрогнуть. Она рванулась из комнаты и в дверях налетела на Лая.

— Вот! Принес! — сказал, отдуваясь, охотник и оглядел комнату.

— На лежанку. Туда, — торопливо указала Ай-я, не в силах оторвать взгляд от лица мужа. Глаза Гвирнуса были закрыты. Щеки побелели. «Вишь как обморозился», — подумала Ай-я, подходя ближе, касаясь рукой холодного лба. Очень холодного. Она зло посмотрела на Лая: — Что ж ты! Небось с собой-то чего для сугреву таскал!

Лай удивленно крякнул:

— Ты чего, соседка? Как с цепи сорвалась?..

— А то и сорвалась. — Ай-я внезапно прикусила язык, сказала уже мягче: — Дал бы хлебнуть, враз порозовел. — И почти жалобно добавила: — Он хоть живой, а?

— Живой он, живой. Только что Тисса обругал… — добродушно сказал охотник, избавившись наконец от своей ноши.

— Это он завсегда, — улыбнулась сквозь слезы Ай-я.

— А для сугреву я раньше выпил, — усмехнулся охотник. — Ты не бойся. Я его всю дорогу теребил. Вот так! — И он, вытащив из-за пазухи рукавицы, с силой хлестнул спящего по лицу.

— Что ты! Разве ж так можно?! — не выдержала Ай-я.

Она попыталась ухватить Лая за руку, но тот уже и сам отошел от лежанки, озадаченно почесал в затылке:

— Вот ведь — не откликается. Раныне-то он ругался, а тут…

— Живой! — почти с ненавистью крикнула Ай-я, чувствуя, что нет сил больше терпеть разраставшуюся где-то в груди боль. — Как же! Живой! Не дышит уж! Беги! Гергамору зови!

5

Она и сама не знала толком, зачем ей понадобилась старуха. Наверное, лишь потому, что та уже знала обо всем. Не обо всем. О вурди. О ней.

Не успел Лай скрыться за дверью, как Ай-я уже пожалела о сказанном. Хватит с нее старухиного колдовства. Ай-я бросилась было вслед, потом опомнилась, метнулась к лежанке, вдруг вспомнила о детях, повернулась к плачущей Аринке:

— Молчи!

Аринка тут же стихла, насупилась, спрятала лицо в грязных кулачках:

— А я и не пла…

— Райнус!

— Да, мам.

— Ну? Что стоишь как пень? Одевай Аринку. И из дома! Гулять!

Райнус испуганно кивнул.

— Будут спрашивать, кто да как, — мол, ничего не знаю и все.

— Да. А как же?.. — Мальчик покосился на отца.

— Поскорей! — отрезала Ай-я, и Райнус со слезами на глазах бросился к сестре. Тут же, впрочем, послышался его намеренно «взрослый» басок:

— Эх ты! Рева!

Ай-я покосилась на детей: одеваются. Зря накричала. Ну да ничего. На уговоры времени нет.

Только после этого она наклонилась над мужем, принялась торопливо стягивать с его непослушного, почти деревянного тела разорванный в клочья полушубок. Руки Гвирнуса не гнулись, она с трудом стащила один рукав, потом, кряхтя, перевалила мужа на другой бок и тут только вспомнила о ноже, который обычно хранился в голенище его сапога. Поздно. Еще один рывок, и полушубок оказался сорванным.

Живой?

Ай-я приложила ухо к его груди.

Гвирнус не дышал.

— Мам, он умер, да?

— Тсс!

Вскочив на ноги, Ай-я бросилась к уже одетым детям. Силой пихнула к двери:

— Идите!

Снова бросилась к мужу, услышав за спиной голос Райнуса, он что-то зло выговаривал Аринке, потом хлопнула входная дверь, и Ай-я вздохнула чуть ли не с облегчением — дети ушли.

Теперь рубаха.

Грязная, потная, в темных пятнышках — что это? Кровь? «Не думай об этом, нельзя». Ай-я облизнула пересохшие губы. «Нет, это не может быть кровью. Он никогда не приходил с охоты в крови. У него даже ранок не было. Он береженый, мой Гвирнус, муж».