Вурди
Шрифт:
Теперь — жена.
Он положил ее — мертвую — на лежанку. Прикрыл одеялом. Омыл рану на груди. Он не хотел, чтобы, вернувшись, дети увидели кровь. Он не хотел прятать мертвое тело. Ай-ю должны были похоронить так, как принято. По-людски. Сегодня праздник, и костер уже разожжен.
Сходя с крыльца, нелюдим в последний раз взглянул на алый фитилек. «Что-то они притихли», — подумал он. Где-то там были его дети. Где-то там он оставлял часть себя. «Я отшельник», — с холодным безразличием подумал Гвирнус. Ни с того ни с сего он вдруг вспомнил, как когда-то очень давно вешали Хромоножку Бо. Единственного, кто после
Отшельник. Только и всего».
Он сошел с крыльца, встал на лыжи. Подумав, вытащил из-за голенища нож. Тщательно вычищенный, в свете заходящего солнца нож казался залитым кровью. Охотник вспомнил, как жадно тот пил волчью кровь. Вспомнил стаю: «Лучше бы я остался в лесу». Поморщился. Брезгливо швырнул нож в снег. «Я — отшельник», — в который раз подумал нелюдим.
— Да что же это такое?! — первой нарушила молчание Настасья. — Полдня не прошло, как Гвирнуса тащил, а теперь…
— Гвирнус-то поживее был, — прошептал кто-то.
— А коли мертвяк, так вперед ногами надобно, — прошамкала Гергамора.
— Тсс! — зашикали на нее.
— А вы мне рот не затыкайте. Срам-то какой! Даже висючку не прикрыла.
— Неужто опять? Хворь, а?
— Хворь… На шее у него хворь! Глаза твои бесстыжие, пялишься, да не туда.
— Очень мне надо! У меня такая на живом есть.
— Тьфу на вас, бабы! Тут горе, а вы!..
— Да ты на лицо ее погляди, пенек безродный. Аж светится вся!
— Лай! — вдруг тихо сказал молчавший до этого Гилд, и было в его голосе что-то, заставившее всех умолкнуть. — Лай, — повторил он.
— Для кого Лай, а для кого… — Охотник спустился с крыльца, перехватил задеревеневшее тело поудобнее, поглядел на Таисью: — В костер, что ли?
— Обожди. Ты вот что… В снег его…
— Лай!
— Кто это? — глухо спросил охотник, осторожно опустив мертвое тело на заснеженную постель.
— А ты обернись. Погляди.
— Не оборачивайся, — не сказала — прошипела Таисья.
— Кто ты? — Голос Лая неприятно дребезжал в морозном воздухе. Он не обернулся. Плечи его странно горбились, но все, кто стоял в этот час возле костра, смотрели вовсе не на плечи. На руку. Большую мужскую пятерню, с которой творилось что-то странное… Даже Таисья не сводила с нее пылающего взгляда.
Лай заметил это, смутился. Поспешил спрятать огромную пятерню в отворот полушубка…
— Что это? — прошептал кто-то за его спиной.
— Не видишь — рука…
— Фу! Голова кругом…
— От костра-то как тянет…
— Вовсе и не от костра.
— Ты чего в костер бросила, старая карга?
— Ага! Чуете? — скрипучий голос Гергаморы заставил всех вздрогнуть.
Да, они чувствовали. Было в морозном воздухе что-то пьянящее. Но сейчас всех больше интересовала рука Лая. Сам Лай, которого вдруг начало трясти мелкой дрожью, — вот он жалко, вовсе не по-мужски, всхлипнул, ноги его подогнулись, он неловко упал в снег.
— Хворь, — сказал кто-то.
Горло охотника издало жуткий клокочущий звук. Лай тряхнул головой, склонился над Тиссом. Полушубок странно обвис на его будто усохшем теле. Зато из-под воротника виднелась до ужаса широкая, волосатая шея… Лай облизнулся. Таисья
усмехнулась: «Как же — обернись!» — им повезло, что они не видели его лица! Не видели, как жадно потянулся нечеловеческий уже рот к рваной ране на шее мертвого мужа…— Не спеши. — Голос Таисьи прозвучал холодно и властно. Он словно плетка хлестнул охотника по лицу, заставил его отшатнуться…
— Хворь…
— Нет, не хворь. — Таисья обвела взглядом сельчан.
Их лица.
Испуганное, круглое, глупое — Настасьи.
Задумчивое, наполовину скрытое тенью от росшей неподалеку ели, — Гергаморы.
Зубастую, будто ухмыляющуюся, маску Гилда.
Настороженные мордочки сбившихся в кучку детей — Ай-иных — Райнуса, Аринки.
Сыновей-подростков Нарта.
Пьяную физиономию бывшего рыболова Дрона.
Лица остальных.
— Не хворь, — повторила Таисья, чувствуя, как поднимается в душе злорадная радость: сейчас, сейчас они узнают все.
Про нее.
Про Лая.
Про себя.
Поселок был уже далеко позади, когда Гвирнус вдруг остановился. Стряхнул с полушубка снежные хлопья. Подошел к ближайшей ели. Снял рукавицу. Провел ладонью по шершавой коре дерева. Он не чувствовал холода. Напротив — жаркая ладонь быстро растопила прилепившиеся к морщинистой коже ствола льдинки. Стало прохладней. Нелюдим прислонился к дереву разгоряченной щекой. Потерся щетиной о влажную кору. Еще прохладней.
Хорошо.
Усталые ноги гудели. Болела спина. Руки. Плечи. Живот. Болело где-то внутри. И эта внутренняя боль выходила наружу сквозь обожженную холодом кожу, лохмотьями сползала с запястий рук, с плеч, с подбородка, со лба.
«Надо идти».
Усталое тело молило об отдыхе. Гвирнус уже и сам не понимал, как его хватило на то, чтобы покинуть Поселок. Добраться сюда. В этот перелесок, где совсем рядом, в двух шагах пробивал себе дорогу сквозь лед упрямый лесной родничок. Где так хорошо стоять, прислонившись щекой к прохладному стволу. Где так тихо, так покойно, что хочется примоститься у широких, разлапистых корней, закрыть глаза… Что-то большое, тяжелое давило на грудь нелюдима. Странная тень опустилась на залитый вечерними сумерками лес. Она промелькнула меж темных стволов. Пробежала по укутанным снегом верхушкам елей. Вновь спустилась вниз, к родничку — нелюдим не видел тени, он лишь чувствовал, как осторожно, по-волчьи крадется она по свежему снегу, как то припадает к земле, то поднимается над лесом, то останавливается, то стремительными прыжками приближается к нему. Гвирнусу. Человеку. Тень стаи. Тень Ай-и. Гвирнус тряхнул головой, больно ударившись подбородком о жесткую кору. «Я сплю?»
Он огляделся.
Никого.
Прикрыл горящие веки.
И прежнее ощущение вернулось.
Тень рядом. Затаилась. Ждет. «А может быть, это и есть то самое, — подумал нелюдим, — никому неведомое оно, которого так боялись в старом Поселке?» Что ж, это к лучшему, решил охотник. Он уведет его с собой. Он заманит его в лес. Он рано или поздно убьет его.
Пойдем.
Со мной.
Все равно куда.
Непонятно зачем.
Лишь бы подальше от Поселка. От людей. От мертвого тела жены, которое скоро найдет какая-нибудь забежавшая поинтересоваться, куда это пропали Гвирнусы, баба.