Введение в человечность

Шел я в магазин и думал - верно говорят, что беда не приходит одна. Я-то совета пришел просить, как в ситуации моей лучше поступить, а тут события вон как складываются. Не до меня сейчас Коле, не до меня. Тычков - гадина злопамятная. Он Чудову не простит, что тот его место занял, когда его, алкаша дрянного, в психушку с оркестром прямо с работы препроводили. Эх, пронесло бы мимо...

Бутылку я взял, вернулся в квартиру. Прохожу на кухню, а там нет никого. Посидел минут пятнадцать, думал, может Николай нужду справляет, не тревожил. Но никто ко мне не вышел. Тогда двинулся я по комнатам.

Коля спал в гостиной на диване. Татьяна стояла ко мне спиной у окна.

– Таня, - позвал я тихонечко. Она обернулась, - может, помочь чем, а?

Смотрит на меня, а у самой губа нижняя трясется и веко дергается - того и гляди заплачет милая женщина. Но Таня в руки себя, видимо, взять сумела, улыбнулась даже.

– Нет, - говорит, - Сервелант. Чем ты поможешь? Кто его знает, что теперь будет? Спасибо, конечно...

– А отцу?
– спрашиваю.

– Что, отцу? Он на пенсию уйдет, на дачу с мамой переедут. Отец к такому повороту событий давно готов. Понимает, что не все время институтом командовать. Вот оно, время-то, и пришло. Так что, за отца моего не беспокойся. За Колю я боюсь. Если этот Тычков на папино место сядет, он первым делом Николая гноить начнет. Тварь та еще. А для Николы лаборатория... сам понимаешь... Куда он без нее? Не знаю, Сервелант, что предпринять даже. Ты уж его не бросай, ладно? У него кроме нас с Маринкой да тебя нет никого. С Сашкой они так, приятели. Друзьями никогда и не были.

– Тань, - мне аж неудобно за такие ее слова в свой адрес стало, - что говоришь-то?! Разве ж я его оставлю? Я ведь люблю его, как отца родного, а вы для меня, что своя семья. Не обижай меня.

Татьяна вроде успокоилась.

– Пойдем, - говорит, - завтракать. Николая не буди, он всю ночь на кухне просидел. Ты ступай, а я сейчас, умоюсь только.

Как сейчас помню, ели яичницу с ветчиной и помидорами. Хотелось выпить, но бутылку купленную полчаса назад я в холодильник убрал, чтоб глаза не мозолила. Таня за завтраком успокоилась. Сидели с ней, анекдоты бородатые травили, временами даже смеялись. Потом прогуляться вышли.

– А помнишь, - говорит уже на улице, - Сервелант Николаевич, какой сегодня день?

Бог колбасный, ведь ровно год назад, будучи еще колбасой, я первый раз у них дома появился! Стало быть, год мне уже с лишком. А я и день рождения не справлял. Забыл, мозги колбасные!

– Таня!
– воскликнул.

Она улыбается.

– Можно, - спрашивает, - я тебя под руку возьму?

– Конечно, - отвечаю.
– Эх, если б не Николай!... Нет, Коля - это для меня святое.

Она смеется:

– И для меня. Ну что, куда идем?... Кстати, а чего ты так рано к нам сегодня заявился? По делу? Я что-то сразу не сообразила.

Тут у меня настроение снова испортилось. Но, думаю, Татьяна - баба, она меня лучше папаши поймет. Может с ней насчет Натальи посоветоваться? Черт, была - ни была... И рассказал все, как на духу. Она минут пять молчала, должно быть переваривала информацию, а потом выдала:

– Обычная дура твоя Наташка. Не разглядела в тебе человека, значит не нужен ты ей. Да и она тебе тоже.

– То есть, как, - оторопел я, - не нужен? Мы же любим друг друга.

– Может, ты ее и любишь, и то вряд ли, а она тебя - точно нет. Понимаешь, Змей, когда любишь, больно намеренно делать не станешь. Вот ты сказал, что вчера ушел из дому, так?

– Так.

– На вокзале ночевал... А она... Хоть бы нам позвонила. Ведь знает, что идти тебе больше некуда. Нет, Сервелант, ты меня прости, но вы - не пара. Хотя, вам решать...

– Да, - отвечаю, - нам... Может, еще не все потеряно? Может, наладится, а?

– Не знаю, может, и наладится... Ты забудь, что я тебе сказала. Все люди разные, понимаешь? Забудь... Не права я, наверное. Но я б так не смогла...

Мы сидели в кондитерской, пили чай и ели вчерашние пирожные.

– Если хочешь, - Татьяна вновь заговорила, - можешь пока у нас пожить. Гостиная в твоем распоряжении. Маринка обрадуется, она тебя очень любит.

– Нет, - говорю, - Таня. Спасибо, конечно. Но вам сейчас не до меня. Да и мне дома лучше. С Наташкой решим все сегодня же, если что - разбежимся. Лучше не затягивать. У ней комната в общаге осталась... Я бы сам туда ушел, но квартира-то Колина.

– Колина... Он, кстати, тоже твою Наталью недолюбливает. Не знаю, даже, за что. Вроде, и поводов она не давала. Может, интуитивно?

Я проводил Татьяну до подъезда, а потом побрел домой. Когда проходил мимо "Англетера", вспомнил вдруг поэта Есенина. Тот день из глубины памяти выплыл, когда лежал я в портфеле, а Коля нес меня и рассказывал про Декабристов, маятник Фуко, Петра Первого... Вот время было! Ни забот тебе, ни проблем.

Чем думал я, когда человеком решил стать, представлял ли я хоть на секундочку, что такое - жизнь человеческая, когда зависишь от кучи незначительных обстоятельств, которые нагло решают за тебя важные вопросы и расставляют свои препятствия там, где ты и не пошел бы раньше?... Скотство, одним словом, какое-то. Предполагаешь, мечтаешь, планируешь, а вылезет этакая мразь типа Тычкова, и все к чертовой бабушке летит. А ну, как и вправду его директором назначат? Плохо это. Хуже некуда.

Может, конечно, и обойдется все, думал я. Но надежды почти не оставалось. Слышал ты, Леша, про закон подлости когда-нибудь? Конечно, слышал. Прости за дурацкий вопрос. Так вот, на мой взгляд, это единственный на всей Земле закон, который работает практически безотказно. И нет никаких подушек и перин, чтобы действие его безжалостное для собственной жопы смягчить. Хорошо в нем другое - не так часто, как кажется многим, он в действительности проявляется. Если автобус перед носом двери захлопнул - это другое, мелочи, а не подлость вовсе. А единственная подлость, Леша, это предательство. И не важно, кто тебя предал, близкий ли человек или малознакомый, а может, и сам себя. От этого легче не становится. И вот еще что я заметил - чем меньше ты людям гадишь, тем больше гадят они тебе. И не спорь со мной, пожалуйста. Факт доказан. Самое обидное то, что иммунитета к предательству не вырабатывается. Осадок неприятный все равно остается.

Когда я Тычкова предал? Год к тому времени прошел, а вернулось сторицей. Уж думать все о некогда завлабе Макарыче перестали, а тут он на белом коне с острой шашкой из темного глухого переулка выскочил. Пусть нехороший он человек, но я его предал, понимаешь? И вина моя ужасна. Теперь расплачиваться всем придется. И Саше, и мне, и, что хуже всего, Николаю. Он-то тут совсем уж ни при чем. А кто теперь об этом помнит из наших. То-то и оно, что никто. Выгоду-то тогда Николай самую большую получил.

Свинья ты, Сервелант Николаевич. Форменная свинья. Бесформенная, точнее.

"Ничего, что-нибудь да как-нибудь придумается", - успокаивал я себя. А пока надо было с Натальей отношения прояснить.

Глава восьмая, открывающая глаза на неординарную личность товарища Тычкова и дающая Сервеланту понять, что война неизбежна

Льва Макаровича Тычкова никто и никогда глупцом не считал.

Школу он закончил с золотой медалью, университет - с красным дипломом. А в советские времена это что-то, Леша, да значило. К тому же, родом был он из простой ленинградской семьи, ютившейся всю свою жизнь на двенадцати коммунальных метрах. Профессура или номенклатура нынче так не живет, да и в то время не жила. Так что говорить о том, что Тычков - чей-то там сынок, занимавший в институте чужое место, было бы не неправдой. Нет, Лев Макарович занимал место свое, причем место в лаборатории, созданной, можно сказать, исключительно личными усилиями.