Введение в чтение Гегеля

Сказав все это, Гегель добавляет очень важные уточнения. Во-первых, Гегель говорит, что «становление Духа» происходит в виде «des freien zufalligen Geschehens» /в форме свободного случайного [исторического. — Г. Шпет] события/. Он, стало быть, повторяет то, что нам давно известно: а именно, что «дедукция» возможна только задним числом, или, как говорят, a posteriori. Сказать, что становление Духа «случайно и свободно», — это сказать, что, отправляясь от Духа, который представляет собой конец, или результат становления, можно восстановить ход этого последнего, но что его нельзя предусмотреть заранее, с самого начала, ни вывести из Духа. Раз Дух — это тождество Бытия и Субъекта, то из него можно «вывести» предшествующее противостояние обоих, а также необходимость снятия этого противостояния. Но исходя из начальной оппозиции нельзя дедуцировать ни ее конечного снятия, ни ведущего к этому снятию пути. Потому-то этот путь (именно История) есть свободная (frei) последовательность случайных (zufallig) событий.

Во-вторых, Гегель говорит, что в своем становлении Дух (т. е. раскрытая Целостность Бытия) необходимо двойствен: с одной стороны, он — Самость (Selbst), или Время, а с другой — статичное-Бытие (Sein), или Пространство. И это очень важно.

Прежде всего, это еще одно утверждение Реализма. Ибо вполне очевидно, что Реализм необходимо дуалистичен и что онтологический дуализм — всегда «реалистичен» [248] . Весь вопрос в том, как определить оба термина, онтологически противопоставленные в Реализме. Так вот, Гегель говорит, что их нужно противопоставить как Время и Пространство. И говоря это, он в некотором смысле подводит итог всей своей философии и указывает на то, что в ней есть действительно нового. Само по себе это утверждение кажется неожиданным. Никому никогда не приходила в голову мысль поделить целостное Бытие на Пространство и Время. В той мере, в которой философия (западная) была «реалистической», т. е. дуалистичной, она делила целостное Бытие на Субъект и Объект, Мышление и Реальность и т. п. Но ведь мы знаем, что, по Гегелю, Время есть Понятие. И вдруг, вместо того чтобы быть парадоксальным, гегелевское деление начинает казаться банальным: это же известная картезианская (чтобы не упоминать остальных) оппозиция Пространства и Мышления. Однако на самом деле, заместив термин «Мышление» термином «Время», Гегель совершил великое открытие. Но я уже попытался это показать и больше к этому возвращаться не буду.

248

«идеалистическое», или «спиритуалистическое», утверждения совпадают, потому что и то и другое одинаково бессмысленны.

Текст этот интересен, однако, еще по одной причине. Гегель проводит здесь отождествление, такое привычное и такое картезианское, Пространства и Sein, статичного-на- личного-Бытия. Напротив, отождествление Времени и Selbst (Самости), т. е. Человека, — это нечто новое. Но в нем суть гегелевской концепции Человек = Действие = Отрицание, которая нам известна и о которой за неимением места говорить не будем. Что мне хотелось бы подчеркнуть, так это то, что Гегель противопоставляет здесь Самость (= Время) Sein (= Пространство). Стало быть, Человек — это Nicht-sein, Не-бытие, Ничто [249] . Противопоставлять Время Бытию — это утверждать, что время есть ничто. И нет никакого сомнения в том, что Время действительно следует понимать как уничтожение /aneantissement/ Бытия, или Пространства. Но если Человек есть Время, то и сам он — Ничто или ничтожение пространственного Бытия. И мы знаем, что для Гегеля как раз в этом ничтожении Бытия и заключается Негация /Negativite/, которая есть Человек, которая есть Действие (Борьба и Труд), удерживающее Человека в пространственном Бытии с помощью его /пространственного бытия/ разрушения, т. е. превращения его — путем создания ранее не бывших вещей — в настоящее Прошлое, не-сущее и потому не-пространственное. И вот эта самая Негативность, т. е. Ничто, ничтожествующее /1е Neant neantissant/ в качестве Времени в Пространстве, и составляет самоё основу собственно человеческого существования, подлинно действенного, или созидательного, читай исторического, индивидуального и свободного. И это Ничто — также причина того, что Человек преходит в пространственном Мире: он рождается здесь и здесь же умирает как Человек. Существует, следовательно, Природа без Человека: до Человека и после Человека, как Гегель тут же и скажет.

249

Действительно, в «Логике» Целостность Бытия, т. е. Дух, определяется вначале как Бытие (Sein) и Ничто (Nichts), т. е. как их синтез, который есть Становление.

* Мэн де Биран, Франсуа Пьер (1766–1824) — французский философ (прим. перев.).

Наконец, соотнося этот же текст с проблемой Познания, нужно сказать, что Человек в собственном смысле слова, т. е. Человек, противостоящий единому и однородному пространственному Бытию, или свободный исторический Индивид, которого Гегель называет «Selbst», «Самость», — это неизбежно Ошибка, а не Истина. Ибо Мысль, не совпадающая с Бытием, — ошибочна. Таким образом, когда собственно человеческая ошибка в конце концов преобразуется в истину абсолютной Науки, Человек прекращает существование в качестве Человека, и История заканчивается. Упразднение Человека (т. е. Времени, т. е. Действия) ради статичного-Бытия (т. е. Пространства, т. е. Природы) — это, стало быть, упразднение Ошибки ради Истины. И если История — это и впрямь история человеческих ошибок, то сам Человек — не ошибка ли он Природы, не исправленная сразу «по чистой случайности» (свобода)?

На мой взгляд, деление Целостности-раскрывшего- ся-Бытия (или, как говорит Гегель, Духа) на Пространство и Время не есть ни парадокс, ни банальность, это истина, открытая Гегелем. И если эту истину принимают, то нужно сказать, что «Реализм» в философии в конечном счете означает не что иное, как «Историзм». Сказать «Реализм» — значит сказать онтологический дуализм. И называя оба члена фундаментальной оппозиции «Пространством» и «Временем», мы вводим в философию понятие Истории и ставим проблему не только Антропологии, или Феноменологии исторического Человека, но также и проблему Метафизики и Онтологии Истории. Сказать, что философия должна быть «реалистической», это значит в конечном счете сказать, что она должна не упускать из виду и осознавать факт Истории.

И я думаю, что это очень правильно. — Если бы — хоть это на самом деле и не так — не было бы того, что в онтологии называют «Отрицанием», в метафизике — «Временем», или «Историей», а в антропологии — «Действием», правда была бы на стороне Идеализма (= Монизма): онтологическое противопоставление Бытия и Мышления было бы излишним, и не было бы нужды идти дальше Парменида. Я и в самом деле не думаю, что Реальное можно определить иначе, чем это сделал (среди прочих) Мэн де Биран*: Реальное — это то, что оказывает сопротивление. Так вот, совершенно ошибаются те, кто думает, что Реальное сопротивляется Мышлению. На самом деле оно ему не сопротивляется, оно не сопротивляется даже ошибающемуся мышлению, уж не говоря об истинной мысли, каковая как раз и есть совпадение с Реальным [250] . Реальное сопротивляется Действию, а не Мышлению. Следовательно, подлинный философский «Реализм» есть только там, где философия стремится к осознанию Действия, т. е. Истории, т. е. Времени. И «Реализм», или философский «Дуализм», означает тогда «Темпорализм», или «Историзм» [251] .

250

Действительно, если я говорю, что могу пройти сквозь эту стену, стена ничуть не сопротивляется тому, что я говорю или думаю, я могу повторять это сколько захочу, ей до этого нет дела. Но она начнет сопротивляться, если я захочу осуществить мое намерение посредством Действия и начну биться о стену. И так во всем.

251

вительно, предположим, что какой-нибудь человек, взятый как «познающий субъект», был бы редуцирован к познанию (адекватному) одной отдельной реальности, например к реальности «собака». Тогда он был бы не чем иным, как раскрытием этой реальности «собака». То есть это была бы раскрытая реальность «собака». Другими словами, мы бы имели дело с собакой , сознающей самое себя , а не с человеком , получающим знание о собаке. И в этом случае мы бы имели дело с настоящей собакой (с природным существом), а не с человеком в виде собаки. Или, пользуясь гегелевским языком, скажем, что это было бы только Чувствование (немое) себя (Selbst geflihl), а не Сознание (говорящее) себя (Selbst bewuptsein). Или так: Понятие было бы воплощено в раскрываемой им вещи и не существовало бы вне ее в качестве слова. Ни о каком «Реализме» не было бы речи из-за неразделенности Субъекта и Объекта.

Для того чтобы был возможен «Реализм», нужно, чтобы понятие (познание) противостояло вещи (предмету). Так вот, только человеческое, или «субъективное», познание противостоит предмету, с которым оно соотносится, материализуясь вне своего объекта — в речи. Но это «субъективное» познание, по определению, не совпадает с предметом. Следовательно, это ошибочное /fausse/ познание. Вопрос, требующий «реалистического» решения, это вопрос об ошибке, а не вопрос об истине. Но, установив факт ошибки, нужно спросить о ее происхождении. Вполне очевидно, что пассивным познавательным созерцанием, которое открывает объект и делает его доступным уму, происхождение скрывающей объект и уводящей от него в сторону ошибки не объяснишь. И если ошибка, или ошибочное, т. е. противостоящее объекту, познание обретается в человеке, или «субъекте», то источником его должно служить что-то другое, а не пассивное созерцание налично-данного. Это «другое» Гегель называет Отрицанием, Временем и Действованием (Tat, Tun, Handeln). (Не случайно, стало быть, человек совершает ошибки, когда теряет хладнокровие , когда у него нет времени и он спешит, или… когда ему не хочется говорить «Нет»).

Следовательно, разговор о «Реализме» имеет смысл лишь в той мере, в какой можно противопоставить друг другу, с одной стороны, природный Мир, или раскрываемое Понятием налично-данное Бытие (Sein), а также его Познание, а с другой — Человека, понимаемого как Действие, отрицающее наличное Бытие. Или можно также сказать, что Познание (Раскрытие) относится как к природному Бытию, так и к человеческому, как к Пространству, так и ко Времени, как к Тождеству, так и к Отрицанию; и нет, стало быть, оппозиции Бытия и Познания, противостоят друг другу только лишь природное- Бытие (познанное), или Sein, и челове- ческое-Ъъмш (познанное), или Тип ; что касается ошибки и ошибочного познания вообще, — они предполагают эту онтологическую оппозицию.

* Разумеется, речь идет не о средневековом «реализме» и «номинализме» (прим. перев.).

** «Безлично» / «impersonnelle» / — буквально «без лица», или, как поясняет Кожев, «без самости» / «selbstlos» /. Самость, Selbst — это «Я», человек. Поэтому «истинное» познание (= Наука) бес-человечно: ведь человек — ошибка (прим. перев.).

Следовательно, исчезновение Человека в конце Истории не будет космической катастрофой: природный Мир останется таким, каким был от века. И это тем более не биологическая катастрофа: Человек продолжает жить, но как животное — в согласии с Природой, или наличным Бытием. Кто исчезает, так это собственно Человек, т. е. отрицающее наличное Действование и Ошибка, или вообще Субъект, противостоящий Объекту. Действительно, окончание человеческого Времени, или Истории, т. е. окончательное упразднение /l'aneantissement/ собственно Человека, или свободного исторического Индивида, означает просто прекращение Действования в точном смысле слова. Что практически означает: исчезновение войн и кровавых революций. А также исчезновение Философии ; ибо если Человек больше по существу не меняется, то и нет при-

Но вернемся к тексту.

Противопоставив наличное-Бытие, или Пространство, Самости, или Времени, Гегель уточняет природу того и другого. Он начинает с Пространства (р. 563, 11—15-я строки /с. 433, 18—14-я строки снизу/):

«Это последнее [упомянутое последним] становление духа, [а именно] природа, есть его живое непосредственное становление; она [Природа, т. е.], отрешенный дух, в своем наличном бытии есть не что иное, как это вечное отрешение от своего устойчивого существования (Bestehens) и движение [-диалектическое], восстанавливающее субъект».

Sein, или Пространство, — это Природа, лишенный сознания природный Мир. И этот Мир вечен в том смысле, что он вне Времени. Природа — это «ewige Entausserung» /вечное отчуждение/ Духа. Здесь все еще есть становление (Werden), или движение; но, как и у Декарта, речь идет о вне-временном, или геометрическом, движении; природные изменения (биологическое становление) не преобразуют сущности Природы, которая, стало быть, вечно остается равной себе самой. Правда, это природное «движение» («эволюция») производит на свет «Субъекта», т. е. Человека, вернее, животное, которое станет Человеком. Но Человек, с тех пор как он обрел человечность, противостоит Природе и тем самым кладет начало новому становлению, которое по существу преобразует наличное природное Бытие и которое есть уничтожающее его /природное Бытие/ Время, или история отрицающего Действования.

Гегелевский «Реализм», следовательно, не только онтоло- гичен, но и метафизичен. Природа независима от Человека. Будучи вечной, она существует до и после него. Именно в ней он рождается, как мы только что видели. И как мы сейчас увидим, Человек, который есть Время, исчезает тоже в пространстве Природы. Ибо Природа переживает Время¹.

чины менять основания (истинные), на которых строится его познание Мира и себя самого. Но все остальное может сохраняться неопределенно долго: искусство, любовь, игра и т. д., и т. д.; короче, все то, что делает Человека счастливым. — Напомним, что эту гегелевскую тему, среди многих других, подхватил Маркс. Собственно История, в которой люди («классы») борются между собой за признание и, трудясь, воюют с Природой, названа у Маркса «Царством необходимости» (Reich der Notwendigkeit); по ту сторону (jenseits) этого царства есть «Царство свободы» (Reich der Freiheit), в котором люди (при полном взаимном признании) больше не борются и трудятся минимально (поскольку Природа окончательно покорена, т. е. приведена к согласию с Человеком). Ср.: «Капитал», книга III, глава 48, конец второго абзаца параграфа III.

Примечание ко второму изданию.

Текст этого примечания (р. 434) двусмыслен, если не противоречив. Если допускается «исчезновение Человека в конце Истории», если утверждается, что «Человек продолжает жить в качестве животного », с уточнением, что «тот, кто исчезает , это собственно Человек», то нельзя сказать, что «все остальное сохраняется неопределенно долго: искусство, любовь, игра и т. д.». Если Человек снова становится животным, его искусства, любови, игры и прочее также должны снова стать чисто «естественными». В таком случае пришлось бы допустить, что после конца Истории люди строили бы здания и создавали произведения искусства точно так же, как птицы вьют гнезда, а пауки ткут паутину, они исполняли бы музыку по примеру лягушек и кузнечиков, играли бы, как играют щенки, и занимались любовью так, как это делают взрослые звери. Но вряд ли можно сказать, что все это «сделало бы Человека счастливым». Надо было бы сказать, что пост-исторические животные вида Homo sapiens (которые будут жить при изобилии и в полной безопасности) будут довольны своим художественным, эротическим, игровым поведением, поскольку, по определению, они будут им довольны. Но это не все. «Окончательное уничтожение собственно Человека» означает также окончательное исчезновение человеческой Речи ( Логоса) в собственном смысле. Животные вида Homo sapiens реагировали бы посредством условных рефлексов на звуковые или зрительные сигналы, и их, так сказать, «речь» ничем бы не отличалась от «языка» пчел. Тогда исчезли бы не только Философия или поиски дискурсивной Мудрости, но и сама Мудрость, ибо пост-исторические животные не могли бы «познавать [дис- курсивно] Мир и самих себя».

В то время, когда я писал это Примечание (1946 год), возвращение Человека в животное состояние не казалось мне столь уж немыслимым в качестве некой перспективы (впрочем, более или менее близкой). Но вскоре (в 1948 году) я понял, что гегелевско-марксистский конец Истории уже не будущее, но настоящее. Наблюдая происходящее вокруг и размышляя о том, что происходило в Мире после Йенской битвы, я понял, что Гегель был прав, видя в ней конец собственно Истории. В этой битве и посредством этой битвы авангард человечества виртуально достиг предела и цели, т. е. конца исторического развития Человека. То, что происходило потом, было лишь распространением универсальной революционной власти, учрежденной во Франции Робеспьером-Наполеоном. Со строго исторической точки зрения следствием обеих мировых войн и сопровождающих их больших и малых революций было лишь то, что отстающие окраинные цивилизации стали равняться на наиболее передовые (реальные или виртуальные) европейские исторические позиции. Если советизация России и коммунизация Китая это не то, что демократизация имперской Германии (посредством гитлеризма) или обретение Того независимости, читай самоопределение Папуа, то это исключительно потому, что советско-китайская версия робеспьеровского бонапартизма заставляет Европу быстрей искоренять многочисленные остатки своего до-революционного прошлого. Впрочем, ныне североамериканские отростки Европы управляются с этим быстрее, чем сама Европа. Даже можно сказать, что с определенной точки зрения США уже достигли конечной стадии марксистского «коммунизма», коль скоро практически все члены «бесклассового общества» могут уже сейчас приобретать все, что им заблагорассудится, трудясь при этом не больше, чем прикажет сердце.