Введение в славянскую филологию

Заударная точная рифма обрела такую семантическую окраску, которая не могла быть ей свойственна в поэзии XIX столетия, иной рифмы не знавшей. Само представление о ней, как о «традиционной», «классической» (а о поэтах, на нее сориентированных, как о «продолжающих классическую традицию») стало возможно лишь на фоне новой стихотворной культуры. Заударная рифма воспринимается современными русскими читателями совершенно иначе, чем читателями эпохи Пушкина, прежде всего потому, что возникновение рифмы нового типа «состарило» ее, но очень своеобразно: на фоне новой рифмы она приобрела функциональные признаки «архаичности», «классицистичности» — и тем эстетически обновилась («деавтоматизировалась», если продолжить обсуждение вышеупомянутого термина формалистов). Поэтому заударные точные рифмы у современных поэтов в функциональном отношении совсем не то, чем они были в глазах современников Пушкина, которым еще не казались ни старинными, ни «классическими».

Подобным образом введение верлибра оживило польскую, словацкую и чешскую рифму.

Рифма по-новому зазвучала на фоне свободного стиха других поэтов, например, у великого поляка Константы Ильдефонса Галчиньского. Его «Ballada 'slubna I» («Свадебная баллада I», 1930) — весьма яркий образец рифмованного стиха.

Здесь описывается свадьба лирического героя, на которую он нанял экзотического кучера со старой каретой, по поводу чего потешалась вся улица; упряжь была украшена розами и белыми лентами… С этой картины начинается стихотворение:

Gdyby nie te guziki, bylby zwyczajny kum rekami jak debczaki i z nosem jak dzwonnica, oralby czarne pole. A teraz gwar i szum: — Stangret! Wariat w cylindrze! — piszczy, ta'nczy ulica. Gdyby nie uprzaz w r'ozach i ta przez rzesy biel, pomy'sle'c teraz mozna, ze ot, stara kareta, szale'nstwo muzealne, a w karecie poeta — ach, gdyby nie te r'oze, czapraki i ta biel!

Dzwonnica — колокольня, по-русски ее иногда называют «звонницей», но в говорах. Поэт сказал, что у кучера нос, как dzwonnica, и срифмовал ее с «ulica» — ударение в этом слове по законам польского языка на предпоследнем слоге (то есть совсем не такое, как в русском «улица»). Сравнение носа с колокольней означает здесь только лишь то, что у кучера резкие выразительные черты лица, потому при переводе буквализм будет не обязателен. Улица или переулок (слово с ударением как раз на требуемом предпоследнем слоге) — тем более не принципиально. В итоге по-русски приведенные первые два двустишия могут зазвучать так:

Если б не эти пуговицы — был бы простецкий кум, ручищи, что дубинки, и что колокольни, скулы, пахал бы черное поле. А нынче — гомон и шум: «Кучер! Свихнулся! В цилиндре!» — пляшет, пищит переулок. Если б не упряжь в розах да не этот на розовом шелк, могли бы теперь подумать при виде старой кареты, что выкатил из музея, что, вот, шалеют поэты, — ах, если б не эти розы и не сбруя, увитая в шелк!

Далее стихотворение Галчиньского продолжают и заканчивают еще три строфы:

О, gdyby nie ta gwiazda, kt'ora upadla w zmierzch, powiedzie'c m'oglby czlowiek, ze sie to przy'snilo; nagly zakret w aleje zlota i pochyla, gdzie anioly kamienne posfruwaly z wiez. A gdyby nie ten wianek i welon ten, i mirt, i ksiezyc twojej twarzy maly, zawstydzony, myglbym przecie pomy'sle'c, zem jest narzeczony, a ty's jest narzeczona i ze to jeszcze flirt. A moze rzeczywi'scie wszystko sie nam przy'snilo: stangret, kareta, wiecz'or, m'oj frak i tw'oj tren, i nasze zycie twarde i slodkie jak sen. Nie byloby malze'nstwa, gdyby nie nasza milo's'c.

С минимальными языковыми трансформациями (которые связаны с необходимостью преодолеть различия польской и русской языковой «фактуры», сохранив при этом целостность образно-художественного мира поэта) эти последующие строфы могут быть переданы в русском переводе так:

О, если б звезда не погибла, не канула в темноту поведать могли бы люди, что все нам просто приснилось: въезд в золотую аллею, где под уклон покатились, и где каменные ангелы внезапно вспорхнули с тумб. А если б не это девство и эта вуаль и мирт, и маленький полумесяц — твой профиль робкий, стесненный, — я мог бы все же подумать, что я еще нареченный, а ты моя невеста, и что это еще флирт. А может, и в самом деле все мы вообразили: кучер, карета, вечер, мой фрак и твой трен, и наша ночь — бессонная, как соловьиная трель. Не было бы этой баллады, если б мы не любили [220] .

220

См.: Минералов Юрий. Хроники пасмурной Терры. Книга стихов. М., 2000. С. 66.

Родство двух славянских языков, русского и польского, сходство самих наших поэтических традиций (на протяжении XIX в. шедших параллельно, что хорошо заметно, о чем уже упоминалось, по Пушкину и Мицкевичу) позволяют при художественном переводе польской поэзии сохранять весьма тесную близость в речевых оборотах и даже словах, хотя буквализм, в художественном переводе часто нежелателен. Как точно и выразительно написал когда-то в XVIII в. А. П. Сумароков, «Что очень хорошо на языке французском, То может в точности быть скаредно на русском» (эпистола «О русском языке»).

Что до рифмы, нет необходимости доказывать то, как мастерски она применена здесь поэтом и как уместно ее присутствие в этом лирическом стихотворении. Со времен К. И. Галчиньского и до наших дней рифма снова полноправно живет в поэзии западных славян.

Крупнейшие филологи-слависты

В славянских странах на протяжении веков многократно появлялись филологи-слависты, научная значимость деятельности которых делает само их наследие выдающимися фактами истории славянской культуры. Среди этих ученых были и научные гении (например, М. В. Ломоносов, А. А. Потебня и др.).

Выше упоминалось о таком талантливом человеке, как хорватский филолог с энциклопедическими познаниями Юрий Крижанич (Krizanic) (ок. 1618–1683), работавший в разных странах, в том числе с 1659 г. и на Руси (в 1661 г. по неустановленной причине был сослан в Тобольск, где, впрочем, получал от правительства удивительно высокое для ссыльного содержание). В 1676 г. Крижанич был возвращен из Тобольска и затем покинул Россию. Горячий и эмоциональный борец за общеславянское единство, упорный разработчик общего для славян языка (на котором он сам писал свои сочинения), Ю. Крижанич был одним из самых интересных и человечески симпатичных деятелей славянского мира.

В XVIII в. славянская проблематика оказалась в центре внимания крупнейших русских филологов.

Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1769) — сын астраханского священника, академик-филолог, полиглот, выдающийся переводчик и яркий поэт. Книга Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735) на века определила пути развития русского стихосложения (поэты до сих пор пользуются, например, русским хореем, разработанным Тредиаковским). В его многогранной деятельности нашлось место и славистике в узком смысле (работы «Разговор между чужестранным человеком и российским об ортографии старинной и новой и о всем, что принадлежит к сей материи», «Три разсуждения о трех главнейших древностях российских: А именно I. О перьвенстве словенскаго языка пред тевтоническим. II. О первоначалии россов. III. О варягах руссах, и др.»).

Современником Тредиаковского был великий русский ученый и крупный поэт академик Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765), сын государственного крестьянина-помора. Автор двух риторик и первой опубликованной в России русской грамматики, Ломоносов написал еще целый ряд работ по русской филологии и славистике. Среди них можно указать на «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке» (1757). Теория трех стилей, которой посвящена данная работа, известна с античных времен, и Ломоносов, разумеется, не был ее создателем. Эта теория излагается Аристотелем, Цицероном, Горацием и рядом других древних авторов; на русской почве она впервые была изложена в «Риторике» Макария (1617), затем в «Риторике» Феофана Прокоповича (1706). Так, Феофан в «Риторике», написанной по-латыни, выделяет «stylus sublimus» (высокий стиль), «stylus medius» (средний стиль) и «stylus infimus» (низкий стиль).