Вы летите как хотите !

– Рразве я дегустаторр?
– каркнул Рейвен.
– Мы рразличаем арроматы...

– Вернее будет сказать "запахи", - поправил Вронский.

– Благодаррю, зап-пахи. Дуррная прривычка прроглатывать срразу. Остается с птенцовой порры. Матеррь прриносит, а ты спешишь прроглотитть!..

Вронский уселся в кресло напротив.

– Как подвигается ваша работа?
– учтиво осведомился он.

– Благодаррю, успешно, хотя и медленно, - гортанно отвечал Рейвен. Прроклятые бюррократы не дают рразвернуться. Aberr перрвая глава пррактически готова. Я обосновал, pourquоis великий Эдгарр вывел именно воррона и никого дрругого. Agrrree, согласитесь, никто другой не смог так точно отрразить воплощение неумолимого ррока для человека....

Рейвену жилось непросто: Птицы относились к нему настороженно - признавая его необходимость, они презирали его за тягу к очеловечению... Он явно платил им тем же: презирал за тупость и старческий идиотизм, к чему примешивалась еще и вечная вражда ночных и дневных Птиц...

В тот раз Рейвен первым подошел к нему и без предисловий прокаркал, что они однородцы и что он читал работу Вронского по диалектам малых врановых натуралов. Сергей так растерялся, что не сумел сначала толком ответить.

Птицы никогда ничего не читали. Они только слушали и только в переводе. Рейвен же не только читал. Он еще и очень сносно писал и говорил на трех человеческих языках. Матерился же он почти свободно - явно не совсем понимая, что именно он произносит.

Кстати, он терпеть не мог Совчука. У Птиц никогда не понять, насколько хорошо они к вам относятся и относятся ли вообще. Но вот насколько плохо это видно сразу. Когда на том же приеме к нему подлетел Совчук и заговорил было на чистейшем поли-врановом со всеми переливами, Рейвен искоса глянул на него и вдруг долбанул клювом в переносицу - снайперски: расколол перемычку очков, не тронув кожи...

– Отчего вы не пользуетесь окном?
– спросил Вронский.

– Чтоб стучать в дверрь, - сообщил Рейвен, сбивая шляпу на стесаный затылок.
– Обожаю, когда мне откррывают.

– Вы начитались любимого автора, - сказал Вронский.

– Ничуть, - заявил Рейвен.
– Прросто люблю. А как ваша рработа?

– Это не работа, - Вронский потянулся за сигаретами, но вовремя вспомнил, что Птицы не выносят дыма.

– Веррно, - сказал Рейвен.
– Вы называете это "служба". Rrright?

– Почти, - уклончиво ответил Вронский.
– Можете звать это "халтура".

– Не обнарружил...
– недоуменно произнес Рейвен.
– Стрранное вырражение . Нет в словарре. По кррайней мерре в моем... Что означает?

Вронский объяснил, ухмыляясь. Рейвен встопорщился совсем по-птичьи и завертел головой.

– Очень, очень человеческое вырражение, - сказал он.
– И весьма ворронье... Запоминаю в память. Что вы мне говоррили в пррошлый рраз о ворронизме Пушкина?..

В затруднении Вронский наморщил лоб, и Рейвен подсказал:

– Ну как же! .. Обворрожительные стихи, очень веррное видение...

– А!...
– вспомнил Вронский.
– "Ворон к ворону летит!..." - "Воррон воррону крричит: "Воррон, где б нам пообедать? Как бы нам о том проведать?" Воррон воррону в ответ..." Рarrdon, как ттам дальше?..

Вронский хотел ответить, но у него неожиданно перехватило горло. С трудом сглотнув, он хрипло выговорил:

– "Верю, будет нам обед..." Но горло перехватило еще туже. Даже Рейвен почувствовал неладное: хотя он промолчал, круглый глаз уставился на Сергея с некоторой тревогой.

Справившись с собой, Вронский продолжал:

– "В чистом поле под ракитой богатырь лежит убитый... Кем убит и отчего, знает сокол лишь его, да кобылка вороная, да хозяйка удалая... нет, молодая..." Рейвен вдруг вздрогнул совершенно по-человечески и поджал лапы. Не хватало только прочувствованной слезы. Но вместо этого Рейвен заговорил:

– "Сокол в ррощу улетел, на кобылку недрруг сел... А хозяйка ждет милого, неубитого, живого..." Он умолк. Молчал и пораженный Вронский. Потом сказал:

– У вас превосходная память...

– Прросто ворронья...
– ответил Рейвен.
– Это стихи прревосходные... Передана приррода... Только прро соколов зррря...

Тут они снова умолкли. Оба.

Действительно, Соколов, да еще к ночи, поминать не стоило. Мощные, беспощадные, полу-ночные, полу-дневные, они были вроде тайной и явной полиции. Когти и клювы были у всех Птиц. Но Соколы, да еще при чудовищно зорком глазе, пользовались ими особенно умело - и жестоко.

Дальше они говорили как люди, спаянные общей бедой. Вронский знал, что Рейвен безошибочно почувствует напряжение и тревогу в его голосе, как бы далеко он ее не загонял: но объяснить ее причину Рейвену, слава богу, было явно не под силу.

Однако что-то было неладно и с самим Рейвеном. Проработав с Птицами полтора года, Сергей наловчился хотя бы грубо различать их основные душевные состояния. Он мог ошибиться в степени напряжения, но характер его он почти не путал.

Рейвену было не по себе. Через силу, хотя медленно и учтиво, он вел свои обожаемые литературоведческие диалоги, перескакивая с языка на язык - на армянском он говорил с особенным удовольствием, хотя Вронский его совершенно не знал. Рейвену это было известно; и то, что он все время сбивался на "хайк", означало предельную отягощенность какой-то другой мыслью...

Наконец Рейвен смолк. Изо всех сил стараясь не пользоваться клювом, он вытащил концом махового пера золотые часы на цепочке, но открыть их без помощи клюва нечего было и мечтать. Наконец крышка отщелкнулась.

– Прраво, я засиделся...
– со вздохом сказал он.
– Что ж, доррогой дрруг, мне порра... На бюст Пандорры...

Он повторил это несколько раз, но уходить отчего-то медлил. Тогда решился Вронский.

– С вами что-то неладно?..
– спросил он тихо.

– Нет, - спустя длинную паузу ответил Рейвен.
– С вами.

– То есть как?..
– непонимающе взглянул на него Вронский.

Рейвен потопал по ковру пыльными штиблетами. Ковер немедленно отозвался равным количеством пыли, замерцавшей в косом луче настольной лампы.

– В-вы знаете, - нехотя сказал он, - ведь мне не доверряют... Даже свои... Дурраки... Тысячи лет пррожить ррядом с человеком и даже не старраться его понять!.. А человек старрался... Вот Эдгарр или Горрький... или Александрр... Та пррелестная легенда, что вы мне ррасказали, об оррле и ворроне... Ведь в ней есть прравда... Падаль прриятнее на вкус, падаль легче усваивается, падальщиком быть благорродно, и все же иногда хочется перременить судьбу... На мое несчастье, я еще и научился рразбирать ваши буквы и слова... Черрез это я стал слишком близко к вам и отдалился от наррода Ворронов...