Вы способны улыбнуться незнакомой собаке?
Шрифт:
Рэта оглянулась и, не прерывая процесса, посмотрела очень укоризненно: а если бы тебя так дергали в самый неподходящий момент?
Лена устыдилась: прости, поспешила, виновата, больше не повторится.
Проделав по поляне выгоревшего цвета некороткий путь, Лена с Рэтой вошли в липовую аллею, где закончилось царство неба и солнца, уступив место сырой прохладе и жутковато-тревожной таинственности.
— Может, назад, к солнцу? — спросила Лена собаку, отстегивая поводок. Но та чувствовала себя уверенней именно здесь и рванула вперед.
Рэтин хвост, барометр счастья, казалось,
Рэта вырыла одну яму, рядом — вторую. Никакой мышки обнаружено не было. Рэта слегка огорчилась: нечем порадовать Лену. Но ее перепачканная морда все равно светилась счастьем, ликованием и восторгом бытия.
Вот уже несколько дней Лена с Рэтой жили в мире, согласии и праздности в квартире Петровых. Они подолгу гуляли в парке, наслаждаясь ровным покоем, отсутствием общения и прекрасной погодой.
Лену почему-то не тянуло к памятникам, музеям и достопримечательностям. Хотелось съездить только на кладбище, к Олегу. Но Лена почему-то пока отодвигала эту поездку. Время еще было.
Телевизор они с Рэтой не включали. Слушали музыку. Валялись на ковре: Лена с книжкой, а Рэта — без книжки, просто так.
Насытившись Веллером, Лена переключилась на Улицкую.
«Медея и ее дети»… Глаза пробежали последнюю страницу. Двух дней хватило, чтобы прочитать этот роман. Хорошо, что рядом была только Рэта, потому что после «Медеи» нельзя было говорить. Ни о самой книге, ни тем более о чем-либо другом. Хотелось молчать. Хотелось плакать. Хотелось сохранить в себе и печаль, и свет, и еще что-то неуловимое и не выговаривающееся в слова.
Прошло, наверное, не меньше часа, прежде чем Лена собралась что-нибудь сказать Рэте. Именно в этот момент зазвонил телефон. Трубка лежала рядом, вставать было не нужно.
— Але? — спросила Лена задумчиво.
— Это Елена? — строго поинтересовался незнакомый мужской голос.
— Да, — кивнула Лена.
— Это Олег, — сказали в трубке.
Лена помолчала, соображая, из какой это жизни. Сообразила. Но почему-то продолжала молчать.
— Лен, ты прости, что я не позвонил, пока был в Питере, — заизвинялся Олег, очевидно, подумавший, что Лена на него сердится. — Я вообще-то звонил, — торопился объяснить он, — но никто не ответил. Ты только не молчи, пожалуйста.
— Я не молчу, — отозвалась Лена. — Как твои дела?
— Мои — отлично! — почему-то заволновался Олег. — А ты как? Ты уже взяла обратный билет? Я тебя встречу. Обязательно. Слышишь?
— Нет, я не брала билет. Я вообще-то хотела ехать на прямом поезде. Не через Москву.
— Ты это дело брось, — серьезно проговорил Олег. — Только через Москву. Договорились?
— Хорошо, — покорно согласилась Лена.
— А почему ты такая? — подозрительно спросил Олег.
— Олег, ты книжки читаешь? — ошарашила вопросом Лена.
— Какие? — опешили в Москве.
— Ну, всякие, — пожали плечами в Питере. — Читаешь?
— Нет, —
честно сознался Олег. И секунду подумав, твердо пообещал: — Но если надо — буду.— Ты позвонишь еще? — осторожно поинтересовалась Лена.
— А ты больше не можешь говорить? — явно расстроился Олег.
— Не могу, — прозвучало в ответ.
— Я позвоню завтра, — пообещал Кроуз.
— Хорошо, — ответила Лена.
— Целую, — сказал главное слово Олег.
— Я тоже! — обрадовалась наконец Лена.
Ей не очень верилось, что Олег все-таки позвонит. Но он позвонил. И это нужно было обдумать. Но не успела она перестроиться с «Медеи и ее детей» на Олега Кроуза, как снова раздался звонок.
— Ленка, его зовут Доминик! Он сказал, в смысле, написал… по-немецки, конечно… но мне все перевели… что всегда мечтал о такой женщине, как я! Представляешь? Приезжай скорее! Надо ответ сочинять!
Вы, разумеется, поняли, что это была Ольгунчик.
Поговорив с рязанской подругой, Лена блаженно растянулась на ковре. Жизнь-то налаживается! Как в известном анекдоте. Олька выйдет замуж за немца Доминика, уедет в Германию; Лена — за полунемца Олега… И будут они дружить семьями, укрепляя российско-германские отношения. Все будут здоровы, богаты, довольны и счастливы…
А через минуту раздался еще один звонок. Снова из Рязани. Это была мама. Она плакала. Очень горько.
— Что?! — закричала Лена.
— Ты разве ничего не знаешь? — еле выговорила мама. — Не знаешь про «Курск»?
— Какой Курск? — удивилась Лена, сразу успокоившись.
— Ты с ума сошла, — ответила мама. — Ты что, телевизор не смотришь?
Мама снова заплакала. А Лена нажала кнопку пульта. Шел какой-то фильм.
— Мам, что случилось? Объясни, Христа ради.
Вера Петровна сбивчиво заговорила, перемежая разговорный и публицистический стили, что позавчера в Баренцевом море легла на грунт подводная лодка «Курск». Численность экипажа — сто восемнадцать человек. Связи нет. Но говорят, что слышат SOS — удары по корпусу. Значит, есть еще надежда.
— Как же ты не знаешь ничего? — опять спрашивала мама. — Ведь сейчас только об этом и говорят. Я от телевизора отойти не могу. Саше звонила, может, он что-то получше знает. А он говорит: «Мам, выключи ты этот телевизор. Эти журналюги-сволочи устраивают шоу. Ты ведь жена подводника, понимаешь, что об этом никто ничего не должен знать, кроме тех, кому положено. Лен, и я тоже так думаю. Каково это близким сейчас? Это ведь все должно быть военной тайной. Так ведь раньше было. Я, конечно, все равно от телевизора не отхожу. Плачу день и ночь. Помоги им, Господи! Может, спасут еще.
Дождавшись программы новостей, Лена узнала и про затонувшую подлодку, и про то, что за несколько дней до этого в Москве, оказывается, был взрыв в переходе на Пушкинской площади. Столько горя — сразу.
Теперь Лена практически не отходила от телевизора. Военные, обозреватели, журналисты — все судили-рядили о причинах трагедии в Баренцевом море. Версии были самые разные. Но главным было — успеют ли кого-нибудь спасти. Одни — успокаивали и обещали, другие — обвиняли, третьи — сыпали соль на рану.