Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Наш древнейший летописный свод под 986—987 гг. дает знамени­тый рассказ о выборе веры Владимиром. Согласно ему, к князю по­очередно приходили волжские булгары (принявшие ислам в 922 г.) с проповедью мусульманства, затем «немцы» от папы римского, хазарс­кие иудеи. «После же всех пришли греки, браня все законы, а свой восхваляя». Владимир, особо впечатленный рассказом последних, по совету бояр и старцев отправил послов посмотреть, «кто как служит Богу». Побывав и у булгар, и у немцев, послы были потрясены визан­тийской церковной службой, «ибо нет на земле такого зрелища и кра­соты такой, и не знаем, как и рассказать об этом». Они сделали и практический вывод — «не можем уже более пребывать в язычестве», поддержанный боярами ссылкой на прецедент — «если бы плох был закон греческий, то не приняла бы его бабка твоя Ольга, а была она мудрейшей из всех людей».

Это предание, сочиненное, скорее всего, задним числом, тем не менее вполне достоверно отражает конфессиональное окружение мо­лодого киевского государства. Русь действительно могла выбирать, и некоторые авторы даже рисуют захватывающую дух картину, к при­меру, потенциального исламского выбора Владимира и его послед­ствий для судеб Европы. Так, Д.В. Поспеловский полагает, что если бы Владимир принял ислам, то создалась бы реальная угроза европей­ской христианской цивилизации со стороны воинственных мусульман­ских народов (мавры на Пиренеях, турки-османы на Балканах и бул­гары с русскими в Восточной Европе). Именно эту угрозу, по его мне­нию, и сняло крещение Руси. Следуя такой логике, придется признать, что европейскую христианскую цивилизацию спасла лю­бовь Владимира к вину. Ведь именно запрет на него заставил князя отвергнуть ислам — с известной мотивировкой «Руси есть веселие пи­тие, не можем бес того быти».

Если говорить серьезно, то у иудаизма, как и у мусульманства, бы­ли очень небольшие шансы. Хазарский каганат был разгромлен отцом Владимира Святославом, опустошившим также и Волжскую Булгарию. Но главное, Русь предшествующими веками истории была гораз­до теснее связана многообразными политическими, экономическими и культурными связями с Европой, чем с южными или восточными сте­пями. Уже в конце IX — первой половине X в. она постепенно превра­щалась в пусть и отдаленную, но существенную часть «orbis christianus». Константинопольский патриарх Фотий Великий еще в 864 г. посылал епископа на Русь. И хотя эта первая христианская миссия была уничтожена Олегом после захвата Киева в 882 г., проникновение христианства на Русь из Византии, Болгарии и Скандинавии продол­жалось. Великое дело «первоучителей и просветителей словенских» Кирилла и Мефодия, погибшее в Моравии, продолжилось в Болгарии и оттуда было передано на Русь. Множество варягов-дружинников бы­ли христианами. К середине X в. в Киеве было уже два христианских храма и, соответственно, — две общины. В договоре киевского князя Игоря с Византией в 944 г. часть его дружинников клянется Перуном, а часть — церковью св. Ильи.

Реально выбор стоял, конечно, между старым и «новым» Римом (Константинополем). В одной из немецких хроник зафиксировано, что княгиня Ольга, крестившаяся в Византии, отправляла в 959 г. послов к германскому королю и императору Священной Римской империи Оттону I, «прося, чтобы их народу были поставлены епископ и священни­ки». Известны и некие германские планы убитого Владимиром сводно­го брата Ярополка (скорее всего, одновременно брачные и конфессио­нальные). Однако в итоге именно большая степень интенсивности русско-византийских связей продиктовала выбор Владимира, пород­нившегося после крещения с сестрой византийского императора Анной (в подобной высокой чести за несколько лет до этого было отказано Оттону II, сватавшемуся к одной из византийских принцесс). Правосла­вие стало государственной религией и оставалось ею вплоть до 1917г.

Первый киевский митрополит из русских Иларион (1051—1054) так описывал последствия крещения: «.. .Начал мрак идольский от нас отходить и зори благоверия явились, тогда тьма бесослужения рассе­ялась и слово евангельское землю нашу озарило; жертвенники были разрушены, а церкви поставлены; идолы сокрушены, а иконы святых предстали... фимиам, Богу воскуряемый, воздух освятил; монастыри на горах поднялись, монахи появились, мужчины и женщины, знат­ные и незнатные, — все люди заполнили святые церкви.. .» Это, несом­ненно, сильно идеализированная картина. Насаждение новой веры шло, естественно, сверху вниз — вначале были крещены горожане, причем зачастую принудительно (в Киеве все, кто не явится на реку креститься, были объявлены врагами великого князя, а в Новгороде жители Софийской стороны и вообще восстали с оружием в руках), затем настала очередь большинства, т. е. сельского населения. Хрис­тианизация растянулась до XIV—XV вв., когда православная вера действительно становится основой духовной жизни народа.

Правда, религиозное сознание Древней Руси не было ни единым, ни цельным. Современные исследователи выделяют в нем три пласта. Первый связан с развитием собственно христианского, византийско­го наследия, второй — с причудливым взаимодействием христианской и восточнославянской языческой традиции, и, наконец, третий — с судьбами «третьей культуры» — не христианской и не языческой, но, скорее, ахристианской, основанной на сложном синтезе позднеантичных, ближневосточных и западноевропейских элементов. «Третья культура», народная и городская по своему происхождению, была представлена переводами греческих и иудейских апокрифов, светски­ми повестями и хрониками, естественно-научными трактатами.

Иногда своеобразный сплав христианских и языческих представ­лений называют «двоеверием». Наиболее точное описание этого явле­ния дал богослов и историк церкви Г.В. Флоровский: «Язычество не умерло и не было обессилено сразу. В смутных глубинах народного подсознания... слагались две культуры: дневная и ночная. Носителей "дневной" культуры было, конечно, меньшинство... Заимствованная византийско-христианская культура не стала "общенародной" сразу, а долгое время была достоянием... культурного меньшинства... Исто­рия этой культуры не исчерпывает всей полноты русской духовной судьбы... В подпочвенных слоях развивается "вторая культура", сла­гается новый и своеобразный синкретизм, в котором местные язычес­кие переживания сплавляются с бродячими мотивами древней мифо­логии и христианского воображения. Эта вторая жизнь протекает под спудом и не часто прорывается на историческую поверхность. Но всегда чувствуется под нею, как кипящая и бурная лава...» Главным различием между этими двумя культурами Флоровский считает раз­личие «духовных и душевных установок». «"Дневная" культура была культурой духа и ума, это была "умная" культура: "ночная" культура есть область мечтания и воображения...».

Действительно, христиан­ство на Руси было воспринято скорее эстетически (через красоту бо­гослужения и церковного искусства) и морально-этически (как систе­ма норм и запретов), но не было воспринято как религия Логоса (Бо­га как всеобъемлющего смысла). Более того, постепенно укреплялась традиция противопоставления сердца и чувства — разуму, веры — ра­циональному знанию. Отсюда вытекали многие печальные послед­ствия, в том числе поверхностное знание Библии, магизм и ритуализм, когда вторичные, материальные, святыни (иконы, мощи, освя­щенная вода) заслоняли собой первичные (евхаристию и Священное Писание).

Одновременно с христианизацией язычества идет «объязычивание» христианства. Православная церковь включает языческие праздники в свой календарь или ставит новые на место старых (как в случае с масленицей, ставшей неделей сыропустной перед Великим постом). Возникает православный культ «явленных» икон (обретен­ных на деревьях, воде или камнях) — явный отголосок языческого поклонения деревьям, источникам вод и камням. К сожалению, рука об руку с достижениями — распространением грамотности, книжнос­ти, искусств — начинают накапливаться и проблемы, отчасти бросающиеся в глаза и даже считающиеся особенностями русской религиоз­ной жизни и сознания, а отчасти пребывающие под спудом, в глуби­нах народного сознания, вырывающиеся наружу во время кризисов и нестроений (ереси XIV—XV вв., «капитоновщина» или раскол). «На­родное христианство», например, плохо отличает догмат от обряда, делает акцент на поклонении, а не понимании, враждебно относится к любым изменениям.

Византийская «симфония» в русском исполнении

Внешняя канва утверждения и развития православия, его основных институтов и культуры на Руси в допетровский период хорошо извест­на. Любой учебник рассказывает о митрополите, епископах и епархи­ях, игуменах и монастырях, священно- и церковнослужителях, кни­гах и обрядах, храмах и иконах и т. д. Но нередко в стороне остается вопрос о своеобразии русского православия, его взаимоотношений с государством и обществом. Между тем это своеобразие с самого нача­ла властно заявило о себе, определенным образом направив развитие церкви, страны, культуры и сузив круг альтернатив.

Русь получила от Византии вполне разработанное христианское вероучение и развитую христианскую культуру. Ко времени креще­ния славян эпоха доктринальных споров на вселенских соборах по­дошла к концу. Основные догматы, сформулированные в никео-цареградском Символе веры, были уже разработаны и переданы славя­нам в окончательном виде. Быть может, именно поэтому русская церковь дала мало оригинальных богословов, а периодически возни­кавшие религиозные споры редко носили догматический характер. Кажется, что все основные усилия поколений русских священников и богословов были направлены на овладение византийским наслед­ством, а не на его творческое развитие. Первые четыре-пять веков во­обще в основном стояла проблема переводов текста Библии и богослу­жебных, учительных и т. д. книг на церковнославянский язык. Как известно, проблема эта была решена довольно поздно — только к кон­цу XV в., когда под руководством архиепископа новгородского Генна­дия была составлена так называемая «Геннадиевская Библия» (пол­ный кодекс библейских книг). Напечатана полная славянская Библия была в 1580 г. в Остроге (Речь Посполитая), а в Москве по это­му изданию — только в 1663 г. Долгое время Священное Писание на Руси не столько читали, сколько слушали. Ветхий и Новый Завет (по­мимо Псалтири и Евангелий) были известны только в отрывках, чи­тавшихся за богослужением. Впрочем, распространение так называе­мых «толковых» списков библейских книг, где к тексту Писания при­соединены толкования, указывает на постоянно существовавший интерес к такому чтению среди грамотных людей. Для неграмотных основные положения веры разъяснялись в проповедях, иконах и фресках церквей.