Выбитый генералитет
Шрифт:
— Что же вы предлагаете? — не без раздражения спросил Сталин.
— Ограничиться посылкой добровольцев и боевой техники.
Большинство членов Военного совета согласились с предложением Тухачевского, а не Сталина, что покоробило его самолюбие…
Рука потянулась к телефону правительственной связи.
— Тухачевский. Соедините меня с товарищем Сталиным.
— Сейчас, Михаил Николаевич, — отозвался помощник генсека Поскребышев. Он побаивался маршала. Однажды в разговоре с ним он назвал Сталина хозяином. «А мы, выходит, его холуи?» — строго спросил Тухачевский. И ему пришлось
Послышался характерный с акцентом голос:
— Слушаю.
— Товарищ Сталин, прошу вас принять меня для объяснения.
— Что случилось, товарищ Тухачевский? Вы чем то взволнованы?
«Зачем он спрашивает? Ведь все же знает!» — пронеслось в сознании маршала.
— Мне сейчас объявили приказ о новом назначении.
— Куда?
— В Самару, командующим округом.
В трубке наступило молчание.
— А вас это не устраивает? Что же вам надо, товарищ Тухачевский?
— Встретиться с вами.
— Хорошо, подъезжайте.
Сталин выслушал его. Подойдя почти вплотную, уставился в его глаза. Генсек смотрел не моргая, как бы пытаясь проникнуть в мозг маршала и узнать его мысли. Когда-то Тухачевский был по должности выше, теперь он в его, Сталина, власти и от него зависит судьба этого человека.
«Он просит защиты? Но, нет! После того, что сообщил в письме Бенеш, он пальцем не шевельнет, чтобы защитить этого молодого маршала, советского Бонапарта. От него можно ждать всего. Конечно, у него светлая голова и богатейший военный опыт, не то что у этого балабона, «первого красного офицера» Клима. Равных ему в армии нет. Но он опасен, опасен для него, Сталина», — размышлял генсек. Но сказал другое:
— Я вам верю, товарищ Тухачевский. — И неожиданно положил руку на его плечо.
Жест был проделан с такой участливостью, что дал полную уверенность в благополучном разрешении досадного недоразумения.
— Благодарю, товарищ Сталин! Спасибо.
— Не надо благодарности. Забота о человеческой судьбе есть обязанность каждого честного коммуниста. В Самаре, думаю, вы не задержитесь. Мы тут разберемся. Счастливой дороги…
Знал бы Михаил Николаевич, какие черные мысли затаил генсек!
Всего три дня назад произошла встреча Сталина с Ворошиловым, на которой решилась его судьба. Ежов только что доставил новое досье.
— Ну, Клим, ты и теперь будешь настаивать, что у тебя в армии порядок и нет предателей?
— Уверен, что таких нет.
— Но донесения оттуда утверждают обратное. По-твоему выходит, что Бенеш не прав, а ты прав. Ты пытаешься защитить Тухачевского. Говоришь, что он честный. Но мы имеем новые улики…
— Уж не те ли, что купил Ежов у немцев?
— А если и они? Улики убедительны…
— Для того, Коба, кто уже убежден. Ведь все это фотокопии. А сфабриковать их для умельца не составит никакого труда.
— Ты, Клим, защищаешь свое ведомство, а значит, и себя. А потому делай выбор: или признаешь улики, или объявляешь себя соучастником заговора…
Ворошилов молча развел руками…
В Самару Тухачевский уезжал с Ниной Евгеньевной. Дочь Светлана оставалась с бабушкой в Москве, ей предстояли годовые экзамены в школе.
Провожал их порученец
Евгений Васильевич Шилов и шофер Иван Федорович Кудрявцев.— Ну, Ваня, не поминай лихом, — обнял он на прощание шофера. — Если пришлю вызов, приедешь?
— Обязательно! Столько лет вместе. — Когда-то в 1918 году он помог Михаилу Николаевичу освободиться из-под ареста, и с той поры они не расставались.
Поезд тронулся, в окнах поплыли строения вокзала. «Надолго ли из Москвы?» Сколько в его жизни было таких неожиданных назначений, сборов, переездов. И сколько еще будет?
В Самару они прибыли утром. Едва поезд подкатил к платформе, в вагоне появился командарм 2-го ранга Дыбенко. Ему предстояло сдать командование округом Михаилу Николаевичу и выехать к новому месту службы.
— Куда предписание? — спросил тот.
— Командующим Ленинградским военным округом. — И осторожно спросил причину столь странного назначения.
— Мне самому непонятно. Но не будем об этом, Павел Ефимович. Время рассудит.
За эти дни он сильно изменился: похудел, голова засеребрилась, нервы натянуты, как струны. Но он сдерживал себя, старался быть спокойным, ровным.
26 мая проходило совещание политсостава округа. Тухачевский выступил на нем, определил, какие предстоит решать задачи в ходе летней учебы.
Его слушали внимательно. Перед собравшимися предстал высокообразованный человек, глубоко знающий теорию и практику военного дела, владеющий методикой воспитания и обучения.
— Объясните, почему вас сняли с должности заместителя наркома? — послышался из глубины зала голос. Наступила тягостная тишина. В который уже раз ему задавали этот вопрос, а ответа он так и не находил.
— Так решило правительство. Более ничего сказать не могу.
После совещания он и Дыбенко отправились в штаб. Они только приступили к деловому разговору, как в кабинет вошли трое в форме сотрудников НКВД.
— Гражданин Тухачевский, вы арестованы, — и старший в чине майора положил на стол листок. — Вот ордер на ваш арест. Пройдемте к машине.
— Павел, — обратился арестованный к Дыбенко перед тем как покинуть кабинет, — скажи Нине, чтобы она возвращалась в Москву. Помоги ей.
Дыбенко прибыл на квартиру Тухачевского бледный и взволнованный.
— Что случилось, Павел Ефимович? Где Миша?
— Пина Евгеньевна, случилось несчастье. Вернее — недоразумение: Михаила Николаевича арестовали. Вы сегодня должны вернуться в Москву. Билет доставят и вас проводят.
В тот же день она выехала в Москву. И этим же поездом в специальном вагоне под охраной везли ее мужа.
Пребывание в Самаре, действительно, было недолгим.
— Итак, гражданин Тухачевский, я — следователь Ушаков, — произнес сидевший за столом. Худое, с впалыми щеками лицо, глубоко запавшие глаза, голый череп. — Мне поручено провести следствие на предмет вашей враждебной деятельности.
— Вы несете чушь! — не сдержался Михаил Николаевич. — Так я арестован по этой причине?
— Давайте сразу условимся: вопросы буду задавать я. Вам дано право только на ответ. Итак, гражданин Тухачевский, продолжим. Чтобы не осложнять отношения, лучше будет, если вы во всем признаетесь сами.