Выбор Пути

Куртки и пальто мы оставили в особой комнате под ключом, а сами, приведя себя в порядок, вышли на люди.

Ах и ах: это обновка, джинсы Лисы и Пантеры, привлекли внимание своих. Каборанчане виду не подали, подумаешь, одёжка, как одёжка… Но тоже поглядывали.

— Откуда штанишки? — спросила Зайцева.

— Оттуда, вестимо, — ответила Лиса. — Леви Стросс, мейд ин Ю Эс Эй.

— Чижик, ты привез? Хотя чего спрашиваю, конечно, Чижик. И почем в Финляндии мериканские джинсы?

— За рубли не продают, а за валюту, то вроде и ничего, — сказал я, не уточняя. Еще днём, примерив обновки, Лиса сказала, что не может принять такие подарки — что-де дома подумают.

— А ты скажи, что я тебе это продал. Привёз и продал.

— Ага, а деньги у меня откуда?

— Ну, разве это деньги? — удивился я.

— Для тебя, может, и не деньги, а для… Вот тут на чеке ясно видно — сто сорок девять, девяносто девять. Это, конечно, не двести пятьдесят, но тоже…

— Надя, я чек сохранил для таможни, мало ли… А сто сорок девять — это в финских марках. Покажешь родителям, они и успокоятся.

— Сто сорок девять финских марок, это сколько в рублях?

— Дели на девять, узнаешь, сколько в рублях.

— Получается… Получается шестнадцать рублей?

— Ну да. Около того. Рождественские распродажи… Для финского трудящегося и сто сорок девять марок — немалые деньги за джинсы. Но что поделаешь — мода, прислужница капитала!

И Надя успокоилась. Джинсы за шестнадцать рублей родители ей простят.

Но другим говорить, что Леви Стросс стоит шестнадцать рублей, нельзя. Роняет престиж штанов. А без престижа что такое джинсы? Производственная одежда, только и всего.

Между местным населением то и дело мелькали люди в форме. Милиция. Но делать ей было нечего, разве веселиться. Дракон ли повелел, или это они от природы такие, но все были вежливы, приветливы, и неназойливы.

От имени власти с Новым Годом нас поздравили поочередно первый секретарь райкома партии, председатель райисполкома, профсоюзы и комсомол. В такой вот последовательности.

Директор отсутствовал.

Ну и ладно.

После поздравлений началось собственно веселье. Закуска была немудрёная, но свежая, обильная и полезное. Вино — сухое грузинское. Водки не было вовсе. «Медпункт» играл всякое, но всё больше «шисгару», потом их сменили местные таланты — пара аккордеонистов. Так и чередовались.

Наши были громче. И «шизгара» на аккордеонах звучала немного странно. Хотя в аккордеонной «шизгаре» было свое очарование. Так что кто кого — не факт.

Да и неважно, кто кого. Тут как раз главное участие.

И я участвовал. Не сказать, чтобы уж очень. В меру. Не потея.

А сам ждал, когда же меня позовут к Дракону. Танцевал, ну, то есть скакал и трясся. И два раза под аккордеоны вальсировал. С местными, между прочим, девицами. Пил минеральную воду «ессентуки 4». В общем, выполнял ритуалы, обеспечивающие единство племени. Когда сто тысяч лет назад наши предки, добыв на охоте мамонта, устраивали пир вокруг костра, они выражали довольство именно так — прыжками, возгласами и обильным вкушанием мамонтятины. Пока мы едины, мы непобедимы!

Вот если бы я, таков, каков есть, оказался вдруг среди этих пляшущих соплеменников, то что бы я делал?

Брагу бы я делал! Обыкновенную брагу можно сотворить почти из всего, в чем есть углеводы. Делал бы, и прослыл среди соплеменников великим шаманом, не только знающим путь к Нижним, но и делящимся своим знанием с достойнейшими: вождём, вождицей и вождёнышем.

И покуда я предавался пустым размышлением, ко мне подошёл завклуба товарищ Савтюков:

— Вас приглашают в ложу.

Я удержался от вопросов, лишь посмотрел на балкон. Да, на балконе был выделен участок, который можно назвать и ложей. Огорожен и занавешен, чтобы можно было наблюдать за происходящим, оставаясь невидимым для окружающих. Или не наблюдать, а все думали, что находятся под присмотром. Разные возможны варианты.

Я оставил девочек на попечение группы (или, напротив, оставил группу на попечение девочек) и пошёл вслед за Савтюковым.

Идти-то недалеко, я думал — в Замок, вышло же проще. И ехать никуда не нужно, а нужно пройти немного, подняться по железной лесенке у стены на второй этаж, ещё пройти в незаметный уголок, и постучать в дверь. Стучал, конечно, не я, а Савтюков.

Постучал, потом раскрыл дверь и пригласил:

— Входите!

Второй раз за сегодня. С утра — к Андрею Николаевичу Стельбову, а теперь — к Семену Николаевичу Кузнецову. Отчества у них одинаковые, подумалось вдруг. Но нет, и фамилии разные, и похожи внешне мало. А внутренне — да. Люди власти. Доминаторы.

Я вошёл. Тут, конечно, пространства поменьше, чем в кабинете Первого секретаря обкома партии. Но избыток пространства здесь и не нужен, зачем пространство в тайном кабинете? В тайном кабинете должно быть всего в меру, чтобы человек не терялся в том самом пространстве а, напротив, был в центре.

Здесь в центре был Семен Николаевич Кузнецов.

Нет, он сидел с краю, глядя сквозь черную кисею на то, что происходит в зале, но он был центром не только кабинета — всего Каборановска.

— Заходи, Чижик, присаживайся, где хочешь.

Я оглянулся. В полумраке, да что полумраке, во мраке на четыре пятых видно было не очень, но, приглядевшись, я разглядел два стула прежней, гамбсовской поры. И на один из них, ближайший, сел. Потому что мне не понравилось, что я услышал. Нет, не смысл слов. Голос. Первого декабря это был голос слегка утомленного человека. Сейчас это был голос умирающего. Нет, даже умершего.

— Да, я умираю, — сказал Кузнецов. — Ничего удивительного. И я позвал тебя не потому, что умираю, а потому, что умираю во второй раз. Мне кажется, Чижик, что и ты здесь не впервые.

Я, конечно, мог сказать, что не впервые, что мы уже встречались месяц назад, почти месяц, но не стал. Потому что Кузнецов говорил о другом.

— Здесь — это в семьдесят третьем году. Водку, коньяк, шампанское? Знаю, знаю, ты не пьешь. Я тоже не пил, думал, здоровый образ жизни, то да сё, но вот умираю тогда же, когда и в первый раз. Опухоль в голове. Какое-то мудреное название. Когда в первой жизни её нашли, я уже и не понимал почти ничего. Не запомнил. Сейчас… Через три дня поеду в Москву, в «кремлевку»… Как там у вас, медиков, говорят: полы паркетные, врачи анкетные… Нормальные там врачи, узнавал. Но — не лечится это. Лечить-то будут, химией, но проку никакого. Это мне наш местный эскулап сказал, а он толковый. Нет, если ошибается, и меня вылечат, буду только рад, да вряд ли ошибается. Впрочем, неважно. Так что я, пожалуй, выпью.

Он взял стакан, уже наполненный. Наполовину.

— Водка. Московская водка. В той, первой жизни я её попивал. Не много, но и не мало. И во второй жизни думал, что опухоль моя случилась от водки или курения. Вот не буду курить и пить, а буду по утрам зарядку делать, и доживу хотя бы до семидесяти. Ага, разбежался. Нет, я не жалею, что не пил. Напротив, трезвость хороша сама по себе, а не только в отношении здоровья. Но иногда…

Почему я тебя позвал? Потому что ты, похоже, тоже живешь дважды. На сто процентов не уверен, а на девяносто — да. Есть признаки. Был просто способным, а потом рывок — и ты талант. Учти, все таланты в государстве наперечёт, талант — достояние страны. Но я хочу о себе, о тебе ты и так знаешь.