Выбор воды

– Берлин-Бранденбург быстрее достроят, чем вы приедете! Добро пожаловать в город левых!

Пожилая турчанка вынесла кофе и воду.

– Кофе в такую жару? Принеси шорле [25] ! Там всё в порядке?

– Да, я слежу.

– Не выпускай её.

Пока Густавс устанавливал камеру, Ламмерт водил меня по саду. За домом – большая площадка с навесом, где он занимается йогой. Чем же ещё должен заниматься вегетарианец, как не йогой? Позвав меня к большому мольберту, Ламмерт стал рассказывать о новой картине. Её он собирался подарить какой-то веганской организации в качестве благотворительного жеста. Убедившись, что я восхищаюсь его мазнёй, он повёл меня в маленький дом на заднем дворе. Внутри пахло гнилью. Ламмерт включил свет, и я уткнулась лицом прямо в тело ягнёнка без шкуры.

25

Прохладительный напиток из вина с минеральной водой либо вина с лимонадом, обычно в соотношении 1:1.

– Сам сделал, – сказал Ламмерт и взял меня за руку. – Не бойся, не из мяса. Там несколько материалов. Раскрасил их под мясо. Чтобы не забывать. Чтобы не возвращаться к тому, что было. Фигура называется «Память». Не хочу забывать, как жесток я был.

Я выбежала в сад, а Ламмерт проторчал внутри ещё минут пять. Мы отправились к Густавсу, крутившемуся вокруг камеры.

– Забавный хрен, – улыбнулся Ламмерт. – А насчёт того ягнёнка – не бери в голову.

– Где здесь туалет?

– На первом этаже. Пардон, если стульчак забыл поднять. Но ты вроде не из пугливых.

Если снаружи дом Ламмерта выглядел роскошно, то внутри напоминал пространство для ретрита, где при входе отбирают мобильные телефоны. Туалет походил на большую спальню. Распахнутое окно успокаивало. В каждом туалете должно быть гигантское окно. На стене – портрет голого Ламмерта в полный рост. В золотистой раме обнажённый Ламмерт выглядел лет на двадцать моложе, чем сейчас. Таким взглядом прогулявший занятия школьник смотрит на мать.

Из дома я вышла через вторую дверь, которая вела в боковую часть сада. В тени лип стоял старый гриль с остатками жареного мяса, прилипшего к решётке. Запах был ещё свежим. Я не выдержала и оторвала мясо от решётки. Говядина. Вкусная жареная говядина, которую я так давно не ела. Жевала и не могла остановиться. Никакой тошноты. Закрыв глаза, я жевала её всё медленнее, чтобы вкус не исчез. Никогда не исчез. Я смогу есть мясо, и меня не будет тошнить? Я опьянела от вкуса и оторвала ещё один засохший кусок. Оно никогда не должно кончаться. Этот вкус должен быть вечным.

Я старалась жевать медленнее, но тошнота вернулась. Она захватила меня, и я спряталась в кустах, чтобы никто не увидел, если буду блевать. Глубокие вдохи помогли прийти в себя, тошнота ушла, но кружилась голова.

Густавс позвал на запись. Я вытерла рот, достала жвачку и вернулась к дому. Всё было готово. В вечернем свете даже обрюзгший Ламмерт выглядел сносно. Не так красиво, как его портрет голышом в ванной, но всё же.

Густавс включил камеру – и Ламмерт сразу заулыбался.

– Готов к допросу. Давайте только живее! Вы – молодые – какие-то вялые. Энергии – ноль, сплошные комплексы.

Густавс споткнулся и повалил микрофон.

– Да бросьте, ребята, я такой же, как все. Не все, конечно, могут встать в пять утра, чтобы подоить миндаль или кокос, но если постараться – ничего сложного. Не те герои у вашего поколения. Вы не приспособлены к жизни, абсолютно. Мы были другими.

Конец ознакомительного фрагмента.