Шрифт:
Юрий Иваниченко
Выборный
Повесть
Глава 1
Медленно и мелодично били башенные часы. Звук пролетел над красной черепицей старых крыш и темными прямоугольниками крыш новых, сквозь редкие - осень - кроны акаций и тугие струны проводов и растворился в зарослях на кладбище.
Восковая луна вывалилась из сырого облака и глянула вниз. Глянула - и спряталась.
Последние отголоски двенадцатого удара прокатились между крестами и пирамидками, долетели, теряя силы, до последнего ряда надгробий, уже безымянных от времени, и замерли под стеной.
Ухнула и невнятно
Василий, вальяжно раскинувшись на плите собственной, хорошо ухоженной могилы, проследил за ее полетом и сообщил:
– Будет дождь.
Соседи промолчали, и только какая-то старушка из ближнего склепа вздохнула и мелко перекрестилась.
– Что молчите?- рассердился Василий.
– Не намолчались за день?
– Не хотят с вами связываться, - за всех ответил чинный Присяжный, грубый вы очень, вам не угодишь.
– А ты и не угождай. Привык, понимаешь, угождать. И как только в суде служил?
– А так и служил, как все,- степенно протянул Купец,- помаленьку да полегоньку.
– Вот и дослужились...
– Приват-доцента, умершего от чахотки в девятнадцатом, до сих пор мучил кашель.
– Сколько лет - памяти нет.
– Нет, позвольте,- встрепенулся Присяжный,- как это - служил? Присяжные не служат, их выбирают. И, заметьте, выбирают из самых достойных...
Души заспорили, замелькали в привычных жестах прозрачные руки, голоса возвысились до крика, и скоро уже над вторым сектором взметнулись встревоженные летучие мыши.
Василий Андреевич послушал-послушал, махнул рукой и отправился в четвертый сектор. Там давние приятели-красноармейцы играли в орлянку затертым оболом. Третьим у них был мещанин, мобилизованный на защиту Перекопа и умерший в двадцатом от ран.
– Не спится?
– вместо приветствия спросил красноармеец, прозванный Седым за белую-белую, как сметаной вымазанную прядь тонких прямых волос в курчавой русой шевелюре.
– Обрыдло. Пятый десяток, понимаешь, досыпаю, - привычно откликнулся Василий, присаживаясь на расколотую известняковую плиту.
– Ничего, скоро разбудят, - пообещал Седой.
– Пионеры, что ли?
– спросил Василий, высчитывая в уме, сколько дней осталось до Октябрьских.
Два раза в году к нему, как герою гражданской войны и борьбы с контрреволюцией, приходили пионеры; прибирали, правда, не слишком старательно, именную могилу, салютовали и даже оставляли цветы. Так повелось сравнительно недавно. Сразу после похорон к нему на могилу часто приходили друзья и однополчане. Затем всю войну было не до него. После войны же осталось совсем немного тех, кто вспоминал, а пионеры ходили на воинское кладбище или к памятнику освободителям. Но вот уже четвертый год, как стали приходить и сюда.
– Пионеры, да не очень, - Седой выволок обол и теперь подбрасывал его на широченной крестьянской ладони.
– Специальная воинская команда прибывает. По наши кости.
– И Седой, сохраняя напускное безразличие, запустил монетку.
– Как это - по наши кости?- не понял Белов.
– А вот так. Снос начинается. В две очереди. Под барабан - и на Солонцы, -
отозвался Мещанин. Он опять проиграл и поэтому злился.Василия Андреевича даже передернуло:
– Что это на вас - погода накатила? Какие Солонцы? Какие кости? При чем здесь воинская команда? Седой поднял голову:
– Ты же знаешь - кладбище наше давно решили снести. Вот и началось. Приезжает команда такая специальная - всех будут перелаживать на Солонцы.
– Перекладывать,- машинально поправил Василий и задумался. Он давно знал, что переселение неизбежно, знал, что принят генплан развития города, предусматривающий, в частности, ликвидацию старого городского кладбища. Знал - и все же внутренне сопротивлялся этой неизбежности; точно так же сопротивлялся смерти, пока доживал с надорванным сердцем.
– Это как - в две очереди?- вдруг спросил второй красноармеец Илюша.
– Очереди - это по очереди, сначала один, а потом все остальные... протянул Василий.
– А может, напутали чего?
Илюша даже обиделся:
– Так Седой - он же точно знает. Да и я слышал...
Седой все узнавал первым и наверняка. Ушлый мужик, за свою ушлость (полез в ничейный погреб в ничейном, но, как выяснилось, "конспиративном" Доме) смолоду прописанный в четвертом секторе, любил вдруг являться в кабинет ночного дежурного исполкома и, если вздумалось оставаться незримым, подглядывать и подслушивать. Еще он любил птиц, но только дневных.
– И когда же?
– спросил Белов, как будто время в обычном пониманий для него еще что-то значило.
– По весне, сказывают. Чтоб к жатве духу нашего здесь не осталось. Спорткомплекс,- хоть и с неправильным ударением, а одолел трудное слово Седой,- здеся залаживать будут.
– Закладывать,- поправил Василий Андреевич и встал. Постоял, помолчал, дергая нитку полуоторванной пуговицы на кожанке, и процедил: - Нет, шалишь. Так просто не ликвидируешь. Как ни верти, а право на покой мы заработали.
– Вы-то, может, и заработали, если по нынешним ценам считать,- вновь подал голос Мещанин после очередного проигрыша,- да только мало здесь вашей породы. Это ж общее кладбище...
– Цыц,- приказал Седой.
– А мы что,- поинтересовался Мещанин, меняя тон,- имеем особую ценность для советской власти? Порешили ликвидировать - и ликвидируют. Не то ликвидировали.
– Не в числе дело, - Василий подтолкнул Седого.-А ты чего молчишь?
Седой задержал обол на ладони и протянул:
– А че - мы ниче. Отзвонили свое. Раз им надо - мы подвинемся. Не гордые.
– Кому это - "им"? Ты за "них" жизнь свою молодую угрохал!
Илюша прервал его:
– Ты, комиссар, не горячись. Конечно, обидно, привыкли мы здеся, место хорошее, вокзал опять же близко, но дитям тоже надо где играть, плавать...
– В здоровом теле - здоровый дух,- заявил Мещанин.
– Это хорошо, когда здоровый,- мрачно и даже с угрозой начал Василий,только я так понимаю, что и нам не пристало бегать, как собакам. И чтоб "здоровый дух", тут одного спорткомплекса мало. И нечего тут непротивленчество разводить! Пошли за мною,- приказал он Седому и, не оглядываясь, чуть вразвалочку зашагал по дорожке.