Выбранные места из переписки с друзьями (Часть 1)
Шрифт:
Когда Ю. Лощиц писал книгу о Григории Сковороде, сообщает Д. Жуков, он был "примерно в таком же положении, что и Булгаков" при работе над биографией Мольера. И справился Ю. Лощиц с задачей не хуже Булгакова. Явления, стало быть, одного порядка. Ну, а когда Ю. Лощиц написал "Гончарова"*...
______________ * Лощиц, Ю.М. Гончаров, ЖЗЛ., "Молодая гвардия", 1977.
"В отношении девятнадцатого века автор в "Гончарове" играет ту же роль, какую играл Вяземский в "Фонвизине", говоря о восемнадцатом".
Это говорится в статье, где больше всего места уделено именно книге Вяземского о Фонвизине. Д. Жуков подробно рассказывает о том, как работал Вяземский над книгой, какое пристальное внимание оказывал этой работе Пушкин и как высоко оценивал ее. Ну, а Лощиц - Вяземский нашего времени! Тут уж не Булгаков ему чета, тут выше надо брать! Правда, не дотягивает до одобрения самого Пушкина, но Д. Жуков
"Он весьма ядовито расскажет о масонстве или фрейдизме, и это будет к месту, и это нисколько не нарушит ткань повествования, потому что органично и обращено к нам, лишенным разрушительных иллюзий и тлетворных завиральных идей, способным отличить здоровые корни от гнилых".
Увы, именно отличать здоровое от гнилого Д. Жуков не умеет, как лишен этой способности и Ю. Лощиц. Оба они находятся в плену разрушительных иллюзий и если не завиральных, то несомненно тлетворных идей.
При всей неумеренности похвал в адрес Ю. Лощица Д. Жуков умолчал о самом главном его "открытии": Гончарову в книге приписано изобретение особого творческого метода - мифологического реализма. Сам Гончаров в этом, конечно, никак не повинен: все мы знаем его как одного из величайших русских писателей-реалистов, чуждавшихся всякой мифологии. Зато биограф владеет "мифологическим" методом превосходно. Говоря об одном, он, как правило, имеет в виду другое. Почти на каждой странице его книги мы встречаем умолчания, намеки, недоговоренности, точно автор нам с таинственным видом подмигивает. Вот, например, две страницы грозного негодования на фрейдизм, которые особенно восхищают Д. Жукова. Но не думайте, что Ю. Лощиц что-нибудь понимает во фрейдизме и действительно критикует его. Это всего лишь маска. Или, если хотите, фиговый листок, которым автор прикрывает срам обскурантистского наскока на научные методы познания. "Фрейдизм, как известно, любит разоблачать "высокое". Само понятие чуда глубоко враждебно этой вульгарно-материалистической доктрине", возмущается Ю. Лощиц (с. 162), не зная, что фрейдизм обычно упрекают в идеализме, а "понятие чуда" враждебно науке, всякому истинно научному стремлению что-либо понять и объяснить. Мифологический реалист только поднимает дубинку на Фрейда. Опускает он ее на Сеченова, который как раз во времена Гончарова пытался объяснить с научных позиций (то есть без "понятия чуда") механизмы творческой деятельности, о чем и говорится с неодобрением в другом месте книги Ю. Лощица.
Все мы знаем о декабристах как о людях высоких идеалов, благородных стремлений и беспримерного мужества. Они пошли на великий подвиг самопожертвования ради освобождения России от крепостничества и деспотического произвола. А вот Ю. Лощиц, столь негодующий против "принижения высокого", изображает декабристов как... агентов зарубежных масонских "центров".
Масонство, как известно, было популярно среди передовых людей России в конце XVIII - начале XIX века. Масоны проповедовали нравственное преображение общества на основах любви и гуманности. Многие декабристы прошли через увлечение масонством, но, убедившись в том, что это пустая говорильня, охладели к нему, после чего приступили к активным действиям, которые и привели их на Сенатскую площадь 14 декабря 1825 года. О том, как увлекся и как постепенно разочаровывался в масонстве будущий декабрист Пьер Безухов, гениально показано в "Войне и мире".
Но, может быть, Ю. Лощиц открыл неизвестные ранее материалы, потребовавшие пересмотра установившихся трактовок?
В его книге рассказано, как молодой Гончаров, вернувшись в родной Симбирск и встретившись со своим крестным, отставным моряком Трегубовым, узнает, что тот состоял членом масонской лижи и что главу их ложи Баратаева привлекли по делу декабристов. Из рассказа Трегубова выясняется, что масоны "наряжались в особые костюмы, на руки длинные белые перчатки надевали, говорили разные речи, все больше о благотворительности, о защите слабых и сирот, о религии разума и всеобщем братстве, зачитывали какие-то протоколы. Даже деньги собирали для нужд милосердия. Но на самих, признаться, денег еще больше уходило, потому что после бесед частенько устраивались вечеринки, тоже тайные, с шампанским. Пили чуть не ведрами, так что многих развозили по домам" (с. 19-20).
Если подходить к этому отрывку с позиций обычного гончаровского реализма, то остается посочувствовать невинно пострадавшему Баратаеву, а заодно и натерпевшемуся страха Трегубову. А вот мифологический реализм приводит к совсем иным выводам:
"Судя по всему, -- глубокомысленно пишет Ю. Лощиц, -- Баратаева не зря продержали в Петербурге около полугода, и он был в масонском мире не такой мелкой пешкой, как отставной моряк. Скорее всего, Баратаев имел прямые связи с зарубежными ложами, но нижних чинов своего воинства в международные
цели не посвящал" (с. 20; курсив мой, -- С.Р.)Откуда же взялась столь кощунственная версия декабристского движения? Может быть, Ю. Лощиц сам ее изобрел?
Нет, дорогой читатель. Опорочить декабристов как "врагов России", служивших "зарубежным центрам" и "международным целям", давным-давно пытались официальные идеологи царизма. Разумеется, эксплуатировалось и то обстоятельство, что многие декабристы были связаны с масонством, хотя на Сенатскую площадь они вышли не благодаря, а вопреки этому. Особенно усердствовали в "переосмыслении" чуть ли ни всей истории с точки зрения масонского, точнее, иудо-масонского "заговора" те, кто уже в XX веке пытался любой ценой спасти от надвигавшейся революции царское самодержавие. Достаточно с полчаса в библиотеке им. В. И. Ленина полистать любой журнал или газету, издававшиеся до революции правыми организациями, чтобы увидеть истоки лощицевской мифологии. Для примера приведу выдержки из "Речи по еврейскому вопросу", произнесенной 12 и 13 февраля 1911 года на VIII съезде дворянских обществ А.С. Шмаковым - весьма плодовитым теоретиком "Союза Русского народа".
"Иудейская политика состоит в шахматной игре кагала с правительствами и народами. Главным же орудием евреев на этой почве и организациею их соглядатаев является масонство".
"Масонство есть тайное сообщество, которое скрывает не свое бытие, а цель. Основная его задача - разрушение тронов и алтарей".
"Представляя же своему "пушечному мясу" мистические аллегории и волшебство ритуала, блеск церемоний и напыщенность титулов, хранение пустопорожних тайн и бутафорскую иллюзию величия, -- вообще, всякую мишуру, действительные повелители масонов и их ближайшие сподвижники остаются неведомыми, и потому недосягаемыми". (А. Шмаков. Речь по еврейскому вопросу, 1911, с. 31-32, курсив везде автора - С.Р.).
Вот те "новые" материалы, на которых Лощиц, скорее всего и судя по всему, основал свою концепцию опасного для тронов и алтарей декабристского заговора. Д. Жуков, как помним, находит ее весьма современной и "органичной". В последнем он совершенно прав: той же идеей проникнута вся книга Ю. Лощица. Все передовое, прогрессивное, революционное в России XIX века предается им поруганию, а все реакционное и лакейское - превозносится. Идеалом Ю. Лощица является "добрый барин" Илья Ильич Обломов. Мифологический реализм позволяет превратить ленивого лежебоку, у которого даже книга годами лежала открытой на одной и той же странице, в мудрого философа, и с большим сочувствием изложить "философию" обломовского паразитизма. С тем, что именно таково идейное содержание книги Лощица, согласен и Д. Жуков.
"Не монологически ли выглядит такая интерпретация знаменитого спора Обломова со Штольцем, когда последний иронически предлагает подать проект, "чтобы остановились в страхе перед издержками технического прогресса", -спрашивает Д. Жуков и приводит цитату из Лощица:
"Почему бы и не подать такой проект! Тогда, глядишь, и угомонятся народы, и отдохнут по-настоящему: если упразднить пароходы с паровозами, то выйдут рабы на волю из шахт и штолен, перестанут ранить землю в поисках угля и руды, бросят свои лачуги и грязных городах; замрет буйная торговля, отощают кошельки у ротшильдов, закроются водочные монополии, угаснут страсти к приобретению новых земель, повыведутся наполеоны, поубавится туристов охотников глазеть на заморские дива, а с ними и болезней поубавиться; оживут нивы, восстанут леса, выхлестанные на шпалы и на топку паровых котлов... Словом, по Обломову, нужно не строить, а потихонечку размонтировать уже построенное, притормаживать механический разгон, осаживать железного зверя..."
Это цитирует сам Д. Жуков, так что комментарии излишни. Замечу только, что Ю. Лощиц "останавливается в страхе" не перед издержками технического прогресса - он против самого его существа. Какие издержки, когда со всеми бедами человечества предлагается бороться "упразднением" пароходов и паровозов, а, в частности, против болезней - не развитием медицины и гигиены, а уменьшением числа "шастающих" по свету туристов.
(В связи с этим достойно упоминания, что в книге Ю. Лощица "Земля-именинница" с восторгом и умилением пишется о стародавних российских паломниках, чьи "хождения" восхищают Ю. Лощица, потому что они "никоим образом не напоминали прогулку за небывальщиной, развлекательное турне в экзотические края".* Что и говорить, паломничество в святые места - дело серьезное, не то что современный туризм. Только как быть с болезнями? Ведь именно паломники в прошлом очень часто разносили по свету чуму, холеру, оспу и другие болезни, опустошительные эпидемии которых благодаря "издержкам" столь ненавистного Ю. Лощицу и Д. Жукову прогресса в наши дни стали всего лишь страшным преданием. Но в связи с хождениями паломников Ю. Лощиц о болезнях не вспоминает!)