Выбрать свободное небо

Он открыл дверь, прислушался — и тут же заулыбался. В глубине квартиры играло что-то классическое, женский голос самозабвенно подвывал. Стрекотала клавиатура. Владимир пошел на звуки. За его письменным столом сидела Тереза и увлеченно барабанила по клавишам. Вот она улыбнулась, просматривая только что напечатанное, вот — нахмурилась. Вот замерла на доли секунды, перечитывая текст, и следом застрекотала с немыслимой скоростью.

— Привет! — негромко поздоровался Владимир.

— Ох, — вздрогнула Тереза и обернулась, — прошу прощения, — она выключила музыку. — Я была не здесь…

— А где? — он подошел поближе, склонился над ней и поцеловал.

— В мире драконов, — совершенно серьезно отвечала автор фантастических романов.

— И как там?

— Хорошо. Там все измеряется размахом крыльев дракона. Или расстоянием, которое он может преодолеть за день пути…

— И какой он, этот мир?

— Красивый, яркий. Весьма жестокий. И очень-очень эротический.

— Вот как? — он поднял ее со стула и привлек к себе, — очень-очень?

— О да! — она запустила руки ему под рубашку и стала гладить спину. — Драконы удивительно красивые, — она посмотрела ему в серые прекрасные глаза, — немного нервные… — руки Терезы стали совсем смелыми, — и немного жуткие.

— А жуткие почему?

— Непредсказуемость.

— Тогда это не драконы, — решительно ответил Зубов.

— А кто же?

Пользуясь тем, что Тереза удивилась и замерла, в атаку пошел он, наглядно показывая ей, что и его руки могут быть бесстыдными.

— Не драконы и всё. Они-то простые, понятные… Еды, водки. Драки и зрелищ. И кого-нибудь посимпатичнее… А вот женские особи…

— Драконицы? — Тереза во всем любила точность и даже открыла глаза, чтобы посмотреть на него.

— Да любые, в общем-то, женские особи, — он прижался лбом к ее лбу, словно пытаясь понять, какие мысли бушевали у нее в голове, — вот это непредсказуемость. Вот это жуть…

Тереза высвободилась.

— Пойдем ужинать. Я сегодня столько покупок в Интернете совершила. И одежду, и еду купила. И даже зубную щетку. Ведь кроме ноутбука, ничего из Питера не взяла. Так что пойдем есть, — она на всякий случай сделала шаг назад.

— Тереза… Погоди. Прости, но мне надо знать. Для меня это важно. Почему ты пришла?

— Я сменю свой дом, Отменю спектакль. И пойму — как вдруг — В жизни все не так…

— она как-то печально улыбнулась. — Вот черт, никогда стихов не писала… А тут… Получилось. Знаешь, обычно у меня рифмовать мысли не выходит.

— Пожалуйста, — он обнял ее, почувствовал, как она дрожит.

— Если бы я знала, Володя… Наверное, я пришла к тебе потому, что ничего, кроме доброты, от тебя не видела. Может быть, мне надо было ощутить эту доброту. От кого-то. Хотя бы чуть-чуть…

— Тереза, я…

— Пойдем ужинать. Пожалуйста, — и он ее отпустил.

Они ели, пили вино и болтали. Он рассказывал о поездке в Волгоград. Как все удачно организовывается и складывается. Она — о своих драконах. Потом она ускользнула за ноутбук:

— Я вдруг поняла, как все надо сделать, — извиняющимся тоном сказала Тереза. — Но переделать надо почти всю книгу.

Он немного поподглядывал за ней: как она улыбается, как морщит нос, как выпячивает губы. Как периодически что-то бурчит. Как мелькают ее тонкие пальцы над клавиатурой. Потом сладко заснул — так хорошо ему стало при мысли о том, что она тут, рядом… Через несколько часов она пришла к нему. Прижалась холодными руками и ногами. Он проснулся, обнял, стал целовать. Когда они заснули, ему вдруг показалось, что это — счастье. Что это — навсегда…

Утром он подумал, что вчерашний день ему приснился. Потом, когда засунул голову под холодную воду, понял, что нет. Все было по-настоящему. Она была здесь.

Потом разозлился. Потом нашел записку. Взбесился. Потом ему позвонил Степан Сергеевич, на данный момент практически хозяин — деньги на фильм о Сталинграде выдавал именно он.

— Ты новости слышал? — спросил хозяин озабоченно.

— Новости? Какие? — злобно ответил актер, оглядывая стол, за которым вчера сидела она.

— Тереза Тур в больнице. В тяжелом состоянии.

— Как в больнице? В какой? В Москве?

— Какая Москва, она в Питере живет!

— Не может быть, она же вчера… то есть сегодня…

Глава восемнадцатая

Анна Яковлевна Тур, мать Терезы Ивановны, профессор медицины, чувствовала себя прескверно. Виноватой и беспомощной.

Она больше не могла сидеть в коридоре отделения неврологии, смотреть на закрытую дверь и перебирать варианты, что было бы, если бы… Она вышла на улицу, остановилась на пороге корпуса и закурила. Одну сигарету за другой. Одну за другой. Смахивала слезы, ждала известий. Теперь от нее ничего не зависело. Это было жутко.

Зазвонил телефон — это были Иван и Яков, которые находились в соседнем здании, в травме, и которым было строго-настрого запрещено появляться здесь, около неврологии. Ответить им было нечего. Анна Яковлевна заставила себя сказать внукам несколько утешающих слов. Утешающих и бессмысленных.

У Терезы упорно не снижалось давление. В чувство она тоже не приходила. Анна Яковлевна винила себя. Отвечала на звонки встревоженных коллег, друзей, знакомых, внуков. Это, конечно, нервировало ее, но давало возможность отвлечься от черных мыслей. От чувства вины.

Как же так получилось, что она, мать Терезы, была на стороне зятя? «Мама всегда на стороне профессуры — корпоративная этика, ничего не поделаешь». Дочь это веселило, она никогда не высказывала недовольства или обиды… Как же получилось, что она помогала зятю скрывать факт своей измены? Как же она, начмед Педиатрической академии, просмотрела тревожные симптомы у своей любимой дочери? У своей единственной дочери?…

— Анна Яковлевна, — вдруг она поняла, что к ней кто-то обращается.

— Саша? — она потянулась в пачку за новой сигаретой и поняла, что там пусто. — Саша… Что тебе?

— Как Тереза? Мне позвонили знакомые, а я знать не знаю…

— Астено-невротический синдром. На фоне сильнейшего стресса. В себя не приходит. Опасаются, что у нее нарушение кровоснабжения головного мозга.

— И что это значит?

— Что она в тяжелом состоянии. Что, как вариант, ее придется учить говорить заново.

— Мне жаль, — пробормотал зять.

— Почему ты ушел и не вызвал «скорую»? Как ты мог оставить ее, потерявшую сознание?

— Когда я уходил, она стояла в коридоре и улыбалась, — растерянно ответил он.