Выдавать только по рецепту. Отей. Изабель

— Кушайте, доктор, кушайте.

Я не мог кушать, я был слишком занят отпихиванием тарелок, поступавших ко мне со всех сторон. Я сваливал их Клэр, сидевшей слева от меня. Клэр тоже не ела. Она вертелась на своем стуле, как черт в кропильнице.

— Не вертись, — сказал ей отец, — сидишь, словно тебе шило в зад воткнули.

От этой неловкой фразы мы покраснели.

Мать сновала из кухни в столовую, пир был горой. Она была похожа на Клэр. Мне достаточно было посмотреть на нее, чтобы узнать, какой станет Клэр к пятидесяти годам. Она станет печальной и доброй; у нее будет длинное лицо грустного кролика.

Посреди обеда послышался шум самолетов, звук невероятно громкий, который усиливался каждый миг. Отец с заткнутой за пристяжной воротник салфеткой бросился к окну, издал возглас удивления. Все поднялись вслед за ним. У окна я обнял Клэр за плечи. Отец считал самолеты.

— Сорок, пятьдесят, сто, триста. И не сосчитаешь, все небо в самолетах.

— Это на Сицилию, — сказала мать. — Вчера уже бомбили Палермо. Но что они возьмут в этот раз!

От гудения моторов дрожал дом; нас возбуждала мысль о смертоносном дожде, который прольется на других, а не на нас. Отец взглянул на часы:

— Половина первого. В Палермо еще сидят за столом.

— Это им будет на десерт, — сказала мать, и от этого замечания мы все расхохотались, согнувшись пополам.

Мы вот на правой стороне; эти самолеты, наши самолеты, покажут людям из Палермо, что не стоит шутить с людьми из Ифри.

— У нас тоже будет бомба, — сказала мать, — но из мороженого.

Мы вернулись за стол с обновленным аппетитом. Отец наполнил мой стакан.

— Все-таки страшная вещь эта война, — сказал он.

Эта мысль вызвала глубокое молчание, которого не могло заполнить позвякивание вилок.

— В конце концов это ведь такие же мужчины и женщины, как мы.

Доброта отца воссияла в наших сердцах. Под столом Клэр положила руку мне на колено.

После обеда мне представили ученого голубя, которого звали Простак, и собаку, умевшую давать лапу. Затем Клэр провела меня по дому.

Она показала мне свои книги, свою кровать, свой шкаф; представила мне всю мебель в своей комнате. Под конец я поцеловал ее долгим поцелуем, не сводя одного глаза с приоткрытой двери. Но никто нам не помешал; нас оставили в покое за плохо прикрытой дверью, в таком покое, что, вернувшись в гостиную к остальной семье, мы оказались помолвленными. Ни о чем таком не говорилось, но было условлено, что мы с Клэр любим друг друга.

В гостиной Клэр вложила свою руку в мою. Я хотел отнять свою руку из скромности. Отец этому воспротивился.

— Какая застенчивая эта молодежь, — сказал он. — Поцелуйтесь.

Клэр проводила меня до самого города.

— Ты им очень понравился. Правда, папа очень милый?

Она висела у меня на руке. Чувствовалось, что она осуществила свою мечту. Она собрала вместе всех, кого любила. До самого шлагбаума она молчала. Говорить должен был я. От меня ждали бесповоротной фразы. Я уронил ее, сам не зная, чем она закончится, подбросил в воздух, как бросают монетку при игре в орлянку.

Выиграла Клэр.

— Скажи своему отцу, что завтра я приду поговорить с ним.

* * *

Клэр ушла. Я повернулся к городу, к домам, лепившимся друг к другу, грязно-белой пирамиде на серой скале. Чувствовалось, что город, под прикрытием самых высоких и самых дальних домов, готовился к ночи: большие кафе, красивые девушки, широкие улицы.

Я не зайду так высоко. Я жил на середине склона, между верхней частью города и пригородом. Темная лестница моего дома была связующим звеном между этими двумя мирами. После шума летне-вечерней улицы я поднимался в потемках на шесть этажей, у каждого из которых был свой запах. На шестом я останавливался перед собственным запахом. В темноте открывал свою дверь. Тут мне навстречу ударял свет из коридора; квартира, насквозь пронизываемая светом, выходила на пригородные поля.

Но в тот вечер квартира выходила в прошлое.

На столе в гостиной я увидел раскрытый чемодан. Когда я открыл дверь, голубое платье, повешенное на шпингалет окна, вздулось от сквозняка. Я застыл с ключом в руке, парализованный такой надеждой, что, если бы меня ждало разочарование, я не смог бы больше жить, не смог бы перейти от этой минуты к следующей.

Сюзанна здесь!.. Я позвал ее с порога. Нет, ее здесь не было. Никого не было. Но она приходила, но она еще вернется. Это голубое платье — ее платье, и чемодан тоже. Сюзанна оставила мне залог; она в моих руках. Эта уверенность принесла мне такую радость, что мне показалось, будто время остановилось. На какую-то долю секунды я подумал о Клэр. Но лишь для того, чтобы оттолкнуть ее, вычеркнуть из жизни. В этот момент я снова выстроил свое будущее, перевел свою жизнь на время Сюзанны, словно никогда не переставал ее ждать, словно досрочно пришел на свидание.

Затем время снова пошло, спокойно, как реанимированное сердце. Я начал осматриваться, пересчитывать доказательства моего счастья: платье, чемодан; длинные шелковые чулки, сохнущие на балконе. В доме вывесили флаги Сюзанны, надушили его ароматом Сюзанны, ароматом амбры, от чего квартира стала просторнее, воздушнее.

Когда я все осмотрел, все обнюхал, я начал ждать. Я поцеловал платье для порядка, но это не доставило мне удовольствия. Я снова был один, я ждал.

Все терпение, все старание, с которыми я жил две недели, оказались бесполезными. Слишком долго я себя принуждал, ограничивал. Наконец-то!.. Я смогу предаваться излишествам. Теперь о выздоровлении и речи быть не может. Внезапный прилив чувств смыл мою осторожность. Я был взбудоражен, уничтожен. Бесполезно ждать дольше. В моей аптечке нет ничего, с чем можно было бы выстоять против такой радости. Я знал, какая аптека дежурная в это воскресенье. Я знал это так же точно, как муха в пустыне знает, что в ста километрах, там, откуда дует ветер, на песке лежит труп. Наконец-то! Я пойду против ветра; я пойду к аптеке, и мой безрассудный поступок всколыхнет во мне огромные волны, как если бы я шел вверх по течению. Потом, на обратном пути, счастливый и расслабленный, я поплыву по течению улицы, я спущусь по тихой улице, которая, беря начало в аптеке, понесет свои ровные волны к моему дому.

Я взял со стола фуражку и уже собирался уходить, когда у входной двери позвонили.

— Ты видел Сюзанну? — спросил Рене.

Он был красивого малинового оттенка; ему было жарко, от чего его волосы приняли цвет увядшего сена.

— Я не видел Сюзанну. Я ее жду.

— Не слишком-то на нее рассчитывай. Она ужинает в городе и вернется поздно. Я дал ей свой ключ.

Он нагнулся, выволок диван на середину комнаты.

— Возьми белье в шкафу. Сюзанна хочет, чтобы ей постелили в гостиной.

— Зачем?

— Наверное, чтобы я думал, что она не станет спать с тобой.

Я пошел за бельем:

— Ты думаешь, ей захочется спать со мной?

— Возможно. Но на твоем месте я заперся бы у себя в комнате и не выходил бы оттуда ни под каким предлогом.

— Сразу видно, что ты не на моем месте. И потом, чем я рискую?

— Крупно рискуешь. Сюзанна уезжает завтра утром. Она здесь только проездом.

— Завтра? Так скоро?

Честно говоря, я не был так уж удивлен. Вновь обретя Сюзанну, я согласился снова ее потерять, я был согласен на будущее без будущего. Странно все-таки, подумал я, что с любимыми женщинами никогда нельзя постоять на месте. Их можно украдкой обнять в каком-нибудь кафе, на перроне вокзала. Раз или два, в один благословенный день, их удается на несколько часов удержать в стенах спальни; а потом снова начинается гонка с такси, чемоданами, часами в общественных местах, и все это происходит в немыслимое время, во время обеда или среди ночи, все это обходится слишком дорого, потому что у тебя никогда нет достаточно денег, чтобы удержать любимую женщину. А я любил Сюзанну. Впрочем, она скоро уедет.

— Она поступила в санитарный корпус, — сказал Рене. — Она едет в Оран в военное училище на трехмесячную стажировку.

— Странная мысль. Она тебе говорила о чем-нибудь еще? Обо мне говорила?

— Да. Расспрашивала о тебе с большим интересом.

Он отпихнул диван обратно к стене и уставился на меня своими слишком светлыми голубыми глазами. Я понял, что он не отстанет от меня во весь вечер.

В ресторане, куда он повел меня ужинать, он говорил мне только о Клэр.

— Ну так что, ты теперь ее жених?