Выход из Windows

– Так вы взяли причитающиеся вам деньги?

Или больше?

Старушенция стянула губы, произвела ими манипуляцию, как наперсточник пальцами, и процедила:

– Ничего я не брала. А получка - вот, - она достала из халата стодолларовую бумажку - Отдать?

– Heт, ocтaвьтe себе, - подумав, разрешила Серафимова - Скажите, а он не сообщил вам, почему именно сегодня готов был выдать вам деньги?

– Нет. Тотько и сказал может, мол, заплатить мне сегодня за прошлый месяц. И еще, что потом уедет в командировку и...

Нонна Богдановна не торопилась открывать ящик, выжидательно смотрела на женщину.

– Так вы говорите, в голове вашего хозяина, когда вы обнаружили его убитым час назад, торчал топор?
– спросила она неожиданно.

Старушка попятилась назад и, не выдержав равновесия, плюхнулась на диван.

– А вы под кроватью смотрели?
– вдруг осознав что-то ужасное, спросила она.

– Вам бы частным сыщиком работать, Евдокия Григорьевна, - усмехнулась Серафимова.
– Да не волнуйтесь вы так, еще посмотрим.

Взгляд следователя упал на дамскую сумочку, смятую ослабевшим корпусом старушки, и на туфельки на шпильках, почти полностью засунутые под диван. Она позвала Братченко и продолжала расследование.

– Так вы говорите, - вновь начала она, - что вы проверили вещи и деньги сразу? Вы только не волнуйтесь - никто вас не подозревает. Ведь всегда можно пойти к вам и удостовериться, что чужой валюты у вас нет, правда же?

Женщину вновь задели слова следователя.

– Проверяйте, коли вы ветерану войны уже пе верите.

– Так сколько должно быть денег в ящике?

– спросила Серафимова. приближаясь к секции.

– Две тысячи, - сказала Евдокия Григорьевна.

– То есть как это две тысячи рублей?
– вмешался подошедший Братченко, достал из кармана четыре жеваных пятисотрублевых бумажки.
– Вот столько, что ли?

Евдокия Григорьевна вжала подбородок и посмотрела на Братченко как на идиота:

– Вы, молодой человек, слышите звон, да не знаете, где он. Я же говорю, что рубли, то есть деньги, не русские.

Нонна Богдановна подошла к ящику и, ухватив пальцами за боковые стенки, выдвинула его.

Ящик был пуст. Тогда она повернулась к Братченко и тихо проговорила:

– Похоже, когда она нам звонила, преступник или преступница, - она глазами показала на сумочку и туфельки, - были еще здесь, первый ложный звонок от имени Евдокии Григорьевны произведен женщиной.
– Потом она обернулась и сказала торжественно: - Ящик пустой.

Евдокия Григорьевна взвизгнула и зашептала, что это не она, что деньги были, пусть поищут.

– Следов борьбы нет, - компетентно заявил Братченко.

Евдокии Григорьевне приказано было дожидаться в гостиной и под страхом уголовного наказания не прикасаться ни к чему, кроме дивана.

Вытащив из-под женщины чужую дамскую сумочку с позолоченным замком, Серафимова и Братченко пошли осматривать всю квартиру. Братченко, здоровяк, крепыш, проныра в хорошем смысле слова, второй год не мог адаптироваться в обществе этой демонической женщины. Стоило ему увидеть Серафимову, как он терялся, замолкал и боялся, все время боялся сморозить какую-нибудь глупость. Но, к сожалению, обычно так и получалось. Серафимова никогда не соглашалась с ним, не проникалась его вопросами, одергивала его и, как ему казалось, надменно давила своим интеллектом.

– А может, эта бабуся сама все прибрала?..
– шепотом спросил Братченко в коридоре.

– Вряд ли. Зачем ей тогда свидетельствовать, что деньги час назад вообще были? Но вы проверьте потом ее квартиру по-тихому, пока старики здесь торчат. Поищите портфель в спальне и заодно проверьте книжный шкаф. Пиджак. Записные книжки. И кто-нибудь удосужится сегодня снимать?

Братченко чуть не прослезился от несправедливой претензии: Серафимова прекрасно знала, что фотоаппарат тридцатилетней давности "Зенит" списан на прошлой неделе из-за отсутствия у прокуратуры денег на пленку, то есть за ненадобностью.

Коридор завернул за угол. Братчеико нащупал выключатель. Яркий свет озарил ухоженную холостяцкую кухню. Было понятно, что кто-то готовился отужинать, и ужин был рассчитан на двоих. Еще не разобранный пакет с продуктами лежал на угловом рабочем столике. Из другого вывалились разные там деликатесы: рыбное ассорти, упаковка свежей клубники, сыр, печенье и небольшой копченый угорь. А на обеденном столе стояла бутылка ликера и два бокала, по краям одного из них виднелся след губной помады. Другой же был пуст и чист. В пепельнице лежал свежий окурок, также со следами помады.

– Снять отпечатки, - проскрипела Серафимова.
– Орудие убийства есть?

– Орудие убийства - секс, - пошутил Братченко, на что незамедлительно получил уничижающий взгляд патронессы.

– Виктор Игнатьевич, имейте уважение, - настойчиво потребовала она.

– Извините, Нонпа Богдановна Но как же еще сказать-то, если он в таком виде застигнут?

– В каком таком виде?

– Вам с пола не видно было. На взлете, то есть, можно сказать, раздеваясь, ну, готовясь к этому самому... акту. Там и презервативы на тумбочке...

– Вы опять! Что за словечки у вас?!

– Но была ведь женщина, - укладывая в пакет бокалы и бутылку молочного ликера, проговорил Братченко.
– Эх, богатенький, видно, клиент был.

Такой ликер под четыреста рубликов в магазинах.

– Вам виднее, молодой человек. Потом здесь алюминиевой пылью пройдетесь. А теперь посмотрим санузел.

Они вернулись в коридор и открыли дверь в ванную.

Братченко сразу схватил Серафимову в обнимку, ожидая очередного проявления ее профессионального заболевания, но та отбилась и не без кокетства сказала:

– Молодой человек, во-первых, это нужно делать галантнее, а то вы мне, неровён час, ребра переломаете. Во-вторых, мой дорогой, я на женские трупы не реагирую, пора бы знать.

– Буду знать, Нонна Богдановна, - закивал смущенный Братченко.

– И еще, Витенька. Сколько раз я буду повторять, что это ваша прямая обязанность - сразу пройти по всей квартире, и желательно с мерами предосторожности, как в американских боевиках.

– Я не любитель...
– проворчал Братченко.

– А вы и не должны быть любителем. Вы должны быть - профессионалом.