Выход в свет. Внешние связи

Или в экзотическом боязникусе кроется подвох, или мне непонятна логика презентов мужа Леопарды, — посмотрела я с подозрением на стебелек, и под изучающим взглядом растеньице затряслось как флаг на штормовом ветру.

— Держите, — круглолицая Катин возвратила справку, на которой стояла печать отдела кадров. — Сдайте в бухгалтерию и более старайтесь не прогуливать, — погрозила шутливо и мило улыбнулась, хотя и с некоторой жалостью.

Еще бы. Наверное, девушка представила, как мне придется выживать на жалкие четыре висора. Сяду у лучины, завернувшись в драное одеяло, изгрызенное молью, и буду изо дня в день сосать один и тот же покрытый плесенью сухарь.

Девять штукарей у меня в сумке! Девять тысяч! Побогаче вас буду.

— Постараюсь, — кивнула я, соглашаясь с пожеланием участливой кадровички. — До свидания.

В бухгалтерию я пришла, озираясь по сторонам, а креативно оформленный кабинет лишь добавил нервозности. Сегодня женщина с изможденным лицом отсутствовала. Видно, она восстанавливала здоровье, изъеденное "любезностью" картавого коллеги.

Знакомый патлатый мужчина в брюках на подтяжках молча принял справку Стопятнадцатого, поставил огромный смачный штамп и принес из шкафа мое личное зарплатное дело. Ужас, сколько мороки и бюрократической волокиты из-за несчастной мелочевки! Подарить, что ли, родному институту оставшиеся четыре висора? Пожертвую широким жестом обеспеченной дамы, чтобы потом бухгалтерия помучилась, сводя дебет с кредитом и перетряхивая кассовые ордера.

16.8

Голос разумной предосторожности порекомендовал спускаться в архив не в одиночку, а с попутчиками. Как говорится, я не трус, но тявкаться второй раз с Эльзой и белобрысыми болонками — перебор для организма, загруженного впечатлениями по макушку. Безветренное утро с солнцем и реденькими белесыми облачками радовало душу ровно до тех пор, пока на горизонте не появился Мэл, принесший с собой мощнейший антициклон, обрушившийся на мой мирок. Поэтому фискальная полоска на пятке сработала, когда нога переступила порог архива вслед за двумя студентками-второкурсницами, на вид скромницами и круглыми отличницами.

— Здравствуйте, Швабель Иоганнович, — поздоровалась я с начальником, пройдя за деревянную перегородку, и задвинула сумку поглубже под стол. — Рада вас видеть.

— Здравствуйте, — поприветствовал архивариус и шумно высморкался. — Вчера вы не появились, и я забил тревогу, решив, что вы заболели. Как самочувствие?

Это я должна беспокойно расспрашивать о здоровье мужчины, нос которого покраснел и увеличился до неимоверных размеров, став похожим на лампочку, а веки опухли, превратив глаза в узкие щелочки. Кому он нужен, этот рабочий фанатизм? Ведь никто не оценит.

— Спасибо, мне гораздо лучше, — соврала я, не поморщившись.

— Должен признаться, ваше отсутствие ударило по организации архивного дела, — сказал сипло начальник, и я воззрилась на него с удивлением. Значит, мой труд важен и необходим?! — Дела находятся в совершеннейшем беспорядке, что затрудняет поиск материла, запрашиваемого учащимися. Прошу вас рассортировать и каталогизировать документы. У меня катастрофически не доходят руки.

— Конечно-конечно, — кинулась я к заваливающимся штабелям на столе.

Скупое признание архивариуса стало неожиданной похвалой, стимулировавшей меня к радению и старательности. Я не только ускоренно расправилась с хаотически набросанными делами и подшивками, но и помогла начальнику, одаривая страждущих необходимыми документами, заодно успевая проверять сохранность сумки, хотя в служебную часть помещения имелся доступ лишь у меня и Штусса. Но лучше перебдеть, чем недобдеть.

Студенты же словно помешались на поиске материалов прошлых лет, образовав столпотворение у стола выдачи заказов. Забегавшись, я отработала на час дольше положенного. Ну и ладно, мне не жалко времени, потраченного на полезное дело. Зато жалко мужчину, успевшего сменить семь платков — я ведь и считать успевала, бегая от стеллажей к столу выдачи.

— Швабель Иоганнович, может, выставим кадку с обсыпальником за дверь? — предложила, обежав взглядом зал. Среди скопища студентов обнаружилось несколько несчастных, подверженных аллергии. Одни чихали, другие терли слезящиеся глаза, третьи расчесывали ладони, на которые попала пыльца цветущего растения.

— С радостью, но, боюсь, сгорит листва, — прогундосил начальник, напомнив о гигаваттах электрического света, испускаемых подвальными лампами.

Как раз то, что нужно! — послала я внушение в голову Штусса, но он, видимо, расставил приоритеты, предпочтя гробить своё и чужое здоровье, нежели чуточку прижучить распоясавшееся растение, вошедшее в пик цветения.

Что ж, если совесть не позволяет мужчине издеваться над обсыпальником, который издевается над ним, это сделаю я, потому что у меня есть высококонцентрированная вытяжка из листьев разъедалы. Достаточно развести несколько капель на ведро воды и полить землю в кадке, чтобы омертвели корни наглючего деревца. Необходимо лишь правильно рассчитать губительную дозу, чтобы не разъело днище кадки и пол. Конечно, учитывая микроклимат архива, не стоит надеяться на полную погибель растения, но все-таки поливка натуральным ядовитым растворителем — лучше, чем ничего.

Для того чтобы обсыпальник выпустил новый побег и нарастил зеленую массу, способную зацвести, в естественной природе уходит около десяти лет. А в среде архива… — пошевелила я губами, подсчитывая в сравнении с ожившими кустиками разъедалы, — пройдет как минимум год. Это же триста шестьдесят пять дней, и нужно прожить каждый из них! За год утечет уйма воды, и вообще, реки могут повернуться вспять.

— А как поживает Радик, то есть Ирадий?

— Учащийся вел себя дерзко или неподобающе? — спросил настороженно архивариус, и его кадык дернулся сильнее обычного.

— Что вы! Радик — вежливый и внимательный юноша. И добрый! — похвалила я друга, не покривив душой. — Просто мы виделись в последний раз в среду днем.

Начальника приятно взволновали слова о достоинствах племянника.

— Ирадий иногда бывает у меня. Он заходил вчера вечером, а сегодня готовится к экзамену.

Ёшкин-матрёшкин! Так вот почему студенческий народ сходит с ума, лихорадочно листая страницы архивных дел. Это дохнула сессия, напомнив о себе.

Распрощавшись с начальником, я подхватила сумку под мышку и уже на выходе обежала взглядом уголок с джунглями. Заглатеция, задвинутая в гущу кадок и горшков, чувствовала себя вольготно. Пестрые прожилки на листьях налились соком и фосфоресцировали от удовольствия.

Монтеморт печалился, не обращая внимания на выходящих из института студентов, и понуро изучал рисунок пола. Не хандрить! — послала я мысленный призыв хвостатому стражу. Нельзя впадать в зимнюю спячку, когда в любой момент найдется желающий стащить казенное добро.

Ноль реакции. Пес поднял глаза, отчего кожа на лбу собралась глубокой гармошкой, и вернул взгляд в прежнее минорное настроение.

Нету у меня способностей к внушению, и никогда не было, — заключила я, выйдя на институтское крыльцо, освещенное из-под козырька прожекторами. На самом деле люди ищут оправдание своим слабостям и придумывают разные небылицы. Вот Мэл, оказывается, хотел поцеловать меня в библиотеке (при этой мысли в горле щекотно мазнуло), но объяснил свое желание принудительным воздействием на волю. Получается, что все-таки не хотел? И Тао Сяну я "напевала", требуя помочь, хотя ему запретил хозяин.