Выход за предел
Шрифт:
Приглашенные последовали за ним.
– Изольда Вольдемаровна, зачем вы здесь? Выйдите немедленно из кабинета, покиньте нас – я вас умоляю! – провозгласил он, драматично приложив руку ко лбу.
После того как, опешив окончательно, удалилась секретарша, прикрыв за собой дверь, началось!
– Сафрон Евдокимович, потрудитесь объяснить, что все это значит, где вы изволили быть?
И пока Сафрон подробно рассказывал, как он без гроша в кармане опаздывал на самолет, Аполлон Бенедиктович лихорадочно соображал: что ему делать. Его уже отчистили во всех инстанциях, начиная с Министерства культуры, КГБ, ЦК КПСС и заканчивая Политбюро. Сам Юрий Владимирович Андропов, генеральный секретарь ЦК КПСС, сменивший недавно почившего в бозе любимого Леонида Ильича, отчитал его прилюдно. Его, народного артиста, Героя Соцтруда, орденоносца Аполлона Бенедиктовича Пупова, отчитал нецензурными словами и добавил: «Все вы – Бенедиктовичи
Но Юрий Владимирович ошибся. Последним будет этот разгром в Политбюро, которое он проводил 1 сентября 1983 года.
Аполлон Бенедиктович, конечно, этого не знал, и начал речь с твердой убежденностью, глядя разгневанно на Сафрона: «Как вы смеете? Вы, член КПСС, заслуженный артист Советского Союза, солист Большого театра, выпускник Московской государственной консерватории имени Петра Ильича Чайковского! Как вы смеете мне здесь рассказывать всякие небылицы? Вы изменник Родины, низкий предатель, отщепенец…»
И Аполлон Бенедиктович запнулся в эпитетах, но быстро нашелся: «Да как вы посмели? Вы, кому партия, родина, народ доверили и дали столько всего: образование, звание, двухкомнатную квартиру в Москве, служебную дачу, импортный автомобиль – дали вам все! А вы ответили нам такой вопиющей неблагодарностью! Вон из моего кабинета! – И уже спокойно добавил: – Придете завтра на экстренное партийное собрание нашей организации в 14:00. Будем рассматривать ваше персональное дело».
Сафрон вышел из кабинета в хорошем настроении, а назавтра его пропесочили, как следует, на собрании и решили оставить в труппе. Но с одним условием – он больше не выездной. Сафрон поблагодарил всех и вышел с собрания уже расстроенным. Поднялся в приемную директора, написал заявление об уходе по собственному желанию и, оставив его Изольде Вольдемаровне, ушел из театра. Неделю сидел дома, не выходя, дописывал кандидатскую, сортировал отобранный материал на докторскую, ел, спал и думал: а что дальше? За это время к нему наведывалась делегация от комсомольской организации театра, потом от профсоюзной и, наконец, от родимой партийной. Все как по нотам пели одну песню: «Сафрон, бросьте валять дурака, выходите на работу, все образуется и встанет на свое место». И он про себя думал точно так же, но что-то не пускало его назад. И поэтому он всем ответил: «Извините». Последним пришел Папа Карло из консы, его любимый педагог – Карлос Диего де Сегадо-и-Марини. Они выпили с ним бутылку коньяка, поболтали ни о чем, тот засобирался уходить и уже на пороге произнес: «В Сибирь съездить, что ли? Испанский поправить свой – забывать начал. Я ведь тоже невыездной в каком-то смысле, мой милый мачо Сафон». И вышел.
Потом его турнули из депутатов, отобрали дачу, звания, а вот квартиру почему-то и партийность с выговором, занесенным в личное дело, оставили. Сафрон получил на руки трудовую книжку из отдела кадров, предварительно пробежавшись с обходным листом по театру, и отнес ее в музей своего деда – в Пушкинский. Через месяц, чтобы не прерывался трудовой стаж и не посадили за тунеядство, он вышел на работу. Работал по-прежнему экспертом, на полставки, два раза в неделю. Вот в это-то время и принес ему на экспертизу древний мозаичный лик добрый большой парень Славик, дирижер-хоровик из Харькова, с больной мамой на руках. Сафрон сказал ему правду, что этот лик бесценен, но даже бесценное художественное произведение искусства имеет цену. Надо лишь знать, кто может за них дать большую цену. Сафрон знал таких людей и почему-то захотел помочь этому парню и его маме. Со временем он поменял свою двухкомнатную квартиру и вновь построенный двухкомнатный кооператив, оформленный на его родителей, которые ни в какую не захотели переезжать из Тобольска в Москву. Папа по-прежнему реставрировал Тобольский кремль, а мама, став большим профсоюзным начальником, все строила профсоюзные лагеря для детей, дворцы культуры, спортбазы, детские больницы в городе и области, лично курировала свой личный детдом, сделав его образцово-показательным для всей Сибири. В общем, его родители занимались в Тобольске своим делом и переезжать оттуда отказывались наотрез. Но семейный съезд двух квартир все же состоялся. Они как бы съехались в большую полногабаритную, с высоченными потолками пятикомнатную квартиру в элитном доме Москвы на Кутузовском проспекте. Именно в том самом доме, где жил недавно незабвенный Леонид Ильич Брежнев со своей семьей. Да вот умер, к несчастью, разрешив напоследок членам ЦК КПСС и членам Политбюро разводиться, а значит, и разъезжаться на все четыре стороны. Вот и разъезжались они изредка, и меняли квартиры, а Сафрон
съехался с родителями.С дочерью бывшего Генсека он был знаком давно. Вот ей-то он и пришел показать уникальную вещь. Галина была неравнодушна к очень дорогим ювелирным украшениям с бриллиантами и имела тягу к произведениям искусства – желательно, из золота. Ни в том, ни в другом она особо не разбиралась, но у нее были друзья-антиквары, которые разбирались и могли провести развернутую экспертизу и дать оценку. Среди таких друзей и значился Сафрон – знаменитый баритон из Большого, страстный коллекционер и знаток старины, упакованный перспективный жених со знанием языков, приятной внешностью и хорошими манерами. Галя знала истинную причину его ухода из театра, но по каким-то причинам видоизменила ее, рассказав по секрету своей подруге Алле Пугачевой. Она рассказала, что Сафрон влюбился за бугром не в певицу Анну Катерину, а в него влюбился очень известный в мире тенор Плачидо Доминго.
– Ты же знаешь, Аллочка, чтобы добиться успеха на мировой оперной сцене, мужику нужно быть голубым. Вот они и приголубливают там к себе молодые дарования, чтобы быть в голосовом тонусе. Но у Сафы там что-то не пошло из ревности. Они ведь как мы – без ревности не могут. Поэтому он и вернулся – хороший мальчик, – закончив рассказ, вздохнула Галя. Слухи о своей «голубизне» Сафрон не пресекал, дабы оградить себя от посягательств – той же Гали и примадонны. Они просто дружили. Когда Славик, дирижер-хоровик из Харькова, оставил шедевр на неделю Сафрону, он и принес его Галине по-соседски.
– Галя, дорогая, рекомендую тебе глянуть на святой тысячелетний лик византийской эпохи работы венецианских мастеров. Вещь потрясающая, стоящая, ну да сама разберешься. Ты у нас девочка умная и с прекрасным вкусом, – проговорил Сафрон.
Он знал, что сама Галечка ни черта не понимает в этом деле и никогда не разберется, поэтому на пару дней оставил ей свой саквояж из мягкой дубленой кожи, а в нем и лик Спасителя – для оценки экспертами. Через два дня, предварительно позвонив, Сафрон забежал к соседке попить кофейку. Галина встретила его в потрясающем китайском халате на голое тело, и они пошли в зал к нарытому столику.
– Кофе с коньяком или так? – спросила хозяйка, бывшая уже слегка навеселе.
– Так, – ответил Сафрон – я на работе не пью.
– Не хилая у тебя работенка, Сафа, – в доме бывшего генерального секретаря с полуобнаженной дочерью его, – засмеявшись, воскликнула Галя.
– Галенька, да я же не по этой части, ты же знаешь, – так же весело отпарировал он.
– Знаю, знаю, я все знаю, Сафрончик-Арончик. Что ты хочешь за Лик? – уже вяло спросила она.
– Ну, во-первых, не я, Галина Леонидовна, а один очень состоятельный и разбирающийся в таких вещах коллекционер, – ответил Сафрон.
– Да знаю я твоего коллекционера великого, дирижера-хоровика из Харькова, ему этот лик от дедушки достался, давно его ищут, думали, вместе с Семеном Оскаровичем Забегай через Монголию в Тибет забежал. А он, видишь, лик-то, здесь всплыл. В Тибете-то коллеги дедушки Славика их след потеряли. А он, глядь, сам вернулся, лик-то святой, назад через столько лет, – безразлично глядя на Сафрона, произнесла Галина Леонидовна.
Сафрон удивился оперативности экспертов, но вида не подал.
– Галенька, я ведь специалист по другим историям, и ты это тоже знаешь, дорогая. Я антиквар и все больше по древностям, по школам разным и направлениям в искусстве путешествую, – ответил Сафрон, глядя ей в глаза с мягкой улыбкой на лице.
– Смотри, чтобы твои путешествия не привели тебя обратно на родину – в Сибирь, милый Сафа. Тридцать тысяч, – произнесла Галина Леонидовна.
– Сибирь большая, Галенька, там всем места хватит. А ЮВА (Юрий Владимирович Андропов) тоже большой знаток разных историй. Пятьдесят пять, Галенька, – ответил Сафрон.
– Не жадничай, дружок, жадность фраера сгубила. Сорок и точка, – с неприятной улыбкой произнесла хозяйка дома и закутала в свой халат толстеющее тело.
– Пятьдесят, Галенька, пятьдесят. Этой бесценной вещи за забором цена не меньше пятака с шестью нулями, и не в деревянных, а в тамошних. Ее моментально на любом аукционе купят.
– Мы ведь старые друзья, Сафа, а я не хочу по пустякам терять своих надежных друзей. Только по этой причине, ну и из-за любви к искусству хочу я закончить неприятный этот разговор. Но помни, Сафочка, когда тебе дали волю, нельзя брать две, – тихо и мягко, но с холодком в глазах, произнесла Галина и добавила кому-то громко: – Владимир, принесите саквояж.
А потом, с улыбочкой посмотрев на Сафрона, еще добавила: – До скорого, милый Сафа, ты же будешь на премьере в «Современнике»?
– Обязательно буду, дорогая Галенька, и на банкете после премьеры – тоже, – ответил Сафрон, взял саквояж, чмокнул в подставленную щеку хозяйку и направился восвояси, напевая на ходу: – Не печалься, любимая, за разлуку прости ты меня…