Выход за предел

– Ну что, Ваня, будем прощаться по-свойски. Завтра позвоню вечером. Не обижайся, если что, – сказала Оксана и пошла в вагон.

Иван занес чемодан. Они поцеловались на прощание, и он вышел из вагона, немного осерчав. Поезд тронулся. Иван помахал рукой Оксане и пошел домой, рассуждая по дороге: «Портреты, значит? Ну, я тебе излажу портрет!» – уже весело подумал Иван.

Глава 16. Солоха

Дома повесил свой кожаный плащ на крючок, сбросил солдатские ботинки и бросился к мольберту. Работал яростно и с удовольствием всю ночь. А когда на следующий день позвонил Сафрон и спросил: «Как дела, как муза твоя Оксана?», весело ответил ему, что муза уехала, а он работает. Задумал новый цикл по Гоголю – «Вечера на хуторе близ Диканьки».

– Приезжайте, уже есть два портретика.

– А я и хотел подъехать, Ваня, у меня сегодня выходной, и дело есть.

Сказал «жди» и повесил трубку.

– Выходной, – подумал Иван, – где же он работает? В загранкомандировки ездит? Надо будет спросить как-нибудь аккуратно.

Когда Сафрон приехал и увидел свежий холст на мольберте, то просто остолбенел. С картины на него смотрела живая Оксана в украинском убранстве рядом с живописной деревенской хаткой.

– Вот это да, Ваня! И как же называется этот шедевр? – спросил потрясенный Сафрон.

– «У Солохи» называется, Сафрон Евдокимович, – ответил Брагин, – а этот – «Искуситель».

И Иван откинул занавеску с другого холста.

Сафрон аж вздрогнул, увидев настоящего черта на второй картине. Именно настоящего – не сказочного, не мультяшного, не сатирического, не дурашливого. Это был настоящий Сатана! Изящно написанный, в богатых одеждах, тонко думающий, со всеепонимающим, всеевидящим и непрощающим острым взглядом дьявол.

Ошарашенный Сафрон долго молчал, а потом тихо произнес:

– Не он ли водил твоей рукой всю ночь, Ваня? Я такого даже представить не мог… Это потрясающе, Ваня! Как ты додумался-то до такого образа? Это невероятно, Ваня.

Иван, испачканный красками, стоял рядом и молчал, довольный.

– Здесь такая глубина, Ваня. Это же Гете на полотне. Невероятно, просто невероятно, Ваня! – проговорил Сафрон и уселся на стул, не в силах оторваться от гипнотического взгляда сатанинских глаз.

– Закрой Ваня, картину. Нет сил устоять перед этим взглядом, – еще тише произнес Сафрон.

Иван накрыл картину и уселся рядом.

– Как ты смог так написать его, Ваня? – спросил Сафрон, не глядя на Брагина.

– Меня сегодня муза посетила, посетила, так немного посидела и ушла, – пропел неумело Иван и засмеялся. – Не знаю как, Сафрон Евдокимович. Может, и правда кто водил моей рукой?

– Сия тайна останется неразгаданной, Ваня, – произнес Сафрон, – но чтобы такое написать, одного таланта мало, что-то нужно еще.

Они помолчали недолго, и Иван спросил:

– Может быть, чайку, Сафрон Евдокимович?

– Можно и чайку, Иван Тимофеевич, – ответил Сафрон.

И Иван, удивленный таким обращением, ушел ставить чайник на плиту. Поставил. Принес на стол два стакана в подстаканниках, сахар, сухарики московские, а следом и чайник с кипятком.

– Ваня, есть один очень влиятельный человек, который хочет купить твою «Золотую Бабу» – за очень хорошие деньги, – проговорил Сафрон.

– А в чем проблема? Пусть покупает, если хочет, – ответил Брагин и наполнил стаканы свежезаваренным чаем.

– Проблема в том, Ваня, что не надо бы продавать «Бабу» твою «Золотую». Потому, как она реально золотая, как и этот твой «Искуситель» – реально Искуситель. И эти работы достойны лучших мировых выставочных залов и галерей, а не частных коллекций. Но человек очень влиятельный и в будущем сможет сильно помочь тебе, Иван Тимофеевич, – негромко проговорил Сафрон, ложечкой помешивая сахар в стакане.

– Только вот боюсь я твоего «Искусителя», Ваня, боюсь с того момента, как увидел. А «Золотую Бабу», Ваня, придется отдать. Повторюсь, уж больно влиятельный человек просит! – проговорил Сафрон и замолчал, вздохнув.

– Просит, так отдайте, Сафрон Евдокимович, я еще нарисую, – ответил Иван.

– А ты бы достал картину-то, Ваня? – сказал Сафрон.

Иван сходил в загашник, принес «Золотую Бабу» и поставил ее на мольберт на место Оксаны-«Солохи».

– Да, Ваня, необыкновенно сильная работа, – произнес Сафрон, сидя на стуле. И добавил: – Ребенок тоже – к месту. Она как будто бы закрывает его голову руками у основания живота своего. Оберегает от неведомой беды ужасающей силы. Будто спасает от угрозы смертельной.

– А это не ребенок, Сафрон Евдокимович, – вдруг откликнулся Иван. – Это просто человек. Она ведь большая, по моему разумению, была. Вот в пропорции и кажется, что человек, как ребенок маленький, прячется под ее руками, – негромко пояснил Иван.

– Интересное уточнение, Ваня, очень интересное. Ну-ка, открой «Искусителя», – попросил Сафрон Брагина.

Иван снял материю, закрывающую соседнюю картину, и отошел с ней к столу. Сафрон поднялся, с ужасом глядя на «Искусителя», и произнес: «Очень похоже, Ваня, что она нас от него защищает».

Они стояли и молча смотрели на полотна. «Золотая Баба» как будто потемнела, помрачнела, нахмурилась, и ее коми-пермяцкие черты лица обострились, а скулы сжались от напряжения и боли. А «Искуситель» с надменной ухмылкой беззаботно и дерзко продолжал взирать на Ивана с Сафроном.

– Ваня, закрой его, – вдруг тихо попросил Сафрон.

Иван пошел и накрыл картину материей, находившейся в его руках.

– Они же, Ваня, оба с дохристианских времен. И, видно, что очень хорошо знают друг друга! – проговорил Сафрон. – Не следовало бы нам отдавать «Золотую Бабу», ох, не следовало! Да делать нечего. Я поставлю условия при продаже нашему коллекционеру, чтобы он беспрепятственно позволял показывать ее на всех твоих выставках, Ваня. А теперь мне пора.

Сафрон забрал картину и ушел, а Иван отправился спать. Вечером его разбудил звонок телефона.

– Ну что, не передумал еще, москвич? – прозвучал в трубке трогательный голос Оксаны.

– Привет, Оксана. Ничего я не передумал, – ответил Иван. – Когда ты приезжаешь?

– На заводе сказали, что надо отрабатывать десять дней, пока замену найдут, – ответила она.

– Почему так долго? – снова спросил Иван.

– Говорят, что по закону положено месяц, но за меня мастер Сергей Палыч попросил.