Выигрыш — смерть

— Ого, парень, да ты буйный, — Лелик, подперев голову, сочувственно смотрел на меня.

— Такое в голову лезет… — бормотал я заплетающимся языком.

— Постарайся все же уснуть.

Я снова закрыл глаза. И на этот раз увидел совсем иное. Я дома, мы пьем чай с мамой и ее сотрудницей, в которую когда-то я по-мальчишески был влюблен. Она разливает чай, касаясь меня сзади мягкой податливой грудью. Мама осуждающе смотрит на нас. Но я уже невменяем. Я хватаю ее за руку и тащу под стол, она смеется, я поспешно раздеваю ее и вижу мамины ноги. Она стоит рядом. Ну и пусть. Передо мной нагая женщина, груди с коричневыми сосками торчат в разные стороны. Шалея от желания, я погружаюсь в женщину, и последний пароксизм наслаждения исторгает у меня мучительный стон.

— Эх, парнишка, сон видно тебе на пользу.

Вздрогнув, я открываю глаза и вижу Лелика и постылую камеру.

— Давай-ка я тебе лучше расскажу про перетягивание каната, слыхал?

— Нет.

— Ну, слушай тогда. «На ковер» вызываются два новичка. Обоим перетягивают мошонку веревкой и завязывают глаза, потом сажают друг против друга. У каждого — конец веревки. Тяни изо всех сил! Кто раньше закричит — проиграл. Получай десять «горячих». На самом деле человек тянет свою веревку, закрученную вокруг быльца кровати. Умора!

Остальные рассказы были того же плана. На следующий день меня перевели в следственный изолятор. И надо же — по тюремному старшинству там правил Лелик! Тоном бывалого зека я спросил:

— Куда «гады» ставить? — хотя отлично видел сбоку от двери стойку с ботинками.

В отсутствие Лелика главенствовал Малыш — пятнадцатилетний ублюдок, прошедший спецшколу, спецучилище и оказавшийся наконец в тюрьме.

— Ты что, по второй ходке? — спросил Малыш, пораженный моей осведомленностью по части «прописки», игр, загадок и прочих камерных затей. Мой отрицательный ответ обрадовал его — иначе пришлось бы Малышу передавать власть. Потянулась однообразная тюремная жизнь. Перестукивание с соседней камерой, передача посылок «конем» на веревке, «прописка» новичков и нудная однообразная работа — вкладывание клепки в сепаратор подшипника. Клепка — работа не из творческих. В кольцо с дырками между выемками для шаров подшипника вставляются болтики. Из двадцати сепараторов складывается столбик, заворачивается в промасленную бумагу. На стол кладется длинный лист фанеры. Пропитанный машинным маслом, он помнит много поколений подследственных. Горе тому, кто неловко встанет, пошатнет и рассыплет готовые столбики… Поэтому их стараются сразу заворачивать… Кстати, удар ребром ладони по шее называется «макарон».

По мере увеличения моего тюремного стажа, я продиигался вверх по лестнице тюремной иерархии. Наивысшая ступень — заведующий «телевизором» — ящиком, где хранятся продукты из передач и ларька, делимые затем согласно рангам.

Суд прошел обыденно. Стыда перед товарищами, соседями и сокурсниками не было. Только бы дали поменьше! По совету сокамерников я сочинил длинное жалостливое последнее слово, смысл которого сводился к тому, что я осознал свою вину целиком и полностью, клянусь искупить ее добросовестным трудом и прошу назначить мне любое наказание, не связанное с лишением свободы.

Судья и народные заседатели откровенно скучали, слушая наши с Олегом похожие как две капли воды речи. Суд не внял заученным мольбам, и с шестью годами усиленного режима я отправился в «сужденку» — зал ожидания утверждения приговора. На год меньше получил Олег: свою роль инициатора кражи я не скрывал.

Через два месяца после разбора кассационной жалобы, с приговором, смягченным до четырех лет, и был этапирован в Н-скую ВТК.

Расстояние в восемьсот километров наш «Столыпин», цепляемый то к одному, то к другому поезду, преодолевал почти трое суток, Лишних неудобств конвой не чинил. Вода и вывод на оправку предоставлялись регулярно, но нервы у всех были на пределе. Продуктов на этапе было достаточно, кроме того, еще в тюрьме выдали по куску желтого сала, буханке хлеба и куле^ чек сахару. Если от чего и страдали, так это от скуки.

В нашем купе обнаружился педераст. Маленький, ушастый Коля вначале сопротивлялся домогательствам желающих воспользоваться его благосклонностью, на после первых оплеух скис:

— Делайте, что хотите, только дайте поспать.

По прибытии в колонию этап две недели провел в карантине. Жирная сытная еда вселяла оптимизм. Часто к решетке прижималась чья-нибудь голова и голосом, подрагивающим от страха быть застуканным, обещала землякам да и всем остальным покровительство после карантина в обмен на такие мелочи, как вольная одежда. Особенно ценились «фенечки» (спортивные костюмы). Как позже выяснилось, такого рода обменом обещаний на вещи занимались все, кому не лень, в том числе и последние «чуханы», терять которым было нечего.

Перед выходом в зону с каждым беседовал представитель администрации. Мой будущий начальник отряда, капитан Божок, поразил своим тонким, болезненным лицом, совершенно, по-моему, не подходящим для вершителя судеб двухсот с лишним человек. В отделения распределяли по уровню образования. В мое, немногочисленное, входили так называемые «окончившие».

«Окончившие» располагали свободным временем, большим, нежели «школьники». На производстве работали все одинаково, но потом ученики садились за парты, терзаемые страхом проштрафиться еще и в школе, а «окончившие» решали одну задачу: как не попасться на глаза администрации, которая немедленно навесит какую-нибудь хозяйственную работу, от которой нельзя отказаться, если человек рассчитывает освободиться не по «звонку».

Распределение по рабочим местам волновало всех. Закон зоны ничем не отличался от закона всей страны — план любой ценой. За этим бдительно следил актив — крепкая, сплоченная когорта осужденных, отбывающих длительные сроки и рассчитывающих на досрочное освобождение. Не выполнил норму один — минус всей бригаде. Возможности своих «золотых рук» я знал досконально. Вбитый мною гвоздь обычно сворачивался штопором и не держал даже собственного веса. По счастью, работа попалась неплохая. Инструментальный участок, куда меня определили, не имел плана выработки. В двух небольших цехах стояли токарный, фрезерный, сверлильный, шлифовальный станки. В закутке орудовал сварщик Коля Мурашко — задумчивый паренек с длинным бледным лицом. Работал он умело, спокойно. Не лез в дела жуликов и администрации, понимая, что его приговор — десять лет за разбой с убийством — шансов на досрочное освобождение не дает. Не спеша работали за двумя верстаками слесари. Обстановка приятно контрастировала с беготней и неразберихой основного производства.

Мастер Иван Степанович Матвий, пожилой седоусый толстячок, был как бы воплощением размеренной жизни инструментального участка. В свободное время и обмен на продукты ребята делали замки с нарезными ключами, подковки с вваренными осколками фрез, высекающие из асфальта снопы искр.

Нынешний фрезеровщик должен был в течение месяца, если ничего не случится, уйти «на химию», И в моем лице готовилась ему замена.

— Вот станок, ручки туда, ручки сюда… и — поехал.

Что его всерьез интересовало, так это не принес ли из тюрьмы денег.

Приспособления для основного производства приходилось изготавливать не часто, времени хватало. Случались и казусы. Включив стол на автоматический ход, я забыл выдернуть ручку, и она, бешено вращаясь, так саданула меня в промежность, что у меня разом отнялись ноги, я едва не потерял сознание. Но обошлось без серьезных повреждений.

«Окончивших» было процентов десять от общего числа осужденных. Каждый день один из нас назначался дежурным по отряду: остальным надо было ходить на занятия. Первый раз меня поставили дежурить уже через несколько дней после выхода в зону. Работа не пыльная: сиди у входа на стуле, вставай, когда входит кто-то из администрации, ори во всю глоткуг «Отряд, стройся!» и вообще — следи, чтобы в здании все было «по делу». Зато на работу ходить не надо. Вечером я, как и положено, прокричал:

— Отряд, выходи на поверку! — и устроился читать взятую в библиотеке книгу. После подъема и перед отбоем вся зона выстраивалась пятерками по отрядам для проверки на плацу. Пересчитывали — не сбежал ли кто. Так и в этот раз: зона построилась на плацу — одного нет. Кого? Новенького. А новенький, то есть я, сидит с книжкой на стуле дежурного. Нашли меня и привели на плац.

— Ну, если из-за тебя снимут баллы, готовься, — прошипел председатель совета отряда. Он ждал суда «на химию», и каждое нарушение могло для него оказаться роковым.