Выигрывать надо уметь (сборник)

– Послушай, – сказал я, – давай к морю сходим, а?

– Ты что, моря не видел?

– Да надоело, понимаешь, всякую муру слушать… Хочешь, я тебе на берегу расскажу все, что нам сегодня будут выкладывать? Хочешь?

– Может, ты и учителя заменишь? – спросила она, наклонив голову. Будь я менее воспитанным, мог бы подумать, что как-то занудливо она это спросила.

– Марина, о чем ты говоришь! Разве можно вот так просто проходчику средней руки учителя заменить! Пошли на берег, а? Я тебе такое расскажу…

– Какое? – спросила она, стараясь выглядеть не очень заинтересованной.

– Расскажу, что я думаю, когда на тебя смотрю.

– Что же ты думаешь?

– О! Об этом нельзя говорить за партой. Об этом можно говорить только на берегу моря, под шелест пальм… Ну, на худой конец сойдет и шелест волн Татарского пролива. Так идем? Я слышал, сегодня потрясающий закат намечается.

– Витька, а ты ведь вчера прогулял!

Мне оставалось только вздохнуть. В школу мы пришли молча, так же молча втиснулись в парту. Учителя математики в школе не было, его заменял наш маркшейдер Алексей Иванович. Кончив объяснение, он посмотрел в класс.

– Ну что, ребята? Все понятно?

И два десятка взрослых людей с тяжелыми мозолистыми ладонями – проходчики, горнорабочие, такелажники – опустили глаза, засопели деловито, озабоченно.

– Значит, понятно. Давайте проверим… Никитин.

– Боюсь, что ни к чему это, Алексей Иванович, – сказал я.

– Но я ведь только что спрашивал – понятно или нет… Почему же ты молчал?

– Когда вы объясняете – другое дело… А так…

– Марина, если он на второй год останется, это будет и твое поражение, – сказал Алексей Иванович, хмурясь, поскольку был уверен, что хороший учитель должен хмуриться.

– Так ему и надо, – ответила Марина, и я даже не понял, в шутку она это выдала или всерьез. – Ты для себя учишься, а не для меня, – повернувшись ко мне, сказала Марина по-старушечьи рассудительно. Не понравились мне ни слова ее, ни тон.

Тогда я встал, подошел к доске и, взяв за холку это несчастное, жалкое, никчемное уравнение, с помощью интегралов, дифференциалов и прочих запрещенных приемов, на которые меня три года в институте натаскивали, начал мять его, подбрасывать, топтать ногами, завязывать в узлы, рассекать эти узлы одним взмахом кривой шашки интеграла. Я игрался с уравнением, как большой пес со щенком. А когда на доске не осталось ни одного квадратного сантиметра свободного места, в самом уголочке написал ответ: игрек равен нулю.

И положил мел. И стряхнул пальцы. И невинно посмотрел в окно.

– Ну что ж, все правильно, – спокойно сказал Алексей Иванович. – Игрек действительно равен нулю. – И склонился над столом. Через его плечо я заглянул в журнал – что поставит. И увидел, как он аккуратно вычеркивает мою фамилию. – Ты можешь посидеть до конца урока. Если хочешь.

Иногда так приятно чувствовать себя незаслуженно обиженным, что ничего другого и не хочется. Сладкая, ноющая боль оскорбленности разливается по душе, и хочется как можно дольше носить ее в себе, беречь и лелеять.

Дождавшись конца урока, я молча собрался и пошел к морю. Волн не было. Солнце покачивалось на горизонте, как детский воздушный шарик, который вроде плавает на воде. Рядом экскаватор грузил для поселковых нужд песок в самосвал, тощий парень по прибрежной полосе катался на велосипеде, и за ним без устали бегала маленькая собачонка.

Сопки нависали над поселком громадные и почти голые. Только густая щетина коротких черных пней украшала их крутые гладкие склоны. Говорили, что лес сожгли еще японцы, сматываясь после войны. Тогда же они и шахту затопили, взорвали выработки. Шахта уже работает – будь здоров! А сопки так и остались голые.

Каждый раз, когда я вот так издали смотрел на поселок, почему-то становилось грустно. Потом понял отчего это – я знал, что наступит время, когда меня здесь не будет, когда о поселке буду только вспоминать. А уезжать придется. Возможно, вернусь сюда, чего не бывает. Но уезжать надо. В конце концов из института меня исключили только на год, а здесь я уже все два. Пора и честь знать. Декан на мое письмишко ответил, мол, милости просим.

Солнце зашло, стало темней и прохладней. Сопки над поселком вроде стали больше, совсем нависли, приблизились. Хоть бы огонек где мелькнул – нет, глухо. Где-то там, в синеве сопок, проходила дорога, единственная ниточка к большому миру.

Услышав шаги, я оглянулся. Марина.

– Что, закатом любуешься? Знаешь, что сказал Алексей Иванович? Он сказал, что ты показал неплохое знание математики по программе высших учебных заведений.

– Ему виднее.

– Витька, зачем же ты в восьмой класс пошел?!

– А разве не ты мне предложила?

– Так ты из-за меня?! Ой, Витька… Что же теперь будет?

– Ничего не будет. Алексей Иванович меня уже из списка вычеркнул. Послушай, Марина… Почему ты не хочешь, чтобы мы чаще встречались?

– И так почти каждый день видимся…

– Вот именно – видимся. В школе. Почти по службе. Так почему все-таки, Марина?

Она прошла вперед, оставляя на песке четкие следы резиновых сапожек, остановилась у самой воды. Спокойные волны, набегая на берег, затопляли ее сапожки до щиколоток и опять отступали. Марина сделала еще несколько шагов в глубину, потом вернулась и села рядом на деревянный ящик.

– Понимаешь, Витя… Я думала, ты знаешь… Мы переписываемся с одним парнем… Он в армии служит.

– Он отсюда, из поселка?

– Да.

– Переписывайся на здоровье. Я не против. Если он спросит, ты ему так и передай, что я, дескать, не против, что желаю вам счастья и всего такого на долгие годы.

Марина повернулась ко мне, и при свете остатков заката я увидел, что она плачет. Ну вот, только слез нам и не хватало. Не понять мне этого… Один ей письма из армии пишет, второй здесь шагу не дает ступить, а она плачет!

– Понимаешь, Витя… Это будет нечестно… Ну, если я с тобой буду встречаться, а ему на письма отвечать… Он, может, только из-за меня сюда приедет… Как же мне тогда?

– А если я из-за тебя уеду отсюда?

– Из-за меня?!

В ее глазах вспыхнул детский восторг. Она, наверно, первый раз почувствовала, что может как-то влиять на других людей, на их поступки. Кажется, ей понравилось это открытие.

– Ладно, Марина. Пошли.

Кроме берега и общежития здесь, в общем-то, и идти некуда. Да и дорога тоже одна. Ни с кем разойтись, ни от кого улизнуть не удастся, как бы этого ни хотелось. Думаю, поселковые условия оздоровляют нравы. Невозможно таиться, вести двойную игру, лукавить.