Выплата

Младшие дети с новой силой начинают хныкать. На меня накатывает горячая волна головной боли — слишком высокая концентрация слез вокруг за последние сутки.

— Пожалуй, у меня больше нет вопросов.

Ни черта я не выяснил, но явно от этой семейки сегодня толку больше не будет. Да и от меня, если начистоту.

Никита выходит провожать меня к воротам, хотя вроде они автоматические и открываются с пульта.

— Пожалуйста, не надо больше приезжать, — тихо говорит он. — Не найдете вы Венди. Только малышню зря расстраиваете.

— Почему ты так думаешь? Если щенок нашел укрытие, он может быть еще жив. А может, его кто-нибудь приютил.

— Нет. Говорю же, не надо больше искать…

— Да что случилось? Говори прямо.

Парень молча качает головой. Черт, холодно стоять на ветру…

— Если ты хочешь, чтобы я прекратил расследование, объясни мне, почему его следует прекратить.

— Потому что… ну, в общем, нет больше Венди.

— Ты знаешь, что с ней случилось?

— Женечка с ней случился. Отчим мой. Со всеми нами он случился, а с Венди — больше всех. Короче, мы в Италию в марте собирались поехать. Вместе, всей нашей большой счастливой семьей, — мальчик криво усмехается. — Мать билеты взяла, гостиницу забронировала. А потом выяснилось, что с Венди в салон самолета нельзя, а в багаже везти — стремно. Малышня без нее отказалась ехать, вот мать и намылилась сдавать билеты. А Женечка уже губу раскатал, как он по еврораспродажам будет гулять с маминой кредиткой. Своих-то денег у него ни шиша.

— И куда, по твоей версии, он мог деть собаку?

Мальчик хмуро смотрит в сторону:

— Я сам видел, как он пытался утопить Венди в бассейне. Бросал ее туда, она барахталась… Я вошел, и он тут же нырнул за ней, будто просто играл.

— Почему ты не рассказал матери?

— Да что ей расскажешь… Она кипятком писает от этого пижона. Ничего плохого о нем и слышать не хочет. Так что вы уезжайте, пожалуйста. Честное слово, нечего тут искать.

В машине включаю печку на максимум и все равно долго не могу согреться. Ну и семейка… На работу сегодня больше не поеду. Хватит уже, наработался.

Меня ждет моя собственная семья.

* * *

— Мам, сваргань мне кофейку, а? — гундит Олег.

Мама вскакивает со стула и бежит к кофе-машине. Я вскидываюсь:

— Да ты офонарел, Олежа! Сам жопу от стула оторвать не можешь? Тебе же не три года!

Брательник обиженно надувает губы. Мама, как всегда, вступается за него:

— Олег еще не до конца поправился. Мне совсем не трудно поухаживать за больным ребенком, Сашенька. Наоборот, приятно… я снова чувствую себя нужной.

— Мама, Олег не ребенок! Здоровенный лось, на нем пахать можно. И он никогда не повзрослеет, если ты так и будешь вокруг него кудахтать…

Злюсь не столько на Олега, сколько на самого себя. Весь последний год я себе внушал, что как только верну брата домой, все тут же станет хорошо — само собой, неким волшебным образом. Это будет счастливый конец нашей истории, мы все заживем долго и счастливо. И я совсем не учел, что чудесное спасение Олега не решит тех его проблем, которые и создали эту ситуацию. Нет, играть в компьютер он перестал, но в остальном так и остался расхлябанным, беспомощным великовозрастным дитятком. Можно вытащить человека из-за грани бытия, почти что с того света, а вот изменить — невозможно. Тут одинаково бессильны и Дар, и свобода от Дара, и вся королевская конница, и вся королевская рать.

— Ой, я же ужин Феде не приготовила, — подхватывается Оля. — Простите меня, совсем голову потеряла, как Саша вернулся… Так что я поеду домой сейчас, вы уж не обижайтесь…

Встаю:

— Отвезу тебя. Денек тот еще выдался, домой пора…

— Сколько Феде лет, девять? — встревает Олег. — А, десять уже? И что, он сам себе яичницу пожарить не может?

— Кое-кто и в двадцать семь для себя сделать ничего не может!

Да что это с Олегом? Ревнует к Федьке, что не он теперь baby of the family — малыш в семье?

— А я так надеялась, что вы не будете больше ссориться… — качает головой мама.

Открываю рот, чтобы ответить, что я ни с кем не ссорился, это Олежа берега путает. Но Оля уже в прихожей, надевает сапожки, и я выхожу, чтобы подать ей дубленку. Самый тяжело больной в мире Олег, естественно, не удосуживается проводить брата, вернувшегося с секретной миссии по защите Родины. Ничего я, правда, за эти полтора месяца не защитил, бездарно казенные харчи проедал; но об этом-то я никому не рассказывал — секретность.

Надо, конечно, с Олегом поговорить по душам. Как он себя чувствует после всего, чем думает дальше заниматься… ну и так, что вообще произошло. Поиски свободных от Дара идут по всей стране, наверняка найдут кого-нибудь, и Олег окажется не особо нужен Штабу. Конечно, смотря сколько и кого найдут… Но ведь почти кто угодно полезнее, чем Олег.

В общем, надо поговорить с братом, но сегодня все равно вышло бы скомкано — он болеет еще, а я чертовски устал.

— Ты знаешь, почему твоя мама получила Дар к починке вещей? — спрашивает Оля уже в машине.

— Да вроде что-то хотела починить… чайник этот дурацкий, да.

— Она хотела что-то починить. Не только чайник. Но никто не может менять других людей…

— Да уж. Даже не знаю, что должно случиться, чтобы Олежа наконец повзрослел и взялся за ум…

Хорошо, что мы рано ушли, а то, я, пожалуй, наговорил бы лишнего. Странно, конечно, что Оля не приготовила ужин — это вообще на нее не похоже.

— А Федьке действительно нечем ужинать?

— Есть, он поел уже. Я соврала, — просто отвечает Оля. — Нужен был предлог тебя увести пораньше. Ты уставший, раздраженный, а отношения у вас и так непростые. В другой день вы лучше поладите.

— Спасибо…

Оля кладет мне руку на бедро. Сквозь плотную ткань джинсов чувствую тепло ее ладони.

Телефон оттягивает карман куртки. Каждое мое слово прослушивают — таковы издержки новой работы.

— Оль, я должен кое-что сказать…

Чувствую, как ее рука, только что поглаживавшая мое бедро, напряглась и замерла. Чего она боится? Что я стану каяться в связях с другими женщинами? Нет, у меня кое-что посерьезнее.

— Я не знаю, когда меня в следующий раз вызовут на эту новую службу. Может, завтра, может, через год, может, никогда. В любом случае я не имею права ничего про нее рассказывать. Ни тебе, ни маме, ни Лехе — никому. Понимаешь меня?

— Да, конечно. Со мной уже беседовали, приходили из органов, — спокойно отвечает Оля. — Очень вежливый молодой человек.

Надо же, меня ни о чем таком не предупреждали!

— И что он сказал?

— Сказал, я ничего не должна у тебя спрашивать и никому не должна рассказывать, когда и куда ты уезжаешь. За меня не волнуйся, Саша. Я же знаю тебя, потому понимаю: чем бы ты ни был занят, это важное и нужное дело. Никаких вопросов — так никаких вопросов. Моя задача в том, чтобы у тебя был дом, в который ты всегда сможешь вернуться.