Выпуск 2. Пьесы для небогатых театров

ВЕРА ИВАНОВНА. Так!.. Через деловой брак!.. Азербайджанец какой-то или… уж я не знаю, кто он там по национальности… Моя-то дура по пьяни… наговорили ей, она и рада… А теперь он вселился и требует, чтобы мы в недельный срок… Иначе он в суд подаст… на выселение… Что делать, Пашенька, а?..

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Погоди, какое же он имеет право…

ВЕРА ИВАНОВНА. Да ведь какие у нас теперь права? Деньги — вот все права!

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Нет, но ты же пенсионерка, блокадница, — это же твоя…

ВЕРА ИВАНОВНА. Это такой страшный человек, Паша! Он… он всех купит, всех судей, всех адвокатов, он нам на кухне так и сказал. — Я вас всех, — говорит, — куплю, — сам улыбается, а зубы у него сплошь золотые. И купит, Пашенька, ты бы видел, что он себе домой тащит в холодильник, сплошные банки по невозможной цене иностранные. А вчера с двумя девушками пришел молоденькими, Паша, что они там вытворяли, стыдно сказать! Мою дуру напоили, она и проспала до утра, а я на кухню ушла, всю ночь там и просидела.

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. А Алеша где?

ВЕРА ИВАНОВНА. Алеша!.. ( Зарыдала.) Алешеньку, Паша, забрали!

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Куда забрали?

ВЕРА ИВАНОВНА. В интернат инвалидный. В интернат-то к нему прихожу в воскресенье, впускной день у них. Что, говорю, Алешенька, как тебе здесь, не очень плохо? — Плохо, бабушка. — А что же, Алешенька, плохого? — Да при мне, — говорит, — одного мальчика побили, он до горшочка не дотянулся, ну и штанишки испачкал… — А тебя, — спрашиваю, — не обижали? — Нет, пока, кричат только очень. — Говорит — и глазки у него такие испуганные, грустные… Я, конечно, в слезы, так он же меня еще и утешает. — Ничего, — говорит, — бабушка, не плачь, вы с дядей Пашей только к себе меня на лето заберите, хорошо? Очень мне хочется летом в деревне пожить… ( Плачет.) Все понимает ребенок…

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Да, дела…

ВЕРА ИВАНОВНА. Наташка моя, видно, совсем рехнулась. Как дурочка, сама с собой ходит, разговаривает, то ли он ей чего подсыпал? Отравит он ее, чует мое сердце, отравит.

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Погоди, комнату, говоришь, она ему продала, а деньги где?

ВЕРА ИВАНОВНА. Деньги?.. А я, Паша, не знаю… Я, Пашенька, ничего не знаю. Он говорит, я вашей дочери на книжку положу. У нее спрашиваю, та только на меня глаза таращит да улыбается. Нет, это не от водки, это он уж ей точно чего-нибудь подсыпал…

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Может, мне с ним поговорить… по-мужски?

ВЕРА ИВАНОВНА. Ой, что ты! Не дай Бог! Еще тебя укокошит. Он все может, подговорит кого-нибудь… Нет, Пашенька, уходить нам надо. А как уйти? Сердце кровью за Наташку с Алешенькой обливается. Я уж и пожитки все собрала, сложилась… а это вот на первый случай, сегодня уж домой не пойду. Решила так: встречу тебя, где-нибудь вместе заночуем, где Бог даст. Я уж теперь не хочу с тобой расставаться, будь что будет. Хоть на вокзале, хоть в подвале, хоть на чердаке, лишь бы вместе, вдвоем. Вот, все я тебе выпалила, все свое горе… Ты-то как? У тебя-то что? Нашел дом-то?

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Нашел.

ВЕРА ИВАНОВНА. Слава Богу!

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Да только…

ВЕРА ИВАНОВНА. Что? Ты не тяни, а то у меня сердце замирает. Ты по порядку…

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, приезжаю я на то место, что тебе говорил… Там у меня когда-то вроде родственница жила, пятая вода на киселе… Приезжаю, — а там пусто. Я сперва, знаешь, не понял, ошибся, думаю. Ну, стою так, спросить не у кого, походил, побродил… Место, вроде, то, и речка так течет, и пригорок, и сосны… а деревни нет, как корова языком, ни следочка.

ВЕРА ИВАНОВНА. И куда же она девалась?

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, пошел я себе дальше, по тропинке, да лесом, авось, думаю, выйду куда… ( Вдруг замолчал.)

ВЕРА ИВАНОВНА. Что, Паша? Нехорошо тебе?

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Да нет, как-то знобит что-то.

ВЕРА ИВАНОВНА. Господи, да ты совсем у меня… Дай-ка лоб… Так и есть, температура! Что ж делать-то, а? Что же делать?

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Погоди, Вера, не тарахти. Пройдет.

ВЕРА ИВАНОВНА. А если не пройдет? В нашем-то возрасте, знаешь…

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Погоди, дай дорасскажу.

ВЕРА ИВАНОВНА. Да мне в голову совсем не то лезет…

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. А ты голову свою собери. Так вот, иду я лесом, иду, никого, ни души. Страшно не страшно, а как-то жутковато. Будто весь род человеческий вымер. Часа два я этак протопал, вдруг вижу, какие-то избенки стоят. Ну, я обрадовался, чуть не бегом припустил. Подхожу ближе — а избенки все — неживые…

ВЕРА ИВАНОВНА. Как неживые?

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Брошенные давно и еле дышат.

ВЕРА ИВАНОВНА. Так, может, там бы и пожить?

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вот бабий-то ум короткий. Пожить!.. Без стекол, без дверей, крыша провалилась, один ветер гуляет, это ладно. Без электричества, ну, тоже ладно. А без хлебушка как?.. То-то и оно. Сижу я так, горемыкаю…

ВЕРА ИВАНОВНА. Паша, пойдем в метро, я боюсь.

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Кого ты боишься? Народу — вон еще полно.

ВЕРА ИВАНОВНА. Я не народ. Я, что ты заболеешь, боюсь.

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Пройдет. Ерунда.

ВЕРА ИВАНОВНА. Все равно ведь ночевать негде. Останемся а вагоне, выспимся. Тепло, мягко. Я ведь, как на грех, и таблеток никаких не взяла. Голова-то уж совсем не соображает. Покидала чего в сумку, сама не помню, и пошла подальше от своего черномазого, уж не знаю, кто он там есть…

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Может, он негр?

ВЕРА ИВАНОВНА. Нет, ну что ты, негр! По-русски хорошо говорит, и все зубы золотые. Всех, говорит, вас куплю, с вашими потрохами. Здесь, говорит, у меня офис будет. А я так думаю, никакой у него не офис, а самый настоящий, прости, Господи, бордель. Вот Наташку мою на тот свет отправит и откроет бордель для своих азербайджанцев или кто они там…

ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вера, ты с работы уволилась?

ВЕРА ИВАНОВНА. Уволилась… ( Снова заплакала.)