Выражение монашеского опыта
Шрифт:
59 «Поставим радостный пятый глас»
Мой дорогой батюшка, желаю, чтобы это мое письмо нашло тебя в полном здравии. Мы, с Богом Святым, умеренно здоровы.
Получили твое письмо и фотографию, которая меня очень растрогала. Я уже давно не получал твоих посланий, и это было как весть из иного мира. Мне так показалось и потому, что ты находишься столь далеко. Не знаю, как ты там оказался, но да не оставит тебя Бог. Да помянет Он твои труды новоначального, ревность твоего юношеского подвижничества и да прострет Свою милость и щедроты на твое покаяние.
Я никогда тебя не забывал и не вычеркивал тебя из богослужебного помянника. Ибо ты — мое дитя. И что бы ни сделало дитя, отец всегда
Причина моего молчания, когда я тебе не писал, была следующая: так как ты меня понуждал исключить тебя из братии, а я не хотел этого сделать, желая, чтобы ты был святогорцем, — в конце концов, дабы не ослушаться, сделал это, как не несущий ответственности, поскольку ответственность взял на себя ты. И вот как плохо это для тебя кончилось. И в том же месяце ты попросил, чтобы я записал тебя снова. И ты настаивал, когда это было уже невозможно. Ибо суждено было вкрасться тысячам неправд. И я боялся отяготить свою душу. Поэтому я опечалился и прибег к молчанию, чтобы избежать бремени.
Однако теперь все это позади, и я всегда тебя вспоминаю, тебя люблю, о тебе болезную. Не забываю твоей доброты. Только когда что-то приносит вред моей душе, не соглашаюсь. Ибо Бог намного выше человеческой любви.
И если ты мне подаришь все блага мира, но мне станет известно, что одна вещь не по Богу, я не сделаю этого вовек. Ведь я день и ночь прошу, да будет воля Божия, как же я могу ее преступить? Поэтому не говори, что я тебя не люблю, но говори, что Бог не согласен с твоим помыслом.
Ты мне пишешь о своих скорбях. Я и без твоих писем имею извещение, что ты сильно страдаешь. Вижу тебя, как будто ты во тьме в некоем лабиринте сражаешься со зверями, не зная, что делаешь. И я, как иная Ариадна, даю тебе нить, чтобы ты вышел. Открываю тебе дверь и с неподдельной отеческой любовью призываю тебя вернуться.
Приди, чадо мое, примиримся, чтобы ты пришел в себя. Я, как врач, могу исцелить тебя от страсти смущения и печали, которая ныне неотступно тобой владеет. Приди, и я поменяю пластинку. Поставим радостный пятый глас. [128] Я заколю тельца, и мы повеселимся. Я полон любви и прощения. Приму тебя, как нежный отец, в свои объятия, как сына из притчи. [129] Поцелую твои уста, которые, может быть, говорили что-то безобразное, чтобы они получили благословение и впредь говорили только благообразное и больше никогда никого не осуждали. Я этим сыт, и что бы я ни услышал, что бы мне ни сказали, меня это не огорчит. К тому же, мы люди. Иначе видишь ты, и иначе я. Довольно, чтобы мы оба видели в Боге. У меня, смиренного, нет ощущения, что я опечалил тебя или досадил тебе или кому-то другому своим отношением к монастырям.
128
Речь идет о пятом гласе византийского церковного пения, который отличается радостным звучанием. — Прим. пер.
129
Имеется в виду евангельская притча о блудном сыне (см.: Лк. 15, 11–32). — Прим. пер.
Не верь тому, что слышишь. Правда — вещь дорогая, и не у каждого в словах ее найдешь. Каждый человек как живет, так и говорит. Узнай истинность слов из образа жизни. Уразумей то, что я говорю.
Ты знаешь, что я не говорю зря. Что думаю, говорю тебе в лицо, так как люблю твою душу больше всех и желаю твоего спасения. И, покупая виноград для вина, я и в этом году не забыл взять на твою долю. Когда, говорю, придет мой сын, пусть найдет готовой чашу моей отеческой заботы и любви.
Итак, радуйся, возлюбленный мой сын, и умоляю тебя: пока ты далеко, будь внимателен! будь внимателен! будь внимателен! Не потеряй моего батюшку! Не забывай, зачем ты стал монахом!
Два дня назад здесь в Лакоскиту умер один отец, валах. [130] И
когда стали его хоронить, он воскрес и сказал, что вышел из ада, где мучился, так как пьянствовал, когда был жив. «Итак, — сказал он им, — смотрите, чтобы и вы не попали туда». И сразу, в то же мгновение, снова умер, и его похоронили.130
Валахия — область в Румынии. — Ред.
Поэтому, сыне мой, сыне мой Авессаломе, [131] услышь мой отцовский голос и, как серна, убегай и спасайся среди сетей, остерегаясь, чтобы не попасть в щупальца греха. Так как воистину больше всех тебя, как ты знаешь, возлюбила моя душа, то усердно, преизрядно молю тебя о твоей бессмертной душе. Позаботься о ней, чтобы не плакать понапрасну в час смерти.
Крепко целую тебя, как своего сына, и молюсь о тебе, как о любимом. Я облачил тебя в порфиру покаяния и надел перстень на твою руку.
131
Слова плача святого царя Давида о смерти его сына Авессалома (см.: 2 Цар. 18, 33). Здесь употребляются как выражение глубокой отеческой любви. — Прим. пер.
Итак, постарайся войти в чертог, чтобы не плакать горько снаружи.
Твой отец и молитвенник,
грешный Иосиф
60 «Итак, хотя бы сейчас постарайся снова вернуться назад»
Милость Божия с тобой, мой благословенный батюшка! Мир тебе! Желаю, чтобы это мое письмо нашло тебя в полном здравии.
Мы получили, сын мой, твое письмо, и я очень растрогался. Ибо уже давно не имел от тебя вестей. Я послал тебе еще одно письмо, но, к сожалению, ты его, кажется, не получил.
Я тяжело заболел от одного нарыва на шее, не обратив на него внимания: оставил это на Бога. И едва из-за него не умер. Ибо заразилась вся левая сторона тела и я был близок к смерти. Начал бредить, перестал узнавать братию. Все плакали, кричали, что нужно вызвать врачей. Я их пожалел и позволил им поступить по их воле.
Итак, начались уколы, лекарства, врачи. Два врача приезжие и Артемий. И в конце концов возвратили меня к жизни, Богу содействующу. Пятьдесят уколов и, кроме того, другие, укрепляющие. Семь надрезов по всему бедру донизу. Кровь текла ручьем. Шесть раз в день — перевязки. Пять месяцев без движения — переворачивали меня в постели. Израсходовали всю вату в Дафни. Большая рана! Из шеи гной собирали чашкой. В дыре мог поместиться лимон. И сейчас еще у меня болит все это место.
Это было большое испытание. Очень благодарю Бога, что Он явил на мне Свою великую любовь. Да будет слава Его божественному имени!
Только сестра, которую ты знаешь, осталась для меня единственным помощником в миру. Она, как мать, часто присылала все необходимое для больного. Наша Пресвятая воздаст ей должную награду за любовь.
Сейчас я чувствую себя хорошо. Встаю на ноги. Хожу с палками. Снова готовлю, как раньше.
А теперь, мой возлюбленный сын, давай побеседуем и о тебе.
Я заплакал, когда прочитал твое письмо. Помянух дни прошлого и поучихся нощию с сердцем моим. [132] Ах! Ах! Ах! Утроба моя священная! Помнишь, как ты сказал, когда уходил, что все дали тебе благословение поехать и вернуться через восемь дней? И ты огорчился из-за того, что я один не соглашался. И я сказал тебе, что то, что ты говоришь сейчас, останется без исполнения здесь, и твое обещание вернуться забудется, когда ты уедешь туда.
132
Пс. 142, 5; 76, 7.