Высадка в Нормандии
Шрифт:
Разбухли ранцы, оттопыривались карманы: там было не только по 150 патронов калибра 0,30 дюйма (7,62 мм), но и плитки витаминизированного шоколада из сухого пайка (по консистенции они напоминали не до конца затвердевший цемент), английские гранаты «гэммон» – в каждой почти полкилограмма пластиковой взрывчатки в оболочке, похожей на хлопчатобумажный носок. Такие бомбочки с успехом поражали даже бронетехнику (солдаты прозвали их «ручной артиллерией»), но их популярность объяснялась и другими причинами: малого количества быстро сгорающей взрывчатки хватало, чтобы вскипятить кофе или разогреть банку тушенки из НЗ. При этом со дна окопа не поднималось ни струйки дыма.
Опознавательные жетоны с личными номерами связывали вместе, чтобы не звенели, а сигареты и зажигалки, как и прочие нужные вещи: бритвенные принадлежности, мыло, таблетки для обеззараживания
Помимо всей перечисленной выше мелочи, каждый брал с собой саперную лопатку и личное оружие – обычно карабин без обоймы. Его вкладывали в мешок, называемый «футляром для скрипки», и привязывали ремнями к груди. У иных были автоматы Томпсона. Ручные противотанковые гранатометы упаковывали разобранными на две составные части. Вместе с запасом противотанковых гранат их клали в ножные мешки, которые будут болтаться во время десантирования. Один такой мешок нередко весил 35–36 килограммов.
У парашютистов были свои приметы и предрассудки. Немало солдат предвидели свою гибель. Один солдат вспоминал позднее «лохматого парня», которого звали Джонни: «Он стоял среди нас и смотрел в пространство. Я подошел к нему и спросил: “В чем дело, Джонни?” – Мне этого не пережить”, – ответил он. Я попытался его успокоить: “Да ладно, ничего с тобой не случится”. И встряхнул его, потому что он был вроде как во сне. А вышло так, что в Нормандии он погиб одним из первых».
Когда Эйзенхауэр в сопровождении небольшой группы репортеров и фотокорреспондентов прибыл в Гринем-Коммон на своем штабном «кадиллаке», он сразу заговорил с солдатами 101-й дивизии генерала Максуэлла Тейлора, которые вот-вот должны были загружаться в самолеты. Должно быть, ему трудно было отделаться от мыслей о мрачном предупреждении Ли-Мэллори, который считал, что почти всех этих парней ждет верная смерть. И все же «домашняя манера и дружеский тон» Эйзенхауэра удивили даже его адъютанта. Один техасец предложил верховному командующему пойти после войны на работу ковбоем. Потом Эйзенхауэр спросил офицеров дивизии, есть ли у них кто-нибудь из Канзаса – он надеялся встретить кого-то из земляков, из своего родного города Абилина. К нему подтолкнули солдата по фамилии Ойлер.
– Как тебя зовут, солдат? – спросил верховный командующий.
Ойлер так растерялся, стоя навытяжку перед генералом, что однополчанам пришлось хором назвать его фамилию, чтобы освежить память товарища.
Эйзенхауэр спросил, откуда он родом.
– Из Веллингтона, штат Канзас, – отвечал Ойлер.
– А, это к югу от Уичиты. – Верховный командующий продолжил свои расспросы: где солдат учился, как ему служится, завел ли он в Англии девушку? Ойлер оттаял и ответил на все вопросы о боевой подготовке, о том, готовы ли к боям его товарищи по взводу. – Понимаешь, Ойлер, пять лет немцы лупили нас в хвост и в гриву, теперь пришла пора сквитаться. – Потом генерал спросил, страшно ли солдату, и Ойлер честно признался, что страшновато. – Ну, только дураку не страшно. Главное в том, чтобы все равно идти вперед. Стоит остановиться, задуматься, и ты потерял цель. Потерял сосредоточенность. Тебя убьют или ранят. А смысл, главный смысл – в том, чтобы идти вперед и вперед.
Как раз идти было в тот момент для парашютистов самым трудным делом. Они были нагружены сверх меры и могли только добрести, пошатываясь, до трапов, где выстроились в очередь. Подразделения наземного обслуживания самолетов С-47 «Скайтрейн» (англичане называли их «Дакотами») трудились в поте лица. Все участвующие во вторжении самолеты в последнюю минуту выкрасили в черно-белую полоску по фюзеляжу и плоскостям, чтобы было ясно видно с союзных кораблей далеко внизу. Некоторые парашютисты при виде такой раскраски рты раскрыли. «Мы чертовски удивились, когда увидели широкие полосы и на крыльях, и на фюзеляже. Нам подумалось, что для немецких зенитчиков будем все равно что утки на озере».
Но главной заботой, особенно в отношении воздушного десанта, была опасность, что их обстреляют свои. В июле 1943 г., во время вторжения на Сицилию, американские корабельные зенитчики открыли огонь и по американским
же транспортным самолетам, и по тем, что вели за собой планеры с десантом. Пилоты ведущих самолетов, отчаянно пытаясь выйти из-под огня, спешно отцепили планеры, предоставив им падать прямо в море. В этой катастрофе было потеряно около полутора десятков планеров. На этот раз, чтобы избежать пролета над флотом вторжения, было решено, что обе воздушно-десантные дивизии будут доставлены к точке десантирования – полуострову Котантен – по широкой дуге к западу от кораблей и зайдут со стороны островов Джерси и Гернси.На носу многих С-47 (парашютисты прозвали их «Альбатросами») красовались придуманные для них имена и эмблемы. На одном, например, был нарисован черт со сковородкой, а на ней сидела девица в купальнике. Под рисунком краской была выведена подпись: «Рай и подождать может». Другой самолет носил менее задорное имя: «Мисс Карета».
На то, чтобы закончить погрузку в самолеты, ушло сорок минут. Сгибающиеся под тяжестью парашютисты не могли подняться по трапу без посторонней помощи – совсем как рыцари в латах не могли сами сесть в седло. А едва погрузились, довольно многим срочно потребовалось снова выбраться наружу: от волнения почки работали усиленно. Пилоты транспортных эскадрилий все сильнее беспокоились о том, что самолеты перегружены. Каждый самолет нес по 16–18 солдат с полной выкладкой, и пилоты настояли на взвешивании. Результаты заставили их встревожиться еще сильнее.
Первым поднялся по трапу сержант и прошел в носовую часть самолета, последним вошел командир взвода – ему первому прыгать. Сержант же будет последним, когда вытолкнет всех остальных и убедится, что никто не притаился на месте. «Кто-то из солдат спросил: правда, что сержант получил приказ расстреливать любого, кто откажется прыгать? “Такой приказ я получил”. Ответ прозвучал так мягко, что все мгновенно притихли».
Во время погрузки 505-го полка 82-й воздушно-десантной дивизии всех потрясло неприятное происшествие. Внутри одного самолета взорвалась граната «гэммон». Несколько человек погибли, самолет загорелся. Уцелевших быстро пересадили в следующий самолет: в ту ночь ничто не должно было помешать вылету по утвержденному расписанию.
Рыча моторами, нагруженные до предела С-47 бесконечной лентой покатились по взлетно-посадочной полосе аэродрома в Гринем-Коммон. Генерал Эйзенхауэр, в глазах которого стояли слезы, отдавал честь вылетающим на боевое задание воинам 101-й дивизии.
Черчилль, решавший всю ночь возникшие осложнения с де Голлем, размышлял в то же время о могучем восточном союзнике. Он давно пытался уговорить Сталина начать наступление одновременно со вторжением в Нормандию. 14 апреля Черчилль передал ему: «Чтобы нам легче было планировать, прошу Вас сообщить, усилия какого масштаба Вы собираетесь предпринять на фронтах».
Год назад Сталин уже перестал верить в то, что его западные союзники когда-нибудь вообще начнут вторжение на севере Европы, то есть выполнят свое обещание, данное в 1942 г. и с тех пор неоднократно возобновляемое. Черчилль всегда предпочитал действовать «на периферии», в Средиземноморье, чтобы избежать новой кровавой бани во Франции, подобной той, что в свое время унесла жизни множества юношей его поколения. В итоге оказалось, что он был прав, оттягивая начало вторжения, хотя побуждали его к этому глубоко ошибочные соображения. Провести операцию такого масштаба раньше армии англичан и американцев были просто не готовы, не имея ни достаточных материальных ресурсов, ни подготовленного личного состава, а провал операции был чреват катастрофическими последствиями. Но никакие уговоры, никакие резоны не могли переубедить Сталина, который не переставал напоминать союзникам о тех обязательствах, которые они на себя взяли. «Нельзя забывать того, – писал он Черчиллю 24 июня 1943 г., – что речь идет о сохранении миллионов жизней в оккупированных районах Западной Европы и России и о сокращении колоссальных жертв советских армий, в сравнении с которыми жертвы англо-американских войск составляют небольшую величину» [35] . К тому моменту на фронтах погибло уже не менее 7 миллионов советских военнослужащих.
35
Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. В 2 т. М., 1957. Т. 1. С. 131.