Выше только звезды

— Но как же так? — Елизавета Сафронова была жалка и растерянна. Зато ее собеседница довольно и несколько злобно хохотала.

Чуть в стороне лежала третья старушка. Ее лицо было закрыто шляпой, и можно было подумать, что она спит. Но, если прислушаться, можно было услышать, как она тихо смеется под шляпой. Это была Вера Анатольевна Горшкова, жена писателя Григория Горшкова. Она была его женой и матерью его детей, больше никем. Нет, она была еще женщиной. И только она одна знала, кого на самом деле любили и Евстафьев, и Сафронов, как, впрочем, и Горшков. Они любили ее, именно потому, что она была просто женщиной, и с ней они чувствовали себя настоящими мужчинами. Она думала о них, а не о себе и своем творчестве, которое никому не нужно. И еще она думала о детях, и не только о своих, и заботилась о них. Кто знает, что получилось бы из той же Роксаны, если бы не она. Это она вытаскивала малышей из воды, когда во время пикников подвыпившие родители напрочь забывали о них. Это к ней они прибегали, когда именитые матери уезжали на гастроли или в творческие командировки и, несмотря на достаток, забывали купить своему ребенку школьную форму к первому сентября. Она заботилась о них так же, как и об их отцах, которые, хоть и были женаты, могли подолгу ходить с оторванными пуговицами. Она пришивала им пуговицы, помогала в выборе одежды и всегда кормила их, вечно голодных гениев, и они чувствовали, что только она могла бы подарить им в постели настоящую нежность и любовь, которой не могли им дать их жены. Оба, и Сафронов, и Евстафьев, все годы их знакомства умоляли ее развестись с мужем и уйти к ним. Сами же были готовы развестись немедленно и без сожаления. Они были удачливее, чем ее муж, талантливее, богаче. Ее Горшков, хоть и был членом Союза, мало что представлял собой в творческом плане и если как-то и держался на плаву, то лишь благодаря ей. Она подсказывала темы и сюжеты его пьес и рассказов, а часто и писала их за него — тогда-то они и получались интересными. Но, в отличие от так называемых писательниц вроде Тамары Евстафьевой, она не относилась к своему творчеству серьезно, понимая, что интерес читателей к нему мимолетен и недолговечен. И разве не доказало время, что она была права? Кто сейчас вспоминает Евстафьеву или Сафронова, как, впрочем, и Горшкова? А если и вспоминает, то лишь в связи с произведениями, на обложках которых имена их детей. Только дети имеют смысл в жизни, потому что они ее продолжение, только ради них и стоит жить. Так получилось, что всех детей своих друзей она, наравне со своей дочерью, считает своими — они ведь выросли на ее руках. И если она когда-нибудь и думала уйти от Горшкова, то лишь ради них. Конечно, было бы проще заботиться о них, будь у нее больше денег. Тогда бы не пришлось самой шить им школьные платьица — можно было покупать их в магазине и выбирать самые красивые, чтобы ее девочки выглядели лучше всех. Впрочем, они и так выглядели лучше всех, но для этого ей приходилось ночами сидеть за швейной машинкой. И тогда она лучше бы кормила их, больше давала бы витаминов… Но она жила с Горшковым, несмотря на насмешки подруг, потому что всегда помнила — это он, городской писатель, когда-то заметил ее в деревенском клубе, где он и другие приехавшие из области поэты читали свои стихи. Другие только развлекались с такими, как она, много обещали, а потом уезжали, а он отнесся к ней серьезно, увез из деревни, женился, и она поклялась себе, что он никогда не пожалеет о сделанном. Кем бы она была без него? Женой комбайнера? А она, как и любая деревенская девчонка, мечтала о городской жизни. И она вписалась в нее как нельзя лучше; что бы делали эти работники искусства без нее? Без ее доброты и женского ума? А еще когда-то она была красива. Естественной, натуральной красотой. Не то что эта кукла Елизавета, уверяющая всех, что ее волосы всегда были рыжими. Они такими не были никогда. Краску для волос она умудрялась доставать всеми правдами и неправдами даже тогда, когда ее не было у нас в магазинах, умоляла всех «выездных» купить ее за границей и наивно полагала, что никто об этом не догадывается.

— Как повезло твоей Роксане с мужем. — Старушки уже помирились между собой. — Роберт — такой достойный мужчина.

— Да, Роберт — человек достойный по всем статьям, — согласилась мать Роксаны. — И красив, и умен, и талантлив, и так любит и ее, и дочь, мою внучку. Но и твоей Лиле повезло. Владимир тоже отличная партия. Роберт все же раньше не принадлежал к нашему обществу, он не нашего круга: родители — обыкновенные рабочие. А родители Володи Дегтярева скульпторы с именем. И он тоже любит твою дочь. А какие у тебя внуки!

— Да, наши дочки сделали замечательные партии. — Бывшие соперницы наконец нашли общий язык. — Не то что ее. — Тамара Евстафьева кивнула в сторону Веры Горшковой, понизив голос до шепота, чтобы не разбудить «спящую».

— Да уж, ее дочка выбрала — позор, да и только! С другой стороны, кто бы ее еще взял, она ведь не такая красавица, как наши. Зато их сын, Верин внук, занял первое место в конкурсе на самого красивого малыша. Откуда бы мог взяться красивый ребенок у родителей, на которых и смотреть страшно? Как ты думаешь, кто настоящий отец Алика? — спросила Елизавета Сафронова.

— Думаю, Роберт. — Губы писательницы-юмористки опять искривила ироничная усмешка. — Кто в нашем обществе самый красивый мужчина?

— Ты что, как ты можешь такое говорить! — возмутилась подруга. — Роберт без ума от моей дочери, он ей не изменяет. Может быть, это Володя Дегтярев?

— Владимир любит мою Лилю не меньше, чем Роберт твою Роксану. — Старушки опять начали ссориться. — К тому же, — умные глаза писательницы сияли торжеством, — мой зять не так красив, как твой.

— Но он и не урод, как зять Горшковой, — возразила актриса и прибавила ехидно: — Зато их видели вместе в очень пикантной ситуации, когда твоя Лиля уезжала на гастроли.

Тут даме под шляпой очень захотелось скинуть оную и прекратить эту болтовню. Ее охватило негодование. Как они смеют нести такую чушь! Ее внук красив, потому что у него была красивая бабушка, и он унаследовал ее черты. Но она сдержалась и даже не пошевелилась. Пусть болтают, что хотят. Глупые старые сороки. Она не опустится до их уровня. Молчала, когда они спорили по поводу своих мужей, промолчит и на этот раз. Все в прошлом. Сейчас она такая же старая карга, как и они, но, в отличие от них, еще не выжила из ума.

— Так или иначе, а брак Жени Горшковой и Виктора — мезальянс. — Писательница первая пошла на перемирие.

— Да, — приятельницы согласились друг с другом, — это смешно и отвратительно, и никому это не нравится, и ничем хорошим не кончится.

Против последних слов возразить было нечего даже Вере Горшковой. Ей самой не нравился этот брак. Конечно, хорошо, что ее дочери, невзрачной и без особых способностей, вообще удалось выйти замуж. Хотя она иногда и недоумевала, за что талантливый архитектор полюбил Женю, она не считала их брак мезальянсом и была не согласна с теми, кто утверждал, что он женился на ней ради карьеры, чтобы войти в их всемогущественный клан, помогающий друг другу и не терпящий посторонних. Она знала, что Виктор по-настоящему талантлив, а если ты талантлив, то пробьешься и без посторонней помощи. Она считала, что Виктор любил ее Женю, и верила, что он является отцом ее внука. Тем не менее что-то в этом браке ей не нравилось и ничего хорошего она, как и все остальные, от него не ждала.

Бывший актер Николай Евстафьев, седой господин лет семидесяти, сохранивший гордую сценическую осанку, и бывший писатель Иннокентий Сафронов, полный, лысый, того же возраста дружно выуживали из воды огромную рыбину. Евстафьев осторожно тянул леску на себя, стараясь не оборвать, а Сафронов пытался подцепить бьющего хвостом судака сачком. Им было сейчас хорошо и беззаботно, как не было хорошо и беззаботно в повседневной жизни, с напряженной работой и интригами. Время примирило их, вечных соперников, впрочем, считавшихся лучшими друзьями. Григорий Горшков внимательно наблюдал за их возней, деловито помогая ценными советами. Толк в рыбалке он понимал, и ему, в отличие от друзей, везло. Пока они совместными усилиями ловили одну рыбину, у него в ведре плескался уже целый десяток, и здесь он ощущал свое превосходство, чего никогда не было в работе и вообще в жизни.

Вере Горшковой, наконец, надоело невольно подслушивать всякую муру, и она, потянувшись, села, как будто только что проснулась.

— Как спалось, дорогая? — Подруги ласково улыбнулись ей.

Роксана Сафронова-Вершинина, молодая детская писательница, стройная миниатюрная женщина с загорелыми изящными точеными плечиками, каштановыми, подстриженными под мальчика волосами, со вздернутым маленьким носиком, покрытым веснушками, напоминала, несмотря на свои тридцать, пятнадцатилетнего подростка. Она полулежала на деревянном стульчике с высокой откидной спинкой, расположившись в тени пестрого зонтика на молодежном пляже, и что-то писала в блокноте. Потом отложила блокнот и долго смотрела, как ее муж, фотограф Роберт Сафронов-Вершинин, стоя на десятиметровой вышке для прыжков в воду, перегнувшись через поручень, разговаривает со стоящей у подножия вышки двадцатичетырехлетней Женей Горшковой, женой архитектора Виктора Горшкова. Сам архитектор, привычно ссутулившись, отчего его голова всегда оказывалась ниже плеч, сидел за рулем водного велосипеда и терпеливо ждал жену, поглядывая на нее и рослого красавца атлета Роберта. Округлая спина, и эти брови, длинный унылый нос и жидкие коричневатые волосы не позволяли отнести Виктора к числу красавцев, хотя и выделяли его из толпы, и на него частенько засматривались женщины. Красивыми были только его глаза, большие, карие и выразительные, обрамленные длинными пушистыми ресницами, но и они терялись на его лице, потому что выражение затравленности и страдания никогда с него не исчезало. Роксана, да и все окружающие, понимали, что брак Виктора и Жени был вынужденным. Только желание пробиться толкнуло Виктора Романовского, тогда еще двадцативосьмилетнего архитектора, жениться на типичной писдочке Горшковой, капризном и ничего собой не представляющем существе, обладающем к тому же серенькой внешностью и плоской безгрудой фигурой, и даже заставило его, по ее настоянию, поменять свою эффектную фамилию на ее, куда менее благозвучную. Зато Виктора, несмотря на молодость, уже хотят сделать главным архитектором города. Виктора Горшкова, а не Романовского. А согласилась выйти замуж за него девятнадцатилетняя девушка потому, что было у нее зеркало, и она понимала, что если она и вступит рано или поздно в брак, то претендентом будет тот, кому нужно ее положение, вернее, не ее, а отца, и его связи. Так что она предпочла это сделать, будучи молодой, и вышла за человека, у которого были перспективы, чтобы никто не думал, что он женился ради карьеры. Но все равно все считали именно так и судачили об этом направо и налево. Женя все еще стояла и смотрела снизу вверх на Роберта, хотя тема разговора уже иссякла, и она понимала, что привлекает внимание. Но она смотрела на него и вспоминала его поцелуи, не обращая внимания ни на окружающим, ни на мужа. Она знала, что муж ничего не скажет. Так оно и получилось. Когда она, наконец, уселась с ним рядом на велосипед и он повез ее по волнам, он был с ней, как всегда, ласков и мил и ни словом не обмолвился о Роберте. Роксана видела, как Женя что-то говорит своему мужу, показывая пальцем на Роберта, а он согласно кивает лысеющей головой. Роберт же, расправив широкие плечи с рельефной накачанной мускулатурой, уже стоял на мостике вышки, готовясь к прыжку. Он сложил руки над головой и прыгнул ласточкой, красиво и правильно войдя в воду, потом его темноволосая голова показалась из воды, и он помахал рукой жене, увидев, что она на него смотрит, и поплыл к берегу. Брак Роксаны никому бы и в голову не пришло назвать мезальянсом. Это был ее третий брак, и все говорили, что она знает, что делает. У Роберта была незаурядная внешность: чуть вьющиеся густые темные волосы, которые он всегда очень коротко стриг, и это не относило его к числу людей, отстающих от моды, а, наоборот, приближало к тем, кто имеет собственный стиль. У него были редкого цвета глаза, синие-синие, и четкие правильные черты лица, словно изваянные великим мастером. А кроме того, он был настоящим мастером художественной фотографии. Он буквально творил чудеса, умело работая со светом и тенью, виртуозно применяя цветовые эффекты. И хотя он и не принадлежал к их избранному кругу, как и Виктор, но бомонд безоговорочно его принял. Ни у кого никогда не повернулся язык назвать его мудописом (муж дочки писателя) — так презрительно в литературной среде называли таких, как Виктор. Буквально все приклеивали этот ярлык к архитектору и никто — к фотографу. Тем более что саму Роксану нельзя было назвать просто писдочкой, хоть ее отец и был писателем. Но она, в отличие от Жени, и сама была способна на многое и уже была членом Союза писателей — не благодаря положению папы, а просто потому, что писала рассказы для детей и явно без папиной помощи — у нее был свой стиль и своя тематика.

Роберт вышел из воды и подошел к жене. Она поднялась ему навстречу. Все, кто был на берегу, как завороженные уставились на эту пару. Роберт был на пять лет старше жены, но, как и ей, ему никто не давал его возраста. Они оба представляли картину молодости, здоровья и счастья. Их благополучие бросалось в глаза, чего нельзя было сказать об их друзьях — Викторе и Жене. Пары дружили семьями. Была еще одна пара супругов, третья в их компании. Владимир и Лиля. Только что они с хохотом съезжали в воду по спирали лестницы-трамплина, обдавая друг друга фейерверком брызг, и вдруг неожиданно исчезли, но Роксана-то догадывалась, куда и зачем.

— Пойду посмотрю, как там дочка, — сказал Роберт, снимая со спинки стульчика, на котором сидела Роксана, фотоаппарат с длинным объективом пятикратного увеличения. — Заодно сделаю фотографии для конкурса. Пойдешь со мной?

— Нет, хочу закончить рассказ, — сморщила веснушчатый носик Роксана.

— Хорошо, пойду один, никаких проблем. — Он провел ладонью по волосам жены и поцеловал ее в макушку Роксана едва доставала мужу до плеча, и от этого они особенно смотрелись — его мужественность и сила контрастировала с ее женственностью и хрупкостью. — Да, я забыл свою книгу. — Он совсем было собрался уходить, но вернулся.

Роксана вынула из-под блокнота, на котором писала, небольшую книгу в тонком переплете с огромной бабочкой на обложке и, улыбаясь, прочитала название.

— Да, и не выходи надолго из тени, это может повредить малышу, — сказал Роберт, заботливо глядя на жену.

— Тебя волнуют только дети, — состроив очаровательную гримаску, сказала Роксана. — Я тебя так не интересую, как они.

— Просто я люблю детей, — возразил Роберт, а потом повернулся и пошел в сторону детского пляжа.

Детский пляж был расположен на длинной отмели, можно было идти в глубь реки от берега достаточно долго, а все равно было мелко. Роберт посмотрел на детей, убедился, что они в полном порядке, и, растянувшись на песке, занялся настройкой фотоаппарата, а потом принялся фотографировать малышей, выбирая момент, когда они не обращают на него внимания и ведут себя естественно. Иногда получались очень смешные кадры; правда, чтобы сделать их, приходилось очень долго следить за поведением и играми ребятишек, но Роберту это занятие было по душе. Четверо ребятишек возились в песке у воды. Его дочь, Ло, Лолочка, Лолита, задорная бойкая избалованная девочка, копия мамы: с каштановыми волосами, собранными на макушке в пучок тремя разноцветными резинками — красной, желтой и оранжевой, и в точно таком же цветном французском купальничке, имитирующем настоящий, с подобием бюстгальтера, который надевать было не на что, потому что девочке было только четыре года. Но она была уже маленькой дамой и ни за что бы не пошла купаться в трусиках, как ее сверстницы. Вот он и привез ей из Парижа купальник, когда в последний раз ездил туда со съемочной группой. У Лолочки был такой же, как у мамы, веснушчатый носик и даже такие же ужимки и гримаски, но все равно она была папиной дочкой, и все это знали. Двое близнецов с одинаковыми светлыми кудряшками и голубыми глазами, с одинаковым ровным загаром, в одинаковых синих трусиках, отличающиеся только характерами и еще тем, что один из них был мальчиком, а другой, вернее, другая, девочкой. Дина и Даня, Диана и Даниил, дети его друзей, Володи и Лили. И, наконец, Алик, Альберт, сын Жени и Виктора, самый красивый ребенок их поселка и самый неуправляемый и озорной. Всем четверым было по четыре года, и родились они в один месяц. Это казалось более чем странным и смешным: три дружные семейные пары произвели на свет детей почти одновременно. Не казалось странным это только им самим, потому что они знали, что никакого чуда здесь нет, а если и есть, то совсем немного. Это было пять лет назад, когда в их город приехал знаменитый психотерапевт, дающий массовые сеансы исцеления. Помимо прочих болезней: анурезов, камней в почках и прочего, прочего, прочего, он лечил бесплодие. Идея зачать детей под его воздействием появилась у архитектора Горшкова. Он мотивировал свое желание тем, что Женя якобы не может забеременеть, а он хочет иметь ребенка. Но все понимали, что это предлог. Поводом же все посчитали то, что Виктору просто надоела некрасивая жена и он решил разнообразить ощущения, придать им остроту. Он предложил пригласить психотерапевта и одновременно заняться любовью во время его сеанса. Каждому со своим супругом. Это будет интересно, — сказал он, — и, если кто-то узнает, никто не сможет обвинить нас в аморалке, потому что групповухой это не назовешь. Обычная медицинская процедура». Врач, конечно же, отказался, вернее, они просто не смогли встретиться с ним и договориться, несмотря на то, что принадлежали к высшей прослойке общества. Тогда они просто засняли его выступление в здании цирка и однажды предались любви под работающий видеомагнитофон. Все три пары одновременно. Под тихую, словно журчание ручейка, музыку, сопровождавшую сеансы. Высшим пилотажем считался оргазм на последних словах врача в конце сеанса, но мало кому из мужчин удавалось продержаться так долго, разве что Роберту. Это вызвало бурные протесты Роксаны, и соревнование в продолжительности прекратили. Все понимали, почему это предложил Виктор, однако никто не понимал, почему согласились остальные, но своя причина, вероятно, была у каждого. Так или иначе, а довольны остались все. Ровно два месяца три пары занимались любовью на глазах друг у друга. В конце первого месяца забеременели Женя и Роксана, а в начале второго — Лиля. И тут Виктор неожиданно вышел из игры, которую сам и затеял, сославшись на ее ненадобность. Женя автоматически вышла вслед за ним, потому что осталась без партнера, и никто так и не понял, почему Виктор прервал понравившееся всем занятие. Трио распалось. А плоды выдумки архитектора появились на свет почти одновременно, с интервалом в несколько дней, и справляли дни рождения в один месяц, а сейчас играли друг с другом в песок и морской бой.