Вышли из леса две медведицы

С радостью и печалью, с молитвой и слезами внес рав Элиягу Натан свиток Торы в синагогу, а после молитвы выразил желание снова посетить сыновний дом. Тем временем дом этот был уже продан другому человеку, и тот принял гостя с уважением и пригласил войти, но рав сказал, что ему тяжело входить в этот дом и что он хотел только познакомиться с купившим его человеком и пожелать ему успеха и мира, потому что до сих пор только слышал о нем от своего слуги, который занимался этой продажей.

На обратном пути из дома сына к дому председателя Совета рав Элиягу тщетно пытался вспомнить имя свидетеля, забравшего сапоги его сына, и дивился про себя, носит ли он их, как рав ему разрешил. И пока он рылся в памяти, он вдруг увидел в поле далекую женскую фигуру, и, пока он недоумевал, кто бы это мог быть, ноги его уже поняли, и решили, и свернули своего хозяина с дороги, и повели к ней. А приблизившись, он увидел, что угадал и что это та самая молодая женщина, которую он видел во время своего предыдущего визита в соседнем с сыновним домом дворе и лицо которой не стерлось из его памяти и даже иногда навещало его во снах.

Сейчас он увидел, что она держит на руках младенца — мальчика около года от роду, и поскольку прошло три года с тех пор, как он видел ее, и тогда она была беременна, он удивился — где же тот ребенок, которого она тогда носила во чреве?

Женщина стояла рядом с землекопом, который рыл канаву для стока воды вдоль края своего виноградника, и глаза ее были прикованы к лопате, которая раз за разом методично вгрызалась в почву и выбрасывала оттуда все новые и новые комья земли.

Увидев рава, землекоп торопливо выбрался из канавы, вежливо поклонился ему и сказал:

— С приездом, ваша честь, мы все здесь по-прежнему скорбим о Нахуме, вашем сыне. — А потом, приблизившись к нему, прошептал: — Несчастная женщина! Каждый раз, когда где-то копают, она приходит туда и смотрит.

С этими словами он вернулся к своей работе, а рав Элиягу, неожиданно для себя почему-то сильно разволновавшийся, поздоровался с женщиной.

Она не ответила. Он видел, что она вспомнила и узнала его и поняла, зачем он приехал тогда и зачем сейчас, но она лишь бросила на него один короткий и пустой взгляд и снова повернулась к канаве и к выраставшей рядом с нею куче земли. И больше она не обращала внимания ни на него, ни на копавшего канаву человека, а смотрела лишь на вонзавшуюся в землю лопату, которая слой за слоем снимала почву, и вслушивалась в безмолвный вопль, который доносился до нее откуда-то из-под земли и который слышала только она.

6

Наутро в мошаву прибыла еще одна машина, а в ней — люди из «Хевры кадиша» [33] сефардской общины в Иерусалиме. Председатель и секретарь Совета отправились с ними на кладбище и показали им могилу Нахума Натана. Несчастный отец не пошел с ними. Он не хотел и не мог смотреть на кости сына и уж тем более — на его развороченный пулей череп. Никто из жителей поселка не пошел тоже.

Люди из «Хевры кадиша» раскопали, нашли, выгребли, собрали и отвезли кости Нахума на Масличную гору. Там он и покоится по сей день, рядом с матерью, бабушкой, дядей и дедом. Его отец, достопочтенный рав Элиягу Натан, стоял там все время захоронения, смотрел на маленький кусочек земли, ожидавший его самого, и еще не знал, что ему не суждено быть похороненным в этом месте. Спустя несколько лет он переехал из Стамбула в Каир, а еще через двадцать лет, пресыщенный жизнью и тоской, ушел в иной, лучший мир. В своем завещании он снова припомнил историю Иосифа Прекрасного и процитировал его просьбу: «Вынесите кости мои отсюда» [34] , — то есть из Египта в Страну Израиля, на семейный могильный участок в Иерусалиме.

33

«Хевра кадиша» («Святое братство», ивр.) — объединение людей, которые оказывают последние почести умершему, готовят его к погребению и проводят обряд похорон.

34

Быт. 50.25.

Но к тому времени уже возникло Государство Израиль, и кладбище на Масличной горе оказалось вне его границ. Поэтому рав Элиягу был похоронен в Каире, а через многие годы, когда стало возможным перенести его останки на Масличную гору, уже не было ни тех, кто помнил бы его просьбу, ни тех, кто оплатил бы расходы, связанные с ее выполнением.

И сын его Нахум тоже забыт. Никто не посещает его могилу на Масличной горе, а его хозяйство в поселке много раз после его смерти переходило из рук в руки и меняло хозяев, пока несколько лет назад его не приобрел Хаим Маслина, внук того самого Ицхака Маслины, который дал ложное свидетельство и получил за это пару замечательных рабочих сапог и замечательную голландскую телку-первородку, беременную от замечательного голландского быка.

Глава седьмая

— А вот и вы! Сговорились на четыре, и ровно в четыре доктор Варда Канетти звонит в дверь. Пришла посмотреть на позор нашего поселения, изучить его и вывернуть наизнанку, да? Ну, как дела? Хотите есть? Хотите пить? Соскучились по мне? Ладно, ладно, я шучу. Усаживайтесь, пожалуйста. У нас есть полтора часа, а потом, если захотите, можете пойти со мной на родительское собрание и увидеть меня в действии. Мы можем начинать. Итак, ваш первый вопрос?

— Какая фамилия была у вас в семье до Тавори?

— До Тавори мы были Тверские. Мне говорили, что это имя имело в России какое-то значение, но отец моего деда хотел сменить галутное имя [35] на израильское и назвался Тавори. Как по причине, что это немного похоже по звучанию на «Тверской», так и потому, что там поблизости была гора Тавор, которую в России называют Фавором. Мне нравится и то и другое — и фамилия, и гора. Тавор — красивая гора, особенная, ее силуэт похож на женскую грудь, полную молока, на живот на седьмом месяце. И слово «Тавор» тоже особенное, оно ведь существовало еще до языка иврит, он просто присвоил его себе.

35

То есть имя, данное в галуте («изгнании»), за пределами Палестины.

Дедушка Зеев, который родился и вырос вблизи этой горы, говорил своим внукам, Довику и мне, что еще многие годы после того, как он покинул Галилею и переехал сюда, ему не хватало очертаний Тавора на горизонте. Всякий раз, когда он поднимал глаза, его охватывало удивление — где гора? куда она подевалась? Я сама не росла возле Тавора. Я родилась в Тель-Авиве, а выросла здесь, в мошаве, но что-то из всего этого осталось и во мне. Я сохранила фамилию Тавори даже после того, как мы с Эйтаном поженились. Что? Эйтан? Разве я вам еще не называла это имя? Извините. Эйтан — это мой муж. Они оба — Эйтаны. И мой первый муж, и второй.

— Как интересно, что у обоих ваших мужей одно и то же имя, правда?

— Да, Варда, это очень интересно. И что еще интересней — что это один и тот же человек. Но сейчас это не важно. Вы потом поймете. А важно то, что я сохранила свою фамилию. Мой муж был Эйтан Друкман, а я осталась Рута Тавори. Тогда еще не было принято, как сейчас, чтобы женщина, выйдя замуж, сохраняла свою фамилию, так что многие брови вокруг меня поднялись в недоумении. И кстати, не впервые. Да будет вам известно, Варда, что будь на Олимпиадах такой вид спорта, как удивленное поднимание бровей, я принесла бы Государству Израиль много трофеев. Представляете себе: соперники выходят на поле, каждый выполняет упражнение, судьи подсчитывают, сколько бровей поднялось на трибунах, и объявляют (как заранее знает весь поселок): «Первое место, три очка — Рут (торжественная пауза) Тавори, Israel (восклицательный знак), просят подняться для вручения медали». Звучит гимн «а-Тиква», израильский флаг поднимается на вершину флагштока, море почестей и слез. Я кладу одну руку на грудь, как спортсмены из Соединенных Штатов, и одна слеза выкатывается и соскальзывает на щеку победительницы. Я ведь специалист по слезам. Я много в них упражнялась и достигла немалых успехов.

Ну, не важно. Я вышла замуж и сохранила свою фамилию. Я не хотела ее менять, и я не выношу этот нынешний обычай разных дамочек тащить на себе негабаритный груз двойных, а порой и тройных фамилий. Если ты уж такая самостоятельная женщина, сделай, как я — сохрани свое семейное имя, и все. Эйтану, кстати, это было совершенно безразлично. Даже наоборот. Он сказал: «Я влюбился в Руту Тавори и не хочу никакую Рут Друкман взамен». И не ограничился этим. Через некоторое время он вообще сменил свою фамилию на мою. Из Эйтана Друкмана стал Эйтаном Тавори. Сначала он представлялся так в шутку, это была еще одна из его шуток: «Эйтан Тавори, очень приятно». И добавлял: «Вы себе даже не представляете, насколько приятно». Я вижу, вы улыбаетесь. Да, он тогда очень любил смешить, а я была его благодарной аудиторией.

Короче, в один прекрасный день он поднялся, пошел в Министерство внутренних дел и официально сменил свою фамилию на мою. Довик сказал ему: «Что с тобой, Эйтан? Ты с ума сошел?» Но мне это как раз понравилось. Я даже сказала ему, что вижу в этом особо изысканный способ ухаживания. И знаете, что он ответил? Он сказал: «На этот раз это ухаживание не за тобой, а за дедушкой Зеевом, это он здесь главный Тавори, не ты». Но на мой взгляд, он ухаживал именно за мной, да еще как! Он умел ухаживать, и он любил ухаживать, хотя порой я чувствовала, что в этом спектакле ухаживания я не всегда являюсь объектом его стараний. Что иногда я всего лишь сцена для его спектакля.