Вышли из леса две медведицы

Его отец, приехавший навестить сына, сказал:

— Ну вот, я знал, что все будет в порядке, — и затем, словно не в силах сдержать свою радость, сжал кулаки и добавил: — Вот что такое мужчина по-нашему: руки — железо, лоб — базальт, а шванц — тверже всякой меди.

Но Рут, знавшая своего мужа, поняла, что предстоит случиться чему-то ужасному. В отличие от Зеева, который не замечал ее беременность до поздравлений соседок, она сразу же поняла, что вынашивает в себе ее муж: неудержимый гнев и мысли о мести, которые зародились и разбухают в плаценте его ярости, питаясь из темных артерий его души, прикрепленные к ней своей пуповиной. И она знала, что его страшные роды опередят рождение того зародыша, который зреет в ее чреве.

Глава двадцать седьмая

— Каждый раз, когда Эйтан приходил к Довику, он приходил один, ни разу не приводил своих подружек, и всякий раз спрашивал меня, что слышно, и старался завязать разговор. А когда я пошла в армию — я отказалась идти в их часть, хотя у них принято, что парни приводят своих сестер, — и стала приходить домой в солдатской форме, он вдруг начал смотреть на меня другими глазами, как будто я не просто младшая сестра его друга, а человек, который представляет интерес сам по себе. Особенно когда я приходила в такой форме, которая была мала мне по росту и велика в ширину, но очень мне шла. «Она вызывала желание потрогать, — сказал он мне годы спустя. — Проверить, есть ли ты там вообще».

Мы начали подолгу беседовать, и задолго до того, как сблизились совсем, уже вовсю обменивались остротами и переглядывались, когда Довик и Далия не понимали, чему мы смеемся. И уже сделали маленькие открытия, вроде того, что нам нравятся одни и те же фильмы и одна и та же еда. Не книги, кстати, — по той простой причине, что Эйтан не читал книг. И я уже заметила, что единственный глаз дедушки Зеева смотрит на нас таким взглядом, которым он не смотрел ни на кого другого, и поняла, что не только Довик, но и дедушка заинтересован в этом ухаживании и хочет, чтобы Эйтан остался в семье.

Вот и все. Каждая такая встреча добавляла новую грань, и желание, и повод, и так возникла любовь. Это произошло не так быстро, как я вам сейчас рассказываю, но, когда это случилось, мы поняли, что любим друг друга уже давно. Когда я говорю «давно», это означает, что к тому времени я уже успела отслужить в армии, и поступить в университет, и получить учительский диплом.

— Да, срок действительно большой.

— Вы правы, Варда. Но какое это имеет значение? У всего свой срок. Мы поняли. Мы полюбили. А вдобавок я в конце концов забеременела, и вот тогда мы поженились. Я надеюсь, что вас это не шокирует? Эйтан присоединился к рассаднику семьи Тавори, и у нас родился Нета — детское подобие своего отца на земле. Наша школьная методистка, правда, говорит не «детское», а «инфантильное», но я предпочитаю «детское», как говорили раньше, а «инфантильное» я оставляю дамам, которые прибавляют себе фамилии всех своих мужей, а вместо здравого смысла у них так называемый «эмоциональный интеллект». У меня, кстати, его нет. Ни грамма эмоционального интеллекта! Тонны эмоций есть, интеллект тоже есть, но, как ни жаль, они у меня не смешиваются.

Я помню: первый раз это у нас произошло хорошо и красиво. И это важно, потому что не у всех это так. Иногда это происходит так неуклюже и натужно, что просто страшно становится. Ко мне то и дело приходят мои ученицы — рассказать, что с ними это было, и как оно было, и что они при этом почувствовали, и просят сказать, правильно они почувствовали или нет и будет ли в следующий раз лучше. Как будто я какой-то спец в этих делах! Они сидят со мной тут, под нашей шелковицей, и просят совета: и что насчет того, и что насчет этой, и что, если узнают, с кем, и что, если скажут как. Боже, какой жалкой я могу быть! Учительница Рута, такая свойская, такая безудержная, такая сильная, которая оправилась от своей беды, которая улыбается, которая смело смотрит вперед! Рута-шармута [104] , которая уже годы не спала с собственным мужем, но ничего — для своих учениц у нее сколько угодно советов: и как важно, чтобы в первый раз это было по любви, и как вообще важно, чтобы это было по любви, и как узнать, что это любовь, и в каком возрасте можно начинать. Бла-бла-бла…

104

Шармута (араб.) — буквально: старая, ни на что не пригодная тряпка; в сленге — шлюха.

Кстати, двое из моих мальчиков тоже приходили ко мне с такими вопросами, и было время, когда я надеялась, что и Офер как-нибудь придет ко мне с этим, — ну, Офер, тот мой бывший ученик, который чуть не утонул в Кинерете, а потом фотографировал весь поселок, — и я скажу ему: «Замечательно, Офер, расскажи, как это было, но не говори с кем, чтобы я не вышла из леса и не растерзала ту, которая первой была с тобой».

Ну, не важно. Наш с Эйтаном первый раз случился, когда я была на втором курсе университета и приехала домой на каникулы. Эйтан в тот день приехал навестить Довика и Далию. Он привез рыбу и жарил ее на углях, а Далия, она хорошо варит, приготовила нам замечательный рис в своей специальной «рисовой» кастрюле и свой прекрасный салат из помидоров, чеснока и острого перца, а также картошку для Довика, потому что для Довика обед, в который не вбухан килограмм картошки, — вообще не обед. Мы пили белое вино с газированной водой, «волчье шампанское», как называет его Довик в честь нашего «волка», дедушки Зеева, у которого это любимый напиток, а после обеда все разошлись вздремнуть: дедушка под своей шелковицей, с большим вентилятором на длинном проводе, Довик и Далия — под кондиционером в их спальне, а Эйтан — в моем гамаке, покачиваясь с закрытыми глазами.

Я подошла к нему, чтобы выяснить, что означает этот наглый захват моей собственности.

— Эйтан, — сказала я.

Он не ответил.

— Эйтан, — сказала я, — это мой гамак. Я две недели не была дома, и я хочу отдыхать в своем гамаке.

Он не ответил, и тогда я схватилась двумя руками за край гамака и с силой подняла одну сторону.

Эйтан перевернулся, упал на землю, но успел удержаться на руках и тут же вскочил.

— Видишь, — сказал он, — я сразу освободил тебе место. Просто нужно было хорошо попросить.

Я легла в гамак, а он зашел в дом на несколько минут, вернулся, подтянул себе стул, уселся рядом и стал качать меня, мягко и приятно.

— У тебя есть планы?

— Изучать искусство в Италии.

— Нет, на сейчас?

— Вздремнуть в моем гамаке, и чтобы мне не мешали.

— Хочешь поехать ненадолго?

— В пещеру Альтамира в Испании, посмотреть наскальные рисунки первобытных людей.

— Не на медовый месяц, Рута. На сейчас?

— Если ты привяжешь гамак над кузовом пикапа и будешь ехать медленно-медленно, чтобы я не упала, тогда да. На такую короткую экскурсию я готова и сейчас.

— Хочешь съездить на пруд Довика?

— У тебя есть плавки?

— Уже на мне.

— И ты возьмешь нам что-нибудь повкуснее на потом?

— Уже в сумке.

— А если бы я отказалась?

— Я бы поехал один, и ел один, и плавал бы голышом.

Вот так. И мы поехали. По пути мы разговаривали, и у меня было приятное чувство, потому что воздух между нами двигался туда-сюда в ритме наших слов, и фраз, и взглядов. Мы были на том опасном этапе, когда, если не сделать какой-то шаг, можно навсегда остаться друзьями и обречь себя на судьбу друзей: вечное вожделение. Не выпить и не быть выпитым. Не съесть и не быть съеденным. Не наесться и не напиться вволю. Позже я записала себе на бумажке: «Мы оба Танталы, мы оба себе — и прозрачная вода внизу, и вожделенный плод наверху».

Приехали к пруду. Растянулись на берегу, Эйтан в своих плавках, я в лифчике от бикини и в коротких штанишках, у меня уже тогда была такая мода. Эйтан рассказал мне, как они с Довиком встретились здесь впервые, и я была удивлена. Обычно все, что превращается в историю, имеет несколько версий, но история, которую рассказал мне Эйтан, была абсолютно идентична тому, что рассказал мне об этой встрече Довик. Потом мы пошли плавать. На середине пруда я улыбнулась ему и сказала: «Посмотрим, удастся ли мне донырнуть до дна», — и исчезла.

Я нырнула до дна, спряталась там за большим камнем и уселась так, как я умею, — на все мои четыре минуты. Через тридцать секунд он начал беспокоиться. Нырял, поднимался, искал, звал меня. Я видела его силуэт, видела, как он плавает и ищет, слышала, как его ноги колотятся в воде, испуганные и встревоженные. До меня донесся его голос: «Рута! Рута! Где ты?» Он снова нырнул, проплыл совсем близко, но меня не увидел. Каждые несколько секунд я выпускала изо рта немного воздушных пузырьков, чтобы они не поднимались сразу большой гроздью и не выдали меня.