Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

Старушка-мать со слезами на глазах благодарила бога за милость свидеться после долгой разлуки со всеми сыновьями, будущее которых казалось ей таким радужным. А они бодрились, стараясь не показывать озабоченности и тревоги из-за предстоящего выступления. Бедная матушка не могла и гадать, что не пройдет и суток, как ее золотые надежды сменятся горестной действительностью. Однако сыновья тогда очень надеялись на победу и лишь на всякий случай договорились не вовлекать в дело младших — Петра и Павла. Для этого Николай попросил Петра сопроводить в Кронштадт Степовую, а Павлу велел пораньше отправиться в свое Артиллерийское училище.

Время от времени, когда появлялись гости, Николай уводил их в свою комнату, обсуждая последние новости и принимая решения. Фактически квартира Бестужевых стала одним из штабов восстания. Перед уходом на дежурство Мишель узнал от Николая, что присяга назначена на завтра и что полковник Финляндского полка Моллер отказался участвовать в заговоре. Накануне он дал честное слово, но, побывав у своего дяди — морского министра, видимо, посоветовался с ним и пошел на попятную.

При первом же вопросе о его намерениях Моллер резко ответил, что не желает быть орудием в деле, где не видит успеха, и не хочет быть четвертованным. Вслед за ним отказался и полковник Тулубьев. Урон был невосполним — еще до восстания заговорщики потеряли почти две тысячи солдат. Главное же — батальон Моллера в день выхода заступал в караул Зимнего дворца.

Поехав из дома проверять караулы, Бестужев приказал дежурным офицерам, если они наутро не застанут свой полк в казармах, вести солдат прямо на Сенатскую площадь. Тогда-то он и заехал вечером в дом Михайловских.

Столько езды, встреч, столкновений было в тот день, но то, как он ехал от Анеты, потрясенный расставанием с ней, запомнилось навсегда. Перед затуманенным взором Мишеля встало бледное лицо Анеты, играющей на арфе. Лицо ее пересечено струнами — он сидит с другой стороны, но видит, как из полуприкрытых глаз Анеты текут слезы и пальцы нервически щиплют струны. Потом руки вдруг бессильно опустились вниз, а струны, задетые ими, загудели нестройно. Все — конец! И под это тревожное гудение арфы Бестужев въехал во двор казармы Московского полка.

Взяв с собой Щепина-Ростовского, Бестужев поспешил к Рылееву. Щепин не был членом общества, но Бестужев взял его на совещание, чтобы проверить, не отступит ли он.

Двери дома Российско-Американской компании беспрестанно отворялись. Шинели и шубы не умещались на вешалке и складывались на сундуке и креслах в передней. Бестужева удивляло и множество незнакомых лиц, и то, как до сих пор сюда не залетели пташки Фогеля, начальника тайной полиции Петербурга. Милорадович наверняка сообщил ему, а тот — своим агентам о заговорщиках и о том, где их искать.

Только что узнав об отказе Моллера и Тулубьева, Трубецкой хмуро оглядел собравшихся и спросил, где Булатов и Якубович. Рылеев заверил, что с ними все договорено — они выйдут на площадь, да и сегодня должны зайти сюда. Наступило молчание, похожее на затишье перед бурей. Бестужев хорошо понимал состояние Трубецкого: кое-что из замысленного уже сорвалось, остальное — в неясности.

Тут в дверях показался внушительного вида офицер с эполетами капитана. Всесразу стихли, некоторые прапорщики, поручики даже лривстали не то как перед старшим по званию, не то подумав, что за ними пришаи. Но Рылеев вышел навстречу, пожал вошедшему руку и сказал:

— Господа офицеры, это наш! Командир эскадрона коннопионеров Михаил Пущин. Я его знаю с детства — учились в кадетском корпусе.

Приглядевшись, Бестужев заметил, что тот походит на своего старшего брата Ивана Пущина, которого здесь пока не было. Не дождавшись Булатова и Якубовича, Трубецкой глянул на часы и начал совещание. Первыми должны были выйти моряки, поэтому он обратился к Арбузову. Лейтенант флота Антон Арбузов, один из самых солидных по виду и возрасту, сказал, что почти все офицеры экипажа настроены не присягать и выйдут на штурм дворца.

Подпоручик Измайловского полка Нил Кожевников заявил, что он и его товарищи решили умереть, нежели присягать Николаю, и, если за ними зайдут, они выведут весь полк. Поручик Александр Сутгоф заверил, что он и Панов выведут свои роты и вручат их Булатову. Трубецкой глянул на представителя Финляндского полка Репина и отвел взгляд, дескать, и так все ясно — Моллер и Тулубьев отказались участвовать в деле, но Репин сказал, что солдаты настроены не присягать и он с Розепом попытается вывести их.

— Ну, давай-то бог, — только и вздохнул Трубецкой. Когда очередь дошла до Московского полка, Бестужев заявил, что за свою роту он спокоен, но если другие не выйдут и станут препятствовать, положение может осложниться. Щепин-Ростовский с укором посмотрел на него, отчего тот не говорит о его роте.

— И мои фузелеры выйдут! — выкрикнул он с вызовом.

В глазах Трубецкого мелькнула тень усмешки из-за столь неожиданной горячности, он с любопытством взглянул на ретивого штабс-капитана.

— И все же как быть, если другие роты станут препятствовать? — спросил Бестужев.

— Поддерживать отказ солдат от присяги, и как только услышите о выходе других войск, присоединяйтесь к ним, — сказал Трубецкой.

Но тут Михаил Пущин выразил сомнение в том, что младшие чины смогут вывести солдат вопреки приказу старших офицеров.

— Хотел бы видеть того прапорщика, который вопреки моей воле попытался бы вывести мой эскадрон!

— А если на вас со штыками и саблями? — спросил Щешга.

— Только через мой труп! — твердо сказал Пущин. — И после услышанного здесь весьма сомневаюсь в успехе предприятия. Другое дело, если бы во главе стоял, допустим, генерал Милорадович или другое известное высокое лицо.

Полковник Трубецкой усмехнулся при этих словах — камень-то пущен в его огород.

— Но ведь ты обещал вывести эскадрон! — вспыхнул Рылеев.

— А я и не отказываюсь! А сказал так для примера.

— Слава богу! — облегченно вздохнул Кондрат, чем вызвал общий смех.

— Ну вот что, господа офицеры, — твердо сказал Трубецкой, — шансы у нас все-таки есть. Если моряки и измайловцы выйдут, то к ним присоединятся другие полки, а если нет, придется отставить выступление.

— Ну нет! — вскочил Рылеев. — Как ни малы будут силы, надо вести их к дворцу!

— Но это же верная гибель! — возразил Трубецкой.

— И все-таки пути назад нет. Мы слишком далеко зашли. Нам, может, уже изменили!

— Но выходом мы себя не спасем, а к тому же погубим солдат.