Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

— А, это ты, Анета… Исполни нашу мелодию…

Елизавета растерянно глянула на Шершнева, тот подал ей гитару и шепнул, чтобы сыграла что-нибудь. Она взяла ее и стала подбирать мелодию, которую слышала от Бестужева в ту ночь, когда была у него.

— Какая мелодия!.. Всякий раз, слыша ее, вспоминяю тебя. Ты же любила меня? Где ты сейчас? Я ведь ничего не знаю…

— Когда загремели пушки, я узнала, что ты на площади, и умерла…

— Анета, прости… Но отчего же мы говорим сейчас?

— Ты приближаешься ко мне.

— Я при смерти?

— Не знаю, но мне так хочется увидеть тебя!

— Но я не хочу умирать! — эти слова он произнес вслух и открыл глаза.

— Господь с вами! — сказала Елизавета.

— Что со мной, где я? — спросил он, разглядев ее н Эмиля.

— У вас огневица — второй день без памяти… А сейчас вы в новом доме Петра Васильевича. Видите, как здесь тепло, уютно. Скоро вы поправитесь…

Через несколько дней, когда Бестужеву стало лучше, он рассказал о своих странных видениях. А Шершнев сказал, что из Петербурга пришло известие о гибели русского военного корабля «Лефорт», который шел из Ревеля в Кронштадт, и вот на этом коротком, в сутки, переходе, десятого сентября корабль неожиданно перевернулся и стал могилою восьмисот двадцати шести человек, из которых семьдесят — женщины и дети.

Услышав это, Бестужев с горечью подумал, что, к великому сожалению, ничего загадочного и непонятного тут нет. Гибель «Камчадала» здесь и катастрофа «Лефорта» на Балтике — результат плачевного состояния флота России, до которого довели его придворные крысы Адмиралтейства.

Сколько предупреждали о бедах флота Головнин, Торсон и другие, сколько говорили о том же на следствии моряки-декабристы! Но глухи к ним оказались и горе-флотоводцы, и государи Александр и Николай. Морскими министрами, словно в насмешку над здравым смыслом, назначались самые непригодные для этого люди.

НОВОСЕЛЬЕ

— Предупреждал ведь, не езжайте, — увещевал Казакевич.

— Ничего страшного, — отвечал Бестужев. — Грешно быть в нескольких милях от Тихого океана и не увидеть его.

— И то верно, другого случая могло не быть. Но слава богу, болезнь прошла. Сегодня отпразднуем и выздоровление, и новоселье. Кстати, вы еще не видели моих хором, идемте…

Пройдя в кабинет адмирала, Бестужев поразился его роскоши. Пол затянут сукном и покрыт ковром. Стены в шпалерах и зеркалах. Окна завешены шелковыми шторами, на дверях — бархатные портьеры. Массивные дверные ручки обвиты золотом. Большой письменный стол и кресла — красного дерева. Огромная зала за кабинетом устлана коврами, заставлена диванами и ломберными столиками вдоль стен. С потолка свисали люстры с хрустальными подвесками и позолоченными подсвечниками. На стенах — большие картины с изображениями морских баталий.

— Обстановка царская, — покачал головой Бестужев.

— А так и есть, — довольно сказал Казакевич. — Все ведь с фрегата «Паллада», который был в ведении великого князя Константина Николаевича. Мебель работы знаменитого Тура, картины — кисти Михаила Тиханова и Алексея Боголюбова.

— Можно представить, как выглядел сам фрегат.

— Один из лучших кораблей не только по роскоши, но и по мореходным качествам. В этом убедились и Нахимов, его первый капитан, и Путятин.

— Именно таким и должен быть корабль посла России, — сказал Бестужев. — Как, наверное, поражались японцы.

— Говорили, один из них решил осмотреть, разведать и то, что им не показали. Отстал от всех, но заблудился в переходах, коридорах, палубах, не мог выйти.

Когда его нашли, он плакал, боясь наказания, но его успокоили, вывели, а на прощание одарили.

— Не поторопились ли уничтожить «Палладу»?

— Пожалуй, да. Но тогда трудно было ручаться за то, что неприятель не захватит корабль.

— Жаль, такой красавец — и на дне! Я вот побывал в трюме «Камчадала» — грустно, тяжко. И заболел не столь от простуды, сколь от огорчения за флот.

— Говорил как-то с Путятиным, и он так возмущался состоянием флота! — Видя изумление Бестужева, Казакевич сказал: — Ефим Васильевич не так прост. И знаете, что он говорил? Прогнили не только корабли, но и руководство флота… При кажущейся прямолинейности Путятин умен, гибок, настойчив в достижении цели. Главное же, что делает ему честь, — убеждение в том, что отсталость нашу можно преодолеть сотрудничеством с другими державами и народами, причем не только сильными, но и с такими, как Япония, Китай. И то, что сделал и делает для них, они со временем оценят.

— Японцы уже оценили пользу договора с Россией.

— Верно. Когда погибла «Диана» и путятинцы стали строить шхуну «Хеда», японцы следили за строительством ее и построили в соседней бухте точно такую же, но, правда, не смогли спустить на воду — сооружали без стапелей. Они очень переимчивы, ловко схватывают все новое.

— Муравьев даже беспокоится, — заметил Бестужев, — не слишком ли старается Путятин? Лучше, мол, поучиться самим, чтобы со временем не отстать от них.

— Мне кажется, Путятин смотрит на вещи шире Муравьева. Нельзя исходить во взаимоотношениях с другими народами только из своей выгоды. Начнем выгадывать, и нам станут платить тем же. Именно открытая, честная позиция Путятина и подкупила японцев…

В залу вошли женщины с тарелками. Увидев среди них Елизавету, Казакевич кивнул ей, она смутилась и, еле ответив кивком, принялась накрывать на стол. В дверях показался Эмиль с табуретом в одной руке и с горящей лучиной в другой. Когда он зажег свечи в люстрах и канделябрах, в зале стало светлей и уютней.

Немного погодя начали съезжаться гости. Большинство знакомы Бестужеву — Болтин, Бабкин, Баснин, Ванин, Шефнер. Они направлялись к адмиралу, стоявшему в окружении офицеров. Казакевич, отвечая на приветствия, представлял Бестужеву тех, кого он не знал. Так он познакомился с одним из участников экспедиции Невельского штабс-капитаном Дмитрием Орловым.

ДМИТРИЙ ОРЛОВ

Седовласый, с коротко стриженной рыжеватой бородкой, Дмитрий Иванович выглядел старше Бестужева, хотя был гораздо моложе. Морщинистое, обветренное лицо, мощные жилистые руки и удивительно добрые голубые глаза. За столом они оказались рядом и весь вечер проговорили друг с другом.

Выяснилось, что родом он из Ревеля, где, кстати, родилась и мать Бестужевых. Учился в Кронштадтском штурманском училище. В 1826 году ушел в кругосветное плавание на «Сенявине», потом служил в Российско-Американской компании. Семь лет командовал судном, всю Русскую Америку от Аляски до Калифорнии прошел, на Командорских, Алеутских островах бывал, а в 1838 году попал в историю.

— Пришли мы из Ситхи в Аян с грузом, и там у меня ссора получилась с земским исправником. Через несколько дней кто-то убил его. Подозрение — на меня. Разжаловали в солдаты. Через два года нашли убийцу, но меня в звании не восстановили. Продолжал плотничать, рубил дома, склады. Церкву в Аяне новую поставил. А потом, как «Байкал» пришел, явился к Невельскому. Узнал Геннадий Иванович все про меня, уговорил Кашеварова на службу в Российско-Американскую компанию взять, чтобы я от них торг вел, благо я по-тунгусски и по-гиляцки говорить умею. Но я больше экспедиции помогал, чем торговал…