Высота одиночества

Поднимаясь на лифте на девятый этаж, Алла смотрела на собственное отражение в зеркале и видела в нём женщину, готовую биться за своего ребенка. Сражаться за дочь, за её любовь, за её жизнь. Даже против её воли.

Бердников дожидался её у раскрытой двери. Алла медленно приблизилась к нему — к мужчине, ради которого когда-то не задумываясь бросила бы все, что у неё было. Задрав голову, посмотрела ему в глаза со всей жесткостью и ненавистью, на которую только была способна, и прошла мимо в квартиру. Владимир сделал попытку помочь ей снять пальто, но она одернула плечо, будто его прикосновение обжигало её. Смерила его ледяным взглядом, расстегнула крупные круглые пуговицы, скинула пальто и повесила на вешалку. Не разуваясь, прошла прямиком в комнату. Владимир хотел последовать за ней, но Алла хлопнула дверью прямо перед его носом, без лишних слов указывая ему его место — вне их с Ринатой жизней.

Вся её смелость молниеносно свернулась клубочком и трусливо спряталась, едва она увидела дочь. Рина сидела на диване, поджав под себя здоровую ногу, и читала книгу. Она намеренно не поднимала взгляда, хотя Алла не сомневалась, что Рината слышала и звонок домофона, и ее шаги в коридоре, и хлопок межкомнатной двери. Глупая манера игнорировать то, что она не желала воспринимать, проявилась у нее еще в детстве и с тех пор никуда не делась. На тренировках подобное она позволяла себе редко, а вот вне спортивной жизни это порой доводило Аллу до белого каления. Дочь казалась настолько чужой и отстраненной, что страх, тихий и беспомощный, начал холодом растекаться по телу, проникать в кончики пальцев, в живот, в мысли. В груди больно кольнуло. Рининой жизни вне спорта практически не было. И она, её мать, была рядом, но так далеко… Бесконечно далеко.

— Рина… — Алла сделала шаг к ней, но тут же остановилась, увидев, как тонкие, словно паучьи лапки, пальцы Ринаты с силой вцепились в мягкую обложку книги, сминая её.

— Рината, — набрав в легкие побольше воздуха, выдохнула Алла и, преодолев необъяснимую робость перед дочерью, пересекла комнату. Губы Рины вытянулись в упрямую линию, но несмотря на это, Алла присела на противоположный конец дивана. — Нам нужно поговорить. Ты не можешь вернуться в детский дом. Тебе там не место.

— А где мне место? — Услышала Алла хриплый от долгого молчания голос. Рина подняла на неё взгляд, от которого все внутри похолодело — столько едва сдерживаемой ярости в ее глазах она еще не видела. Да что уж тут, она никогда её такой не видела. Рината всегда была доброй, ласковой, пусть и настырной, целеустремленной девочкой, а теперь…

— Где мне место, Алла Львовна? — повторила Рината тем же тоном.

— Ты будешь жить у меня, — твердо сказала Алла, выдерживая взгляд дочери.

Губы Ринаты скривились, исказив правильные черты лица.

— А Владимир Николаевич говорит, что я должна жить у него. Вы как-нибудь определитесь, только не доходите до драки.

— Рина… послушай меня, пожалуйста. — Внутри всю ее колотило, но Алла держалась, изо всех сил пытаясь придать своему голосу спокойствие. — То, что тебе рассказал Бердников, — это правда. Но я ничего не знала. Я не знала, что ты моя дочь. Я не…

— Ну конечно, не знали, Алла Львовна, — едко усмехнулась Рината, не веря ни единому ее слову, ни единому звуку, слетавшему с завравшихся губ. — Как Вы могли знать!

— Ринат, — Алла протянула руку и хотела дотронуться до её кисти, но Рина вскочила и, едва не потеряв равновесие, схватилась за спинку стоявшего рядом стула.

— Я не желаю слушать Ваши оправдания, Алла Львовна! Все, что Вы скажете, все — ложь! — Она жестко, с леденящей циничностью улыбнулась и, помедлив, проговорила: — Почему ты не сделала аборт, мама!

Рину перекосило, едва она произнесла это слово. Такое важное слово, которое она так хотела когда-то произнести, а Алла — услышать. Но теперь оно было исковеркано, опорочено, разломлено, а все благодаря одному человеку, не погнушавшемуся ничем на пути к своей цели. Алла вскочила и, открыв дверь, гневно, едва сдерживая слезы ярости, рявкнула застывшему в коридоре Владимиру:

— Скажи ей! Скажи ей, что я ничего не знала! Скажи, что это все ты! Ты, сукин сын! — Словно разъяренная рысь, она бросилась к Бердникову и грубо толкнула в грудь, а после вцепилась в ткань его рубашки и зашипела ему в лицо: — Верни мне её! Верни мне моего ребенка, Бердников! — из глаз её покатились слезы. — Верни мне её…

— Алла… — Он приобнял её за плечи. Что он мог сказать? Что он последний трус и не сумел заставить Ринату выслушать его? Что эта маленькая соплячка оказалась гораздо тверже, чем он мог представить? Что только теперь до него дошло, — не в его власти переубедить Ринату, если она что-то решила?..

Рина появилась в дверях и, прислонившись к косяку, спокойно наблюдала за разыгравшейся сценой.

— Отвезите меня в детский дом, — потребовала она, с равнодушной ненавистью глядя на обоих. Ожесточенные черты ее еще детского лица казались странными, словно детство с непомерной быстротой отступало в небытие, а что-то взрослое, пришедшее слишком рано, стремительно занимало его место.

— И не мечтай! — бросил ей Владимир. Алла скинула его руки и повернулась к дочери. Вытерев слезы ладонями, она посмотрела на нее и произнесла:

— Ты не вернешься в детский дом. Если не хочешь жить со мной, вернешься в школу. В конце концов, тренировки никто не отменял.

— А Вы еще не знаете? — сухо ухмыльнулась Рината. — Он не сказал Вам? Не будет больше никаких тренировок. Ни тренировок, ни выступлений, ни фигурного катания вообще! Я больше не собираюсь быть вашей марионеткой!

— Что ты такое говоришь? — Алла не могла поверить, что эти слова ей говорит Рината. Девочка, которая готова была ночевать на льду, девочка, для которой фигурное катание было второй сущностью. — Я не позволю тебе бросить! — Алла приблизилась к Рине и посмотрела на её загипсованную ногу: — Ты не марионетка и никогда не была ею. Ты — личность. Ты спортсменка.

— Хватит, Алла Львовна. Хватит ваших лживых речей! Хватит! Я устала! Как только мне снимут гипс, Вы, — она посмотрела на Бердникова, — вернете меня обратно. На этом все для нас и закончится. Больше никогда я вас видеть не желаю! Ни вас, ни, — она перевела взгляд и в упор посмотрела на Аллу. — Ни… — её голос дрогнул, в груди защемило. Она любила её, она любила его. Всем своим одиноким сердцем, всей своей детской душой. Она позволила им пробраться внутрь себя, завладеть собой, позволила себе открыться для них. — Ни Вас, Алла Львовна. Я никогда больше не вернусь в спорт. Вы забываете обо мне, словно меня никогда не было. — Хлопок ее ладоней прозвучал с последним словом: — Все.

— Я не позволю тебе уйти из спорта, Рината! — уверенно повторила Богославская. — И я не уйду из твоей жизни, не сейчас, когда я обрела тебя…

— Тогда я уйду из вашей, — спокойно и сдержанно, с прежней холодностью сказала Рината. — И я не шучу.

По коже Аллы пробежал холодок. Что-то в глазах Рины, в затягивающей темноте ее зрачков предвещало беду, но Владимир, не понимая этого, осведомился тоном, так похожим на отцовский:

— И как же ты это сделаешь?

— Например, вскрою себе вены. Вдоль, — верхняя губа ее приподнялась, и улыбка, которую она хотела изобразить, стала похожа на оскал. — Клянусь, я сделаю это.

Больше всего Аллу пугал голос и тон, которым Рина говорила это. Говорила так, будто уже успела обдумать и взвесить. И она вдруг поняла, что ее дочь и правда может воплотить угрозу в действительность. Может быть, не с той циничной расчетливостью, но под влиянием порыва, импульса. Хотелось кричать, требовать от Бердникова чего-то. Чтобы он сделал хоть что-то, урезонил свою дочь, дочь, которая была так похожа на него. Но меньше всего сейчас он напоминал человека, способного действовать, способного нести ответственность за чью-то жизнь, даже за свою собственную. Она чувствовала, как тают секунды, а вместе с ними просачивается сквозь пальцы последняя возможность хоть что-то исправить. Они — двое взрослых и девочка, уже начавшая превращаться в женщину, стояли и молчали, и к тому моменту, когда торопливая прозрачная стрелка на висевших над диваном в комнате часах совершила полный оборот, все было потеряно.