Высшая точка зрения

Он яростно опустился на скамейку, чтобы придать больший вес своим словам, и думал, что его точка положит всему конец; однако он не рассчитал сил своей молодой противницы, которая внезапно перешла на совершенно другую тему и вдруг спросила:

– Господин Норманн, при вашей квартире есть сад?

– У меня? Нет, я живу в самом центре города, – ответил Норманн крайне изумленный этим вопросом.

– У нас в Гейдельберге большой сад около дома; он расположен на склоне горы, и из него открывается чудный вид на долину Неккара. Последняя зима была очень суровой, так что погибло много цветов и кустарников: все они были собраны в кучу и их как раз увозили, когда я как-то спустилась в сад. Вдруг среди всех этих сухих веток я заметила несколько зеленных листков: это был маленький розовый кустик, печально выглядывавший из кучи; я вытащила его и отнесла к садовнику, однако тот поднял меня на смех и заявил, что кустик совсем замерз и не будет расти. Мне стало жаль его, и я сама посадила кустик на самом лучшем месте сада и каждый день поливала. Он долго хворал и не хотел расти, но вдруг стал зеленеть и потом летом весь сплошь покрылся чудными цветами.

Обыкновенно звонкий голос молодой девушки звучал теперь печально, а ясные глаза как-то особенно серьезно смотрели на профессора, который не отвечал ни слова, но не отрывал взора от молодой девушки.

После довольно долгого молчания Дора продолжала:

– Когда я вижу, как загораются синие глаза Фриделя, когда он только слышит что-нибудь о живописи, то мне всегда вспоминается мой питомец – его чахлый вид вначале и чудные цветы потом.

Снова наступила пауза, затем Норманн совершенно изменившимся голосом проговорил:

– Гм… я об этом подумаю…

Дора поднялась и взяла папку с рисунками.

– Сделайте это, профессор. Сегодня я выслушала очень злобную „точку“, а завтра хочу услышать на прощание такое же сердитое „да“. Спокойной ночи!

Тут раздался cнова тот задорный смех, который обычно злил профессора, но к которому он вдруг прислушался, как к музыке. Не дожидаясь ответа, девушка убежала и исчезла в домике.

Норманн в течение нескольких минут неподвижно смотрел ей вслед, затем запустил обе руки в волосы, – это было его любимым жестом, но на этот раз последний как-то неприятно подействовал на него.

– Неужели у меня действительно такой вид, как намалевал этот проклятый мальчишка? – пробормотал он. – И еще за это я должен дать ему возможность учиться? Как это она рассказала эту историю с розовым кустом? Так и хотелось взять ее и… – он остановился в полном ужасе от невероятной мысли, зародившейся в его мозгу, и яростно постарался тотчас же отделаться от нее. – Глупости! Когда я весной приеду в Гейдельберг, она уже будет давно помолвлена. Студенты ведь все за нею ухаживают, а господа доценты следуют их примеру и притом с „серьезными намерениями“. Черт побери их! Я с удовольствием свернул бы шею всей этой компании, – злобно закончил он, сделав при этом движение рукой такое, что Фридель, входивший в эту минуту в беседку, испуганно отскочил, воскликнув:

– Господин профессор!

– Это к тебе не относится, нечего пугаться, – буркнул Норманн. – Иди сюда!

Мальчик повиновался.

– Фридель, завтра профессор Гервиг с дочерью уезжают, ты сейчас же отправишься и принесешь мне…

– Букет! – радостно докончил Фридель.

– Дурак! Что я буду делать с букетом? – оборвал его Норманн. – Что ты болтаешь глупости? Поди и купи мне банку помады для волос!

– Помады? – повторил Фридель, оцепенев от изумления.

– Ну да!… Разве здесь, в этой норе, не найти ее?

– Может быть, есть… в мелочной лавке.

– Ну, так ступай в мелочную лавку.

Фридель все еще никак не мог освоиться с таким невероятным поручением и даже спросил:

– Большую или маленькую банку помады купить?

– Самую большую, какая только есть. Ну, отправляйся! Постой, что у тебя там под курткой?

Мальчик покраснел до корней волос и поспешно запахнул куртку, из-под которой выглядывало что-то голубое, что он хотел спрятать, но профессор заметил и отнял у него эту вещь.

– Что это значит? Ведь это вуаль со шляпы барышни Доры, которую ты только что относил домой? Как она попала к тебе?

Этот вопрос еще больше смутил мальчика. Он виновато опустил глаза и пробормотал:

– Барышня завтра уезжает… и я думал… я хотел…

– Что ты хотел? – настаивал Норманн.

К Фриделю между тем вернулось мужество, и он с оживлением начал болтать:

– Барышня была так добра ко мне и сказала, что не забудет меня в Гейдельберге. Но Гейдельберг так далеко, она меня, наверное, забудет. Тут я вспомнил, что тогда на горах рассказывал Сепп об охотнике, укравшем вуаль. Сепп говорил, что это действительно и в наше время, надо только попробовать… но только ее надо непременно украсть… Вот я и украл!

– Глупый мальчишка! – с негодованием воскликнул профессор. – Ты ведь городской житель и веришь таким нелепостям! Ты сейчас же пойдешь к барышне и отдашь ей вуаль… Впрочем, нет, я сам сделаю это и расскажу ей, как ты глупо ведешь себя.

Фридель опустил голову и, бросив последний взгляд на чудодейственную, по его мнению, ткань, пристыженный вышел из беседки.

Солнце давно зашло, и заря уже померкла на небе; из-за гор медленно выплывала луна, всюду царила полная тишина.

Профессор Норманн все еще сидел в беседке и злился на темное суеверие народа вообще и Фриделя в особенности, но при этом не выпускал из рук голубого вуаля.

Совершенно верно, Сепп действительно рассказывал эту ерунду на горной лужайке. Норманн прекрасно помнил, как он говорил: „Все это подтвердится и теперь, стоит только попробовать. Если у парня есть зазноба, то он должен украсть у нее вуаль, и девушка никогда не забудет его. Она будет думать о парне днем и ночью и не сможет выкинуть его из головы… только вуаль нужно непременно украсть…“

Глупый мальчик этот Фридель! Точно это могло относиться к какому-нибудь четырнадцатилетнему парню, как он.

Профессор все смотрел да смотрел на воздушную ткань, которую держал в руках. Он часто видел ее, когда во время прогулок по горам она обвевала темные косы и розовое личико Доры. Теперь всему конец. В Гейдельсберге начнется веселая жизнь; появятся студенты, доценты с „серьезными намерениями“. Конечно, путешествие и все, что имело отношение к нему, будет позабыто… конечно…

Луна заглянула сквозь листву беседки, увидела, что профессор Юлий Норманн, этот светоч науки, постепенно спускался со своей „высшей точки зрения“ все ниже и ниже, до самого „грубого суеверия“. Она увидела также, что профессор, пугливо оглянувшись вокруг, тщательно сложил вуаль и спрятал его у себя на груди.

III.

На другой день солнце ярко светило на небе, линия гор вырисовывалась совершенно ясно, в саду повсюду сверкала роса; была чудная погода для путешествия.