Высший пилотаж
Шрифт:
В довершение абсурда Джульетта вышла на балкон с большим красным надувным мячом. Перебрасываясь репликами, герои одновременно кидали друг дружке и этот спортивный снаряд.
Ромео, чмокнув мяч в румяный бок, торговался:
— Ужель, не уплатив, меня покинешь?
Следовал меткий бросок вверх.
Джульетта вопрошала:
— Какой же платы хочешь ты сегодня?
Бросок вниз. Сынок, возвращая мяч, прикидывал, как бы не продешевить:
— Любовной клятвы на мою взамен!
Джульетта не давала себя облапошить:
— Ее дала я раньше, чем просил ты. Но хорошо б ее обратно
Ромео, завладев мячом, не желал вновь расставаться с имуществом:
— Обратно взять! Зачем, любовь моя?
Мамаша, как опытный бухгалтер, объясняла условия сделки:
— Чтоб искренне опять отдать тебе.
Это успокоило Ромео, и он опять прицелился для очередного броска.
Тут из-за сцены раздался утробный голос кормилицы (или, вернее, кормильца):
— Синьора! Где же вы, синьора!
Видимо, акустика в зале была не совсем привычной для труппы «Сандвича». Зов прозвучал слишком громко. Ромео кинул мяч, как баскетболист, но... промахнулся.
Или по сцене прокатился сквозняк, нарушив траекторию легкого надувного снаряда?
Короче, красный шар полетел куда-то вбок, Джульетта потянулась за ним, неосторожно опершись на перила балкона. Декорации не были на это рассчитаны, перила пошатнулись, Джульетта вскрикнула, теряя равновесие, и выкрикнула по-английски нечто непристойное, явно не из Шекспира...
Она падала...
Дальнейшее Маша видела замедленно.
...На балконе показалась страшная волосатая нога... Это кормилица?.. Или загадочное зловещее существо, явившееся однажды в Машенькином детстве, чтобы украсть маму и разрушить их семью?..
...Нога наступила на край подола Джульетты, уже зависшей в воздухе, и на миг приостановила ее падение...
...Швы сценического костюма оказались такими же непрочными, как крепления декораций, сборчатая юбка осталась придавленной босой мозолистой ступней...
...Конечно, из первого ряда партера, снизу, нельзя было разглядеть деталей, однако Маше отчетливо привиделось: на ногте большого пальца страшной ноги чернеет синяк...
...А Джульетта неглиже летела вниз...
...На сцену «Современника»?..
...Нет, на мостовую, с высоты восьмого этажа...
Старая Джульетта... старая девушка... старая дева... Падала не английская актриса по имени Патрис Кей, а сама Мария Колосова...
Дурно... Плохо...
Может, бутерброды все-таки были несвежими?.. Вскочить, бежать!
Маша поднялась на ноги и... рухнула между первым рядом и рампой. Последнее, что она помнила, был кисло-сладкий привкус клюквенного киселя во рту...
Иоанн нес ее на руках.
Нес легко и бережно на край земли, к линии горизонта.
Да нет, к парапету грязных Чистых прудов. Таких грязных, что нельзя было даже брызнуть этой водой девушке в лицо.
К счастью, рядом стояла палатка, из которой уже бежал ее хозяин, держа в руках бутылку «Боржоми».
— Маша, Машенька, что с тобой?
— Надо расстегнуть блузку и лифчик, — посоветовал хозяин палатки.
Иона взялся было за пуговку возле строгого отложного воротничка и... никак не мог решиться.
Ему не приходило в голову, что сейчас они поменялись местами:
точно так же Мария боялась раздеть его, лежавшего без сознания, после аварии.Но ей мешала девичья стыдливость, а он-то! Скольких женщин раздевал на своем веку! Казанова... В подробностях знал, как устроены и где расположены мелкие крючочки и потайные застежечки на женском белье всех фирм и фасонов.
А теперь почему-то руки дрожали. И дыхание перехватывало. Что с ним?
Маша была права: в любви все непонятно!
Девушка очнулась сама: помогло «Боржоми», которым ей омыли лицо. Потом она жадно глотала из горлышка солоноватую щелочную воду, и клюквенный вкус постепенно исчезал, унося с собой и кошмарные видения.
Подсознательный страх, вырвавшийся наружу, чтобы нанести очередной удар, опять удалился, взяв тайм-аут.
Теперь Маше было ужасно стыдно, что она доставила своему спутнику столько хлопот. Она виновато, с жалобной улыбкой, развела руками:
— Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте.
Он рассмеялся с облегчением, счастливо:
— Да, зрелище было просто убийственным. Я и сам чуть коньки не отбросил.
— А чем там все закончилось?
— Как — чем? Полагаю, примирением Монтекки и Капулетти.
— Я не про то! Эта англичанка, что с ней?
— Да ничего. Поднялась и доиграла сцену без юбки. По-моему, даже осталась довольна: сорвала бурные аплодисменты.
— Обошлось... Какое счастье...
Иоанн мысленно повторил ее слова: «Обошлось. Какое счастье», имея в виду, однако, Машин обморок.
Теперь, задним числом, он испугался: а могло ведь и не обойтись! Вдруг бы она, падая, ударилась виском о подлокотник кресла или о край сцены!
Он бы мог ее потерять! Как Ромео. Только настоящий, шекспировский, а не тот, кто скакал с мячиком по сцене театра «Современник».
И тогда бы — тогда ему не жить. Как Ромео. Настоящему.
О ты, любовь моя, моя супруга!
Смерть выпила мед твоего дыханья,
Но красотой твоей не овладела.
Ты не побеждена. Еще румянец
Красой уста и щеки озаряет,
И смерти знамя бледное не веет...
Они молча шли по вечернему московскому центру, и ни один из них не вспомнил про толстый тисненый библиотечный том Шекспира, который остался лежать на сиденье первого ряда партера театра «Современник».
Расстались, как и в прошлый раз, у Машиного подъезда. На этот раз Иоанн и не намекал на кофе. А Мария сама не решилась предложить.
Оставшись у входа в дом, он слушал: вот простучали по ступенькам ее невысокие устойчивые каблучки. Всего один пролет. И сразу же щелкнул замок, затем хлопнула дверь квартиры.
— Значит, второй этаж, — сказал он сам себе. — И скорее всего, сразу возле лестницы.
Глава 11
ПЕНСИОННЫЙ ФОНД РОБИН ГУДА