Выстрел на окраине

Гречко неторопливо положил на вешалку шапку, снял калоши, на секунду замешкался, размышляя, снять ли и шинель, и ограничился тем, что лишь расстегнул ее. Шинель на нем была черная, с форменными пуговицами, сохранившаяся, должно быть, с тех пор, когда он служил в гражданской авиации. «Считает, что ненадолго», — отметил про себя капитан Лебедь, переглядываясь с черноволосым лейтенантом-башкиром.

Как и на фотографии, Гречко был острижен под машинку. Костистый, изрезанный продольными морщинами лоб казался от этого еще больше. Острый подбородок был покрыт седоватой щетинкой.

Гречко сел. Его серые широко расставленные глаза спокойно встретили внимательный взгляд капитана милиции.

— Гречко, Максим Михайлович?

— Так точно.

Резво, словно наверстывая за долгое молчание, зазвонил телефон. Лейтенант-башкир проворно передал трубку Лебедю.

— Да. — Капитан плотно прижал трубку к уху. Он давно уже ждал этого звонка.

— Товарищ капитан, докладывает Меженцев. — Провода четко доносили молодой, звучный голос лейтенанта. — Обыск ничего существенного не дал. Никаких вещественных улик. Самое интересное: с Утиной Гречко зарегистрирован с сентября сорок первого года, когда он тут в госпитале лежал...

— Ладно, приезжайте, — сдержанно распорядился Лебедь, покосившись на Гречко. Тот с равнодушным любопытством разглядывал пустоватую, залитую солнцем комнату.

— Он у вас? — не терпелось Меженцеву.

— Да.

Лебедь положил трубку и, сохраняя на лице выражение деловой озабоченности, кивнул Гречко.

— Продолжим. Год рождения?

— Девятьсот тринадцатый.

— Партийность?

— Беспартийный. — В голосе Гречко прозвучали нетерпеливые нотки. — Зачем все это?

— Придет время — узнаете.

— У меня рабочий день.

— Ничего.

В серых глубоко посаженных глазах Гречко мелькнуло удивление. Лебедь уловил это и в свою очередь удивился тоже: «Не догадывается или умеет держаться?..» Гречко пожал плечами и все так же спокойно, чуточку скучающим тоном ответил на все последующие вопросы: место рождения, имя и фамилия жены, домашний адрес. Все это было названо правильно, Лебедь с удовольствием заполнил первую страницу и дал подписаться.

— Вот здесь, внизу.

Бегло, но внимательно Гречко просмотрел запись, расписался. Понимая, что сейчас должно последовать объяснение, зачем его сюда вызвали, он с явным любопытством ждал.

Лебедь отодвинул, наконец, пластмассовое пресс-папье в сторону.

— В Заломовске бывали?

Гречко оказался под наблюдением двух пар глаз — цепких, пристальных, откровенно подстерегающих, — но ни один мускул на его крупном продолговатом лице не дрогнул.

— Нет, никогда не был.

Не ожидая другого ответа, Лебедь удовлетворенно кивнул, и тут Гречко выдал себя: не размыкая тонких длинных губ, незаметно, почти бесшумно, перевел дух. С точки зрения криминалистики это, конечно, пустяк, нюанс — такое неуловимое движение не зафиксируешь, не подошьешь к делу, но для ведущего следствие — важная поддержка.

— А в госпитале вы там не лежали?

Длинные костлявые пальцы Гречко, спокойно разминавшие папиросу, только на какую-то долю секунды остановились и снова спокойно продолжали начатую работу.

— Нет, не лежал.

Черноволосый лейтенант башкир смотрел на Гречко не отрываясь, натянутый, как струна; капитан Лебедь, выслушав очередной ответ, непринужденно покачивал головой, произносил коротенькое «угу» и просто, без нажима, словно в обычной беседе, задавал следующий вопрос:

— Уразову Екатерину не знали?

— Понятия не имею.

— А дочери Ольги у вас не было?

— Нет.

— Ну что же, давайте запишем.

Капитан перевернул страницу протокола, посмотрел на свет перо и осторожно снял с кончика какую-то пушинку. Как оперативника, Лебедя отличали удивительная терпеливость, методичность. Сейчас, словно утрируя свои же качества, капитан вслух повторял свои вопросы и ответы Гречко, нарочито медленно, отставляя буковку от буковки, записывал. В уголовном розыске такую манеру допроса называли «убивать терпением». Многие осуждали ее, но во всех случаях, когда оперативники, теряя выдержку, готовы были сдать путаное, затянувшееся дело в архив, на помощь приходило долготерпение Лебедя. Кое-кто из сослуживцев поспешно объяснял методичность капитана его ограниченностью, недалекостью; впечатление такое, должно быть, усиливалось еще и простодушным «боксерским» видом капитана, его пышущим здоровьем лицом, в котором все было добротно и прочно. И только крупный, с горбинкой нос и лукавые искорки, время от времени мелькавшие в светлых, неопределенного цвета глазах, нарушали это цельное, но поверхностное впечатление ограниченной безмятежности. Лучше всех в отделе знал Лебедя капитан Бухалов, и не случайно всегда, когда он почему-либо не мог принять участия в операции сам, старшим по его рекомендации назначался медлительный Лебедь.

Гречко так и не закурил папиросу, оставив ее в неподвижной, словно застывшей руке. Продолговатое лицо его по-прежнему сохраняло непроницаемое выражение безразличия и скуки, и только взбухшая у надбровья синяя жила, выдавая чудовищное напряжение, тяжело и редко пульсировала.

— «Дочери Ольги нет», — записал капитан. — Пожалуйста, подпишите.

Гречко молча погрузился в чтение, Лебедь внимательно посмотрел на лейтенанта, едва приметно наклонил голову. Одернув гимнастерку, тот вышел.

Заполненную крупным разборчивым почерком страничку Гречко читал долго, далеко отставив бумагу, и по его неподвижному взгляду нельзя было понять, действительно ли он читает или, продлевая передышку, собирается с мыслями.

— Что-то непонятно? — спросил Лебедь.

— Понятно.

Гречко, наконец, расписался, вернул протокол, безучастно сложил на животе руки.

— Можно? — заглянула в дверь Уразова.

Не снимая с живота сложенных рук, Гречко медленно, только головой, повернулся на этот взволнованный женский голос и вздрогнул.

Не спуская глаз с черной поникшей спины, Уразова пересекла кабинет, зашла спереди, стараясь заглянуть в лицо Гречко.

— Здравствуй, Максим.

Не поднимая головы, Гречко ответил тусклым, бесцветным голосом:

— Здравствуй, Даша.

Он тут же страдальчески сморщился, потер живот.

— Разрешите выйти. Желудком мучаюсь.

Лебедь сделал знак присевшему в стороне лейтенанту.

Все так же ни на кого не глядя, Гречко поднялся. Уразова, не опомнившаяся еще от первой встречи, проводила его изумленным взглядом, резко повернулась к капитану:

— Не убежит?

— Что вы!.. А ведь узнал — сразу!

— Еще бы!

— Сначала от всего отказался. В Заломовске не был, Екатерину не знал, дочери не было. Ничего не было.

Уразова растерянно опустилась на стул.

— Да как же так?

— Обыкновенно, Дарья Анисимовна, — усмехнулся капитан. — Не прост!

В кабинет поспешно вошел лейтенант Меженцев, на ходу сдернул шапку.

— Обыск безрезультатный, вот протокол. Ни карточек, ни писем, ни вещей. — Лейтенант досадливо махнул рукой. — Ничего! Жену допросил — вот. Расписались в сорок первом году, он тут в госпитале лежал, а она санитаркой работала...