Выживает сильнейший
Шрифт:
– Хотелось бы мне сказать то же самое. – Я покачал головой.
– Изнуряли своей любовью и опекой"
– Вовсе нет, но я не смог бы назвать их отличными.
– Бедняжка. Ваша мамочка вас не баловала – поэтому-то вы и избрали психологию?
– Может быть.
– Всего лишь? То есть вы и сами не знаете?
– Я не слишком силен в самоанализе.
– А мне казалось, в этом ваша суть.
– Суть в том, – пояснил Эндрю, – чтобы понять свихнувшийся мир, в котором мы живем. Это дает возможность делать в нем то, что желаешь. Не хочу заниматься самокопанием, предпочитаю лезть в чужие головы, не вступая в собственное
– Грубо, грубо, cher Э. Складывается впечатление, что вы ищете конфликтов. Если что-то дается вам без труда, вы теряете интерес, не правда ли?
Я промолчал.
– Правда?
– Зина чувствительно подтолкнула меня локтем.
– Как уже было замечено, самоанализ раздражает, Зет. Что вы посоветуете заказать? – Я взял в руки меню.
Похоже, ей надоело играть – на мгновение лицо стало злым. Но Зина тут же овладела собой и улыбнулась.
– Ну, – весело проговорила она, – я бы предпочла палтуса.
– А он не окажется похожим на кашу?
– В таком случае я размажу ее по их рожам.
Рыба была приготовлена великолепно.
С кислой улыбкой мэтр поставил перед нами тарелки и опасливо наблюдал за тем, как попробовал я, как за мной положила в рот кусочек и Зина. Я удовлетворенно кивнул, она продолжала есть. Официант с облегчением повернулся спиной к столику.
Зина аккуратно разделала рыбу, убедилась в полном отсутствии костей и принялась методично, без единой паузы, уничтожать ее. Когда с этим было покончено, она переключилась на гарнир, и к тому времени, как я почувствовал, что уже сыт, на ее тарелке не осталось даже веточки петрушки.
– Еще одно достоинство, – заметил я.
– Вы принадлежите к числу мужчин, считающих, что женщина вообще не должна есть?
– Боже упаси.
– Тем лучше. Я люблю есть. – Зина откинулась на спинку кресла и вытерла губы. – Здесь, – она похлопала себя по плоскому животу, – не откладывается ни грамма. – Я сжигаю калории. Избыток энергии.
– Вы могли бы прекрасно заводить аудиторию.
Зубы ее сверкнули в улыбке.
– Я была замечательным заводилой.
Зина принялась раскачиваться в стороны, ритмично, в такт воображаемому барабану, потрясая сжатыми в кулаки и выброшенными над головой руками. Сидя в кабинке, она не привлекала внимания других посетителей.
– Тра-ра-ра! Бум-бум-бум! Эй, вы там! Вас сварили, что ли? Тогда вон отсюда! А ты – на сцене? Думаешь, ты гении? Думаешь, звезда? Так мы докажем тебе, что нет!
Она медленно опустила воздетые к потолку руки.
– Браво, – сказал я. – Вспомнили родной колледж?
– А что же еще? Хорошая школа жестокости. Вокруг в основном бледные посредственности, зато в мое время можно уже было без опаски дать под зад какому-нибудь недоумку.
– Не думал, что все так упростится.
– Упростилось, упростилось. Все стандарты летят к чертям. Вот вам и наклонная плоскость. Мы возвращаемся в средневековье, Эндрю, и единственным преимуществом этого является лишь вновь зарождающаяся аристократия.
– Что за аристократия?
– Интеллектуальная.
Я
принял задумчивый вид.Подозвав щелчком пальцев мальчика, с напитками, Зина заказала коктейль и принялась медленно поглощать его через соломинку.
– Вечно неизменным остается одно: большинство обречены на то, чтобы быть слугами. Слуги, Эндрю, всегда считают, что им не хватает свободы, но распорядиться ею они не в состоянии. Слугам требуется жесткая структура и готовые решения, им нужен хозяин, который научит их вытирать задницу.
– Насколько велико это большинство?
– К нему принадлежат по крайней мере девяносто девять процентов.
– А один оставшийся ими управляет.
– Вы не согласны?
– Это зависит от того, к какой группе отношусь я сам.
– У вас есть сомнения в собственных возможностях? – Зина рассмеялась.
Эндрю опять погрузился в раздумье.
– Нет. Пожалуй, я соглашусь с вашей оценкой. В целом. Общество деградирует на глазах. Я просто не пытался углубиться в подсчеты.
– Мне казалось, что вы, психологи, только ими и занимаетесь.
– Не забывайте про ВКД – все, кроме догматизма.
Она легонько коснулась моей руки, затем поправила черный локон.
– Один процент – дань великодушию. На самом же деле способностью к выбору и принятию решений обладает всего полпроцента.
Подошедший мэтр осведомился, не хотим ли мы заказать что-нибудь еще.
Отмахнувшись от него, как от мухи, Зина продолжала:
– Может быть, даже треть. Но и среди них тоже окажутся не совсем готовые к своей миссии. Потому что им недостает убежденности. Мне известны люди, которых принято считать гениями и которые в жизни представляют из себя бесхребетных моллюсков.
– Неужели подобное бывает?
– Еще как. Одно серое вещество. Без позвоночника.
Губы ее сжались в ниточку; я понял, что она говорила про Малькольма Понсико.
– Идеологическая слабость? – голос мой остался невозмутимо ровным.
– Идеологическая каша. Cher Эндрю, мозг без поддерживающего стержня составляет всего лишь половину нервной системы. – Вновь ее пальцы легли на мой рукав. – Но оставим все это, мы пришли сюда не для того, чтобы разрешить проблемы нашего общества.
– Да. Иначе нам придется здесь еще и поужинать.
Слабая улыбка. Коктейль был уже почти допит; Зина через соломинку шумно собирала со дна стакана последние капли. Неожиданно она перегнулась через разделявший нас стол, коснулась холодным кончиком языка моей щеки и провела им до мочки уха.
– Так зачем же мы здесь, Эндрю? – услышал я ее шепот.
– А как по-вашему?
Еще одно ледяное прикосновение, после которого она куснула меня за ухо. Я почувствовал боль. Зина придвинулась ближе, ее отдававшее легким запахом спиртного дыхание сделалось частым и прерывистым. Положив ладонь мне на щеку, она впилась зубами в мою нижнюю губу, чуть отстранилась, провела рукой от колена к бедру. Высокомерная и заносчивая, раздраженная и, очевидно, недобрая – но подобное ее поведение не могло, черт побери, оставить меня безучастным, поэтому когда рука Зины скользнула под стол, то обнаружила там именно то, на что все это и было рассчитано. Розовые губы моей собеседницы искривились в торжествующей улыбке.