Выживание

Его эмоциональная речь вызвала у меня улыбку. Хотя мне и пришлось смириться с общепринятым названием моего вида, тем не менее, оно до сих пор вызывало внутреннее недовольство.

— Спасибо, — я вздохнула. — Но всех не переделать.

— Всех и не надо, — решительно возразил Сева. — Но нашу группу — вполне возможно. Хотя бы латинские термины ввести, «Homo какой-нибудь-там».

— Не пойдет, — возразила я. — По-моему мы относимся к разным родам, так что родовое название тоже должно быть разным.

Сева смерил меня яростным взглядом.

— Только из-за того, что мы далеки друг от друга, ты готова лишить кого-то права называться человеком?

— Нет, но… — я замолчала, не в силах придумать достойного аргумента. Ну, правда, не говорить же теперь, что в биологии так не принято.

— А почему бы и нет, — поддержал Севину идею Игорь. — Что в этом такого страшного?

— В крайнем случае, можно дать сложное, двойное, родовое название каждому, — развила мысль Надя. — Тогда и «человек» в каждом названии будет присутствовать, и путаться не начнут.

— Ну, не знаю, — недовольно пробурчала я. — Все равно простое видовое название — лучше.

Однако большинство высказалось за двойную терминологию, после чего приступили к ее обсуждению. В конце приняли решение троллям и их здоровым сородичам присвоить уже известное в сети название Homo alterus — человек измененный. Особенно за этот вариант ратовали мы с Ильей, а Росс, Маркус и Сева активно возражали, желая, чтобы он достался их виду. После долгих споров «людей» назвали Homo oculeus. Идею подал Росс, вспомнив, что у его вида в лобной части, между полушариями мозга, выступает округлое образование, по форме отдаленно напоминающее глаз. А вот на дословный перевод никто не согласился, в результате бытовым русским (а, точнее, керельским) названием назначили — человек лесной. Я яростно отстояла право на красивое латинское название своего вида — Homo nebulosus — человек туманный, но вот на бытовое запала уже не хватило, в результате перевод звучал гораздо примитивнее — человеко-зверь.

После того, как мы определились с терминологией, все вернулось на круги своя, даже Игорь продолжал говорить о моем виде, как об «оборотнях», и лишь Сева непреклонно соблюдал установленные им самим правила. Причем когда он говорил о каком-то конкретном виде, то использовал латинское название, а в других случаях отзывался о всех одинаково, как о людях. Мало того, в разговоре он пытался и других приучить к этим терминам, но, быстро убедившись в бесплодности увещеваний, начал делать вид, что не понимает, о ком речь, стоило кому-то сказать про оборотня или тролля.

Вообще, поведение инженера после возвращения кардинально изменилось. Проснувшись, он разворачивал бурную деятельность: добровольно ломал хворост для костра, сделал два стеллажа и низкий столик на второй этаж, набрав на привале лозы, учился плести корзины, что-то старательно вырезал из дерева и бамбука и даже затеял ремонт крыши, хотя, на мой взгляд, она в этом еще не нуждалась. Выбившись из сил, Сева смывал пот речной водой и отправлялся на заслуженный отдых, но, как только у него появлялись силы, все начиналось сначала. Наконец, через три дня, за завтраком он торжественно объявил:

— А у меня молоко пропало! — и взглядом призвал оценить его достижение.

— Поздравляю, — неуверенно сказала я.

— Ты ради этого все время вкалывал? — поразился Росс. — Да я лучше детей кормить буду, чем так надрываться!

Остальные промолчали, но на их лицах отразилось согласие с зеленокожим.

— Теперь все как раньше будет? — с надеждой предположил Игорь.

— Почти, — улыбнулся Сева.

— Как думаешь, у него от того, что он надрывается, молоко пропало? — обеспокоенно спросила я Надю, когда мы остались наедине. — Он себе-то не навредит?

— Или от этого, или от стресса, — вздохнула собеседница. — Но его, похоже, не остановить.

И действительно, инженер продолжал вести очень активный образ жизни, начав даже, когда появлялось свободное время, выполнять разные физические упражнения. Только через неделю Маркусу удалось вернуть Севу к исконному роду занятий посвященных. Оказалось, что наш инженер очень увлекающийся и азартный человек: занимаясь тем, что его действительно интересовало, он легко забывал даже о сне и пище, так что приходилось каждый раз отвлекать его, заслуживая обиженные комментарии. Увлекшись творческим заданием, Сева расслабился, и молоко вновь появилось, но инженер настолько погрузился в мир идей, что его это не взволновало.

Джунгли остались позади, теперь вокруг простиралось зеленое море травы, в котором изредка встречались небольшие рощицы и отдельные деревья. Большую часть побережья покрывали заросли кустов, в том числе несколько видов с гибкими, хорошо подходящими для плетения прутьями. Папортошка в этих местах не росла, впрочем, как и большинство знакомых продуктов, зато мы каждый день обнаруживали что-то новое, так что в пищевом плане ситуация не ухудшилась. Непривычно яркий из-за отсутствия зеленой защиты свет наступающей «лунной ночи» причинял дискомфорт, поэтому многие раньше не прикрытые плоты обзавелись шалашами или плетеными навесами.

С помощью Нади мы смогли наконец обнаружить, чего не хватает в нашем молоке полукровкам — сахаров. Регулярно подкармливая сиропом из сладких ягод или фруктов, когда их удавалось найти, мы добились того, что дети перестали слабеть. Спали они по-прежнему мало, впрочем, этим отличались все полукровки, которых матери решили оставить в живых. По молчаливой договоренности мы с Лилей часто клали их рядом, и они с интересом наблюдали за повседневной жизнью на плоту. Почти не капризничая, двое мальчиков быстро заслужили симпатию всех мужчин, Игорь даже выразил готовность помогать за ними ухаживать и кормить, чем и занимался иногда, если мы хотели отдохнуть. Его помощь очень меня порадовала, потому что по мере того, как к Диме возвращались силы, увеличивался его аппетит, и я начала опасаться, что молока на двоих у меня все же не хватит.

Вера, Вероника и Света за это время разродились здоровыми чистокровными девочками. Чистокровные дети оказались гораздо капризнее полукровок, чуть что их не устраивало — начинались слезы и крики. Когда я находилась рядом, Рысь тоже могла покапризничать, но стоило ее оставить одну — сразу затихала и засыпала. Честно говоря, иногда, сильно устав, я пользовалась этим приемом, хотя обычно старалась не злоупотреблять и не лишать дочь материнского общества. На тринадцатый день жизни у Рыси открылись уши, а на пятнадцатый — глаза. В тот день она впервые подарила мне улыбку. Малышка по-прежнему большую часть времени спала, но в краткие периоды бодрствования начала ориентироваться, например, узнавать меня еще до того, как я брала ее на руки.

Греясь в лучах утреннего солнца, я наблюдала за зеленокожим, который все еще не отказался от идеи изучить наш внутренний животный мир, и размышляла. У Росса живет тот же вид червей, который минимум два раза вызвал серьезное, угрожающее жизни заболевание. У других «людей» нашего плота — тоже. Можно предположить, что большинство сплавляющихся заражены этим паразитом. Тогда почему дней через двадцать после отплытия все, имеющие некоторые, не слишком сильные, признаки болезни, поправились? Да, кстати, и цитадельские тоже перед разделением уже выглядели гораздо здоровее. Почему сейчас среди окружающих меня людей нет больных? Факт, конечно, радостный, но он означает, что одних глистов недостаточно для возникновения непроходимости кишечника. И у цитадельских, и в том лагере, к которому я присоединилась, наблюдалась нехватка продуктов питания. Голод вызывает ослабление организма, оно — болезнь. Это хорошо сочетается с тем фактом, что в нашем лагере голодание не вступило в полную силу, тогда как цитадельские действительно серьезно от него пострадали — соответственно, и больных у них больше. Стоп, не получается. Насколько я помню, в нашем лагере были отдельные группы, пораженные сильнее остальных, и посвященные в них не входили! Зато болели почти все махаоны и еще кто-то.