Взрыв на рассвете. Тихий городок. Наш верх, пластун

— Это слабительное, — объяснил он. — Наверное, съели что–нибудь несвежее или ядовитое. Плохие грибы, к примеру… Пустяки, сбегаете несколько раз по нужде — и все будет в порядке.

Фельдшер щелкнул замком саквояжа, поднялся с корточек, глянул на дежурного.

— Я сделал все, что в моих силах. Припадок не повторится. Верно, больной принял слабительное и ему придется… сами понимаете. Начнется это примерно через полчаса. Ничего, нужник у вас под боком, так что это не проблема.

— Пускай сидит там хоть всю ночь, — ухмыльнулся дежурный. — Лишь бы к утру был на ногах.

Шершень понимал, что слова фельдшера адресованы ему. «Нужник у вас под боком…» Значит, оружие будет оставлено там. «Примерно через полчаса…» Тоже ясно: столько времени необходимо Юлию Остаповичу, чтобы раздобыть лошадей и организовать огневое прикрытие для бегства своего начальника.

Когда фельдшер, простившись, покинул помещение, Шершень немного постонал и затих. Но вот большие часы в деревянном футляре, висящие над столом дежурного, показали, что с момента ухода Юлия Остаповича прошло полчаса. Пора!

Шершень протяжно взвыл, схватился руками за низ живота. Вначале какое–то время сидел на полу, затем вскочил на ноги.

— Началось? — с любопытством спросил дежурный и посмотрел на часы. — Как раз через полчаса. Все, как говорил лекарь. — Он перевел взгляд на караульных. — В нужник его. Иначе он туточки дух устроит…

Один из хлопцев ткнул Шершня стволом автомата в бок, указал на дверь.

— Топай. Да поживей.

Согнувшись и держась руками за живот, эсбист засеменил к выходу из помещения, оба караульных с автоматами навскидку последовали за ним.

— Не спускать с него глаз, — раздался вдогонку голос дежурного. — Один пускай сторожит у двери нужника, а другой ходит вокруг. В случае чего — строчите по ногам.

Очутившись в туалете, Шершень торопливо забегал глазами по сторонам. Итак, где может быть пистолет? У самой земли в узкой щели между двумя отошедшими друг от друга досками? Пусто… В темном отверстии под крышей, где одно из бревен чуть скособочилось влево и отошло от потолочного перекрытия? Тоже ничего нет… На нешироком деревянном уступе–карнизике, служащем основанием для квадратного затянутого паутиной оконца? Наконец–то угадал!

Он подбросил на ладони небольшой дамский браунинг с отделанной перламутром рукоятью, быстро осмотрел его. Н–да, не боевое оружие, а театральная хлопушка, но… дареному коню в зубы не смотрят. Ничего, стрелять первым будет он и притом в упор.

Когда конвоир, ходивший вокруг нужника, оказался рядом со своим напарником, топтавшимся у двери, Шершень ударом ноги распахнул дверь и выпрыгнул наружу. Первый выстрел он сделал в лицо комитетчику, стоявшему у двери, два следующих — в спину его товарища, собравшегося завернуть за угол нужника. Как ни заманчиво было завладеть оружием убитых, обстановка диктовала другое: часовые у крыльца уже срывали с плеч винтовки, а до леса, где Шершень мог найти спасение, было никак не меньше двухсот — двухсот пятидесяти метров. И петляя из стороны в сторону как испуганный заяц, он что есть сил припустил к опушке.

Шершень успел пробежать всего несколько шагов, как сзади затрещали винтовочные выстрелы, пули взвизгнули над головой. Это являлось грозным предупреждением, и он сразу повалился в траву. Работая локтями, отполз подальше от места падения, осторожно приподнял голову, оглянулся. Один из часовых продолжал стоять у крыльца, зато второй находился на полпути к нужнику. А со стороны заднего двора на звуки стрельбы уже спешили еще несколько вооруженных комитетчиков во главе с Горобцом.

Но тут из леса длинными очередями зачастил МГ, ему вторили два шмайссера. Бежавший за Шершнем часовой юркнул за нужник, комитетчики залегли и открыли ответную стрельбу по лесу. Воспользовавшись этим, Шершень быстро пополз к опушке.

В кустах за пулеметом он увидел Юлия Остаповича, справа и слева от него вели огонь из автоматов два незнакомых Шершню хлопца в селянской одежде. Еще один виднелся дальше за деревьями с парой лошадей

— Уходишь со мной! — крикнул Шершень на бегу фельдшеру. — В селе тебе делать больше нечего.

Подбежав к лошадям, он вырвал у парня поводья, раздраженно бросил:

— Чего стоишь? К пулемету! А поскачем — уводите погоню в другую сторону.

Шершень вскочил в седло, и тут пуля ударила его в плечо. Выругавшись и не дожидаясь Юлия Остаповича, погнал коня в лес.

5

Стоявший у дверей кабинета парень ничем не напоминал бандита. Обыкновенная крестьянская одежда, грубые сапоги, старенькая шапка с потертым местами мехом… Круглое глуповатое лицо, испуганные глаза, взъерошенные волосы… Голова понуро опущена, длинные руки вытянуты по швам. Этот оуновец разительно отличался от своего напарника, захваченного вместе с ним вчера в лесу казачьей разведгруппой. Тот, едва очутившись в кабинете, сразу заявил, что ничего не скажет, и сдержал свое обещание.

— Проходи и садись, — проговорил Дробот, указывая оуновцу на табурет против своего стола.

Парень, опасливо косясь на капитана, опустился на краешек табурета.

Да, хлопчик, вряд ли такому, как ты, многое известно. Ничего, ему, Дроботу, пригодится все, что ты наверняка должен знать.

— Из чьей банды? — спокойно спросил Дробот.

— Пана сотника Хрына, — незамедлительно последовал ответ.

— Давно у него?

— С лета. После того, как аковцы спалили наше село.

— Чем занимался в банде?

— Что велели. У пана, Хрына дисциплина — ого–го. Слово против вымолвил — и удавка на горле. По струнке все перед ним ходят. Пан сотник из кадровых офицеров… И при поляках им был, и при германе.

Врешь, хлопчик! «Что велели»… Сопровождать такого птаха, что выпорхнул из Крышталевичей, кому попало не доверят. Ведь всех, кто вызывает у оуновских главарей хоть малейшее подозрение, они держат под надзором СБ в бандах и никогда не посылают в разведку или связниками… Так что тебе есть что рассказать. Вот только как вызвать тебя на откровенность?

По низу живота полоснуло словно ножом, боль рванулась вверх, отозвалась в груди. Капитана, как обычно в таких случаях, бросило в пот, в голове зашумело. Как некстати! Неужели придется прервать допрос? А может, приступа не последует?

Дробот опустил левую руку, прикрываясь крышкой стола, начал легонько массажировать живот. Бесполезно! Внутри живота будто разложили костер, боль волнами распространялась по всему телу, в голове уже не щумело, а гудело. Наверное, от боли он на какой–то миг прикрыл глаза, потому что не успел заметить, когда оуновец толкнул на него стол. Он почувствовал сильный удар в грудь, чтобы не повалиться на пол, ухватился правой рукой за край подоконника и краем глаза увидел, как через наклонившийся стол к нему стремительно метнулся допрашиваемый. Как отличался он сейчас от того глуповатого сельского хлопца, каким выглядел всего несколько минут назад! Лицо потеряло добродушие и стало жестким, рот искривился в злобном оскале, глаза полны ненависти.