Взятие Вудстока

Разумеется, сильнее всего горожане боялись того, что хиппи начнут бесчинствовать и не оставят от Бетела камня на камне. Ходили слухи, что на ферме Ясгура совершаются какие–то немыслимые зверства. Там разгулялись «Ангела Ада», уверяли некоторые, они отнимают у людей деньги, насилуют их и убивают. Хиппи предаются групповому сексу. Все и каждый накачиваются наркотиками и безумствуют. Собаки совокупляются с кошками. Ни слова правды в этом не было – ну, во всяком случае, в слухах о разгуле насилия. Однако и слухов было довольно, чтобы нагнать на местных жителей страху и взвинтить их нервы до последней крайности.

Ясно было, что если дела примут дурной оборот, «Эль–Монако» понадобится собственная охрана. А у нас только и было охранников что папа с его бейсбольной битой, да я. На маму, хоть она и показала себя молодцом в схватке с мафией, рассчитывать в случае беспорядков не приходилось. Самое большее, что она могла сделать, – это наложить на кого–нибудь старинное и ужасное русское проклятие, однако оно мгновенным действием, к сожалению, не обладало. Нам требовался настоящий солдат, а то и два. Увы, человека, на которого мы могли бы в этом смысле положиться, рядом с нами не было. Во всяком случае, до тех пор, пока не появилась Вильма.

В один из первых дней августа я вышел в самый разгар грозы из конторы и увидел перед собой стоявшую на размокшей земле высокую, крепкого сложения женщину под большим черным зонтом. Шести футов и двух дюймов роста, она была одета в черное платье с блестками, сетчатые чулки и туфли на высоких каблуках. Косметики, украшавшей ее лицо, хватило бы, пожалуй, для того, чтобы обклеить обоями стену. Накладные ресницы смахивали на пару черных челюстей. На голове сидел парик с высоко зачесанными и скрепленными лакированными китайскими палочками для еды волосами, обрызганными таким количеством лака, что вся прическа приобрела сходство с проволочной губкой для мытья посуды.

Как и когда она у нас поселилась, я не знал, – а уж поверьте, я бы ее не забыл. Я во все глаза смотрел на эту женщину, на ее понемногу уходившие все глубже в землю тонкие каблуки. Она смахивала на Марлен Дитрих, страдающую от переедания и избытка тестостерона. Зрелище, не могу не признать, было захватывающее. Твердый взгляд ее показался мне манящим.

– Позвольте представиться, – сказала она, – по–моему, мы с вами еще не знакомы.

Что за акцент у нее был – русский, немецкий, джерсийский? Какая–то смесь всех трех, решил я.

– Я – баронесса фон Вильма. Я уже несколько дней наблюдаю за вами. Вы не производите впечатления мальчика на побегушках. Чем вы здесь занимаетесь?

– Я владелец этого мотеля.

– А, собственник. Я хочу предложить вам мои услуги. Вы похожи на человека, способного их оценить.

И с этими словами она вытянула из ручки зонта весьма внушительную кожаную плетку о девяти хвостах. Я не знал, что ей сказать. До того времени я с женщинами деспотического склада не сталкивался.

– Может, у вас есть брат, любящий кожаную одежду? – улыбнувшись, спросил я.

– Я очень легко приспосабливаюсь, – ответила баронесса и, дабы посвятить меня в свой секрет, раздвинула полы платья. Она оказалась геем!

Вильма была первым, вероятно, трансвеститом, нога которого ступила на территорию Уайт–Лейка. Поразить меня было не просто – в том, что касается секса, я видывал разные виды, – однако должен признать, что Вильма застала меня врасплох. Реакцию моя была и самому мне не так чтобы очень понятна, однако я почувствовал, что должен отклонить ее предложение. Возможно, в других обстоятельствах я повел бы себя иначе, но в те дни со мной происходили некие странные изменения. Нет, сказал я, сексом мы заниматься не будем.

Вильму мой отказ разочаровал, однако она отнеслась к нему с пониманием. Вильма всего лишь вздохнула и спросила:

– Ладно, может хоть выпьем вдвоем чего–нибудь холодненького? От этого вы не откажетесь?

– Ни в коем случае, – ответил я.

Мы прошли в ее комнату, она разлила по двум бумажным стаканчикам «Коку». И пока мы пили, Вильма рассказала мне кое–что о своем прошлом. Во время Второй мировой войны она служила сержантом под началом генерала Джорджа Патона. Она даже фотографию мне показала – в доказательство. Конечно, в военной форме Вильма выглядела совсем иначе, однако не узнать ее было невозможно. Теперь же она обратилась в восьмикратного дедушку, трансвестита и жизнь вела довольно беспутную.

– Ваш пример вдохновляет, – заверил я ее. И тут меня действительно посетило вдохновение.

– Послушайте, Вильма, мне очень не помешала бы помощь, э–э, сильного человека, – сказал я. – Здешние люди злы на меня за то, что я привел в Бетел вудстокцев, и время от времени появляются у нас, пытаясь завязать драку. До сих пор нам с папой удавалось справляться с ними, однако в ближайшие дни дела могут принять более скверный оборот. Вы не согласились бы присматривать за нашей территорией – ну, знаете, взять на себя роль охранника, – когда не будете заняты ничем другим?

– Сочту за честь, Эллиот, – ответила она.

Мы пожали друг другу руки – Вильма едва не раздавила мою, что подтвердило мудрость принятого мной решения.

Удача улыбнулась мне: когда мы с Вильмой вышли из ее комнаты, два юных хулигана как раз изображали краской свастику на стене «Крыла Фэй Данауэй». Мы бросились к ним, чтобы остановить их, однако нас опередила компания хиппи.

– Что вы делаете? – закричал один из них. – Откуда в вас столько ненависти?

Кто–то вырвал кисть из руки живописца. За этим последовала потасовка, и уже через секунду хиппи скопом навалились на хулиганов и прижали их к земле. Прибежал с битой в руке папа, постоял, посмотрел, потом оттащил хиппи от хулиганов и сказал им:

– Валите отсюда, пока битой в глаз не получили.

Я повернулся к Вильме:

– Теперь вы понимаете, о чем я говорил? Нам необходима помощь.

– Я буду держать ухо востро, Эллиот, а плетку – под рукой.

– Спасибо, Вильма. Мне от одних ваших слов и то уже полегчало.

Понедельник, одиннадцатое августа, начался как прекрасный летний день – чистое небо, низкая влажность и искристый, вкусный, , насыщенный энергией воздух. «Чем можно испортить такое утро?» – думал я. Ответ я получил очень скоро. На территорию мотеля вступили торжественным шагом и направились прямиком к двери моей крошечной конторы пятеро членов городского совета Бетела и два не то три местных бизнесмена. Лица у всех были самые воинственные – решительные и озлобленные, и пока они приближались к конторе, воинственность их явно возрастала.

У двери конторы крепко спали, почти заблокировав ее, восемь–девять молодых мужчин и женщин, завернувшихся в одеяла или забравшихся в спальные мешки. Члены совета переступали через этих хиппи либо бочком протискивались между ними, с отвращением их оглядывая. Труды, которых потребовало преодоление этой преграды, похоже, озлобили членов совета еще пуще. Едва увидев их побагровевшие физиономии, я понял, приятного разговора не предвидится.

Когда они, наконец, втиснулись в контору, их вожак, средних лет мужчина, лысый и с изрядным брюшком, сделал заявление.